Мертвый язык - Страница 46
— Зиму везут, — опередила ее Настя.
Поток машин на шоссе то слипался в длинный усталый хвост, то понемногу рассасывался, позволяя слегка притопить и почувствовать наконец себя на свободе. Внезапно идущих в связке «самурая» и «мазду» с грохотом обогнала бешеная фура, за которой гналась машина ДПС, мигающая двуцветным маячком и изрыгающая из громкокричалки решительные команды. Фура не слушалась и останавливаться не желала. Неприятные обстоятельства определенно грозили набрать критическую массу и обернуться чем-нибудь непоправимым. Почуяв это, в Новом Рахине Тарарам свернул с трассы налево, в глушь. Настя позвонила Егору и через него спросила Рому: «Куда?» — «Припадать к корням», — ответил Тарарам.
Миновали железнодорожный переезд. Дорога выглядела пустынной и тихой. Вокруг — кусты, поля, лесные дебри. Егор принялся с увлечением изучать соответствующую страницу атласа и по штурманской обязанности сообщил, что дальше Еваничей, похоже, «мазда» не пройдет, а если свернуть на Теребень, то по грунтовке, может, и сдюжит. Тарарам решил ехать в тупик, в Еваничи. Там разбить лагерь и заночевать. А дальше — видно будет.
Скоро асфальт закончился, сменившись выровненной грейдером грунтовкой, и Катенька подотстала, чтобы не глотать поднятую «самураем» пыль. Понемногу дорога пошла в гору, чередуя уступы с подъемами, так что по бокам и позади то и дело стали открываться чарующие виды. На вершине очередного подъема Тарарам встал и заглушил двигатель. «мазда» остановилась рядом. Вышли из машин, чтобы насладиться. Расстеленные до горизонта холмистые дали были подернуты легкой белесой дымкой, ложбины и глухие балки, заросшие темным, дремучим ельником, перемежались веселым разнотравьем лугов с пасущимися на них аистами, меж лугами текла светлая, ключами напоенная речка, там и сям по краю леса виднелись желтые полоски овсов — егеря охотхозяйств позаботились о медведях и кабаньих выводках. Не Швейцария — Россия, умиротворенная, родная. И вдруг — среди ясного неба гром. Невидимый самолет прошел звуковой барьер. Настя даже присела. Взвились с луга аисты. И следом — снова гром. Такой, что содрогнулись ели.
До Локотско ехали уже без остановок. На перекрестье двух деревенских улиц громоздились несколько старых, каменных, беленных мелом домов. В одном — магазин, в другом — черт знает что и, кажется, еще один магазин, в третьем, с «бычком» у крыльца и флагом на крыше, рулила волостная власть, а в четвертом — чуднóе дело — дремала на стеллажах, видимых за коваными решетками окон, библиотека. Все прочие строения вокруг были исполнены в сером кругляке, местами обитом вагонкой, и огорожены заборами. Вид у деревни был исторический, ветхий, но живой — по улицам брели бабы с детьми, а у магазинов стояло по паре машин и делились новостями люди. Проехавших мимо них «японцев» сельчане проводили долгим изучающим взглядом.
Дело шло к вечеру — пора было искать место для стойбища.
За живописными, расползшимися, как Рим, по нескольким холмам Еваничами дорога как-то сразу испортилась, превратившись из грейдерной грунтовки в разбитый глинистый проселок. Катенька слегка занервничала. Миновав замешенную в грязевую кашу коровьим стадом лужу, разлившуюся над уложенным в бетонную трубу ручьем, Тарарам увидел справа озеро и прибрежный луг, осадил машину и вышел на разведку. Егор и девицы отправились следом. Место было нехорошее — луг тоже оказался истоптан копытами, бугрист и вдобавок щедро унавожен лепешками. Ко всему на путников сразу набросились прикормленные слепни.
Проехали дальше, в заросшие лозняком и чахлыми деревцами поля. Взобрались на холм, увенчанный парой огромных косматых ветел и живописными руинами в виде трех полуосыпавшихся, затянутых быльем стен старинного красного кирпича. С холма снова увидели то же самое озеро. Здесь берег выглядел довольно приветливо и вполне доступно — к нему вела отворачивающая с проселка едва заметная в траве полевая дорога. Осмотревшись, решили разбить лагерь тут.
