Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Страница 70

Теория Дарвина предложила новое решение старой проблемы существования зла в природном мире. Хотя в «Происхождении видов» этот богословский вопрос специально не обсуждается, ответ очевиден. Хищничество, паразитизм, жестокая внутривидовая конкуренция – все это эволюционные адаптации, «автором» которых был естественный отбор, действовавший столь же бездумно и механически, как закон всемирного тяготения. Хищники и паразиты причиняют страдания просто потому, что таков их образ жизни, унаследованный от предков. В том, что они появились, не повинна ничья злая воля. Их не «изобретало» никакое сверхъестественное существо. Поэтому кошка, играющая с пойманной мышью, не более «зла», чем вулкан Везувий, засыпавший пеплом Помпеи и Геркуланум, или астероид, врезавшийся в Землю в конце мезозойской эры. Творящий «зло» естественный отбор «озабочен» благополучием вида или популяции, ради чего спокойно жертвует интересами отдельного существа, даже его жизнью. Наши моральные оценки, понятия о добре и зле взяты из отношений в человеческом обществе и едва ли применимы к растительному и животному царству.

Даже такую страшную для всех нас смерть можно объяснить с позиции эволюции. Уже в конце XIX в. биологи, основывавшиеся на теории Дарвина, вплотную подошли к решению этого вопроса.

Бог Рува, сотворив людей, одарил их вечной жизнью. Состарившись, они сбрасывали кожу, как это делают змеи, и снова становились молодыми и сильными. Единственное условие поставил им Рува: в момент сбрасывания кожи их не должен видеть никто, даже ближайшие родичи.

Этот африканский миф – одно из большого числа записанных фольклористами преданий о происхождении смерти. Многие народы в своей мифологической юности были свято убеждены, что смерть не всегда терроризировала род людской. На заре времен, говорили они, люди жили вечно и стали умирать в результате нелепой оплошности или обмана. Им вторят и философы с богословами. «Смерть, одно из самых страшных бедствий, также есть зло, творимое не Богом, а нами самими» (Н. Лосский). Это значит, что она появилась уже после сотворения мира. Эволюционный биолог, со своей стороны, может лишь подтвердить это предположение. Да, в давние золотые времена умирать было совсем необязательно.

Биосфера Земли существует уже около четырех миллиардов лет, и большую часть этого громадного времени планету населяли лишь микроскопически малые одноклеточные существа. Сначала прокариоты – не обладающие оформленным клеточным ядром бактерии и архебактерии. Позже к ним присоединились протисты – тоже одноклеточные организмы, но несколько более крупные и к тому же обзаведшиеся ядром. Амебы, инфузории, эвглены, малярийные плазмодии – имя им легион.

Почти все эти мельчайшие обитатели Земли потенциально бессмертны. Их жизненный цикл – это сравнительно короткий промежуток времени между двумя клеточными делениями. Из одной амебы получаются две и расползаются в разные стороны, а трупа нет, никто не умер, ни тебе траурных венков, ни