Пока Тарарам с Егором ставили палатки и надували матрасы, Настя с Катенькой отправились за хворостом. Возле красных развалин нашли большой каменный, крепко вросший в землю жернов. Девицы крикнули — позвали подивиться. Хорошая вещь, надежная, такую можно передавать по наследству. Бывалый Тарарам предложил перетащить жернов к лагерю, отмыть и устроить на нем разделочный стол. Сбегал за саперной лопаткой к машине, и минут через пятнадцать они с Егором, запыхавшись, прикатили жернов к старому кострищу у берега. Егор хромал — по пути глыба отдавила ему ногу.
Пока возились — купались, ломали хворост, разводили костер — по проселку туда и обратно проехал всего один нервный, баклажанового цвета «бычок», похожий на того, что стоял в Локотско у волостной управы. За день пути все понемногу устали, но усталость не давила, а была мягкой и приятной. Тревога ушла, вытесненная до поры из окрестного пространства безмятежностью и тишиной. Вокруг разливалось ничем не омраченное спокойствие — такое благостное, что девицам даже не досталось за раскладной столик. Небо на востоке потемнело, сделавшись густо-лиловым и бархатным; солнце наполовину скрылось за горизонтом, красиво высветив вдалеке, на западе, на фоне золотистой закатной полоски контуры разбросанных по холмам еваничевских изб. Рядом с одним из домов на высокой жердине зажегся фонарь. Как-то разом обнаглели комары.
Ужинали просто, без затей — нарезали огурцы, помидоры, хлеб, поджарили на углях в решетке дюжину охотничьих колбасок, открыли бутылку водки, вскипятили в подвешенном к треноге закоптелом чайнике воду, чтобы было чем залить в кружках пакетики с трухой «Ахмад».
В палатке, как с ним уже не раз бывало, в голову Егору явилась посторонняя, никак, казалось бы, не вытекающая из ситуации мысль: «Человек — гений самообольщения. Взять хотя бы старость. Со временем жизненные силы оставляют нас, а нам мнится, что мы похвально одолеваем пороки».
Ночью Роме в полузабытьи, между сном и явью, пришли яркие видения — чередой четких, замирающих картинок его озаряли последние истины, чарующие откровения абсолютного знания. На миг мир, часть за частью, во всем многообразии слагающих его деталей делался совершенно понятным, прозрачным, ясным. Но следом шло затемнение — все вроде бы оставалось прежним, однако внутренний свет вещей меркнул, вновь уходил вглубь. Прозрачная природа частностей опять ускользала от понимания, отсекалась, затягивалась роговеющим покровом, и смысл устройства в целом распадался. Еще мгновение назад столь очевидные, прозрения истаивали, оставляя за собой лишь смутные, но тоже стремящиеся к исчезновению воспоминания о том, что они, прозрения, были, — истаивали, завещая недолгий покой от сознания того, что вообще-то мир в основе своей был некогда устроен просто, надежно и верно.
Первым из палатки вылез Егор. Утро встретило его хмурым небом, сеявшим в дольний мир мелкий дождик. Некоторое время Егор изучал придавленную жерновом ступню — та распухла и болела, но ходить было можно. Ничего — пройдет, слава Богу.
По серой ряби озера скользили два лебедя. Минут пять, прежде чем отправиться на берег умываться и чистить зубы, Егор наблюдал за птицами — дел у них на озере явно не было, плавали просто так, для красоты.
Когда Егор запалил костер из предусмотрительно спрятанного под «самурайку» и потому сухого хвороста, вжикнула застежка-молния, и из второй палатки выбрался Тарарам. Небеса оскудели и пустили в дело свое самое мелкое сито — водяную пелену уже нельзя было назвать дождем, мельчайшие капли висели и качались в воздухе, как пыль в комнате, выхваченная ударившим из-за шторы лучом света. Ожидая, когда заворчит вода в чайнике, созерцали лебедей вместе, пока птицы, отыграв номер, не скрылись за поросшим камышом островком.
Понемногу разветрилось, и небесные метлы разогнали пелену. Выглянуло утреннее солнце, уже не робкое, а набравшее силу, жгучее, царственное. Трава, натянутые в траве паутинки и тенты палаток, обсыпанные мелкими каплями, заискрились, и ткань начала на глазах просыхать, покрываясь, совсем как жестяные крыши за Настиным окном, светлыми, с размытыми контурами, пятнами. Тут, словно сговорившись, вылезли на свет девицы. Осмотрелись (Катенька бросила сокрушенный взгляд на запыленную после вчерашней грунтовки «мазду») и, оставляя темные дорожки на высветленной давешней моросью траве, побрели в кустики к руинам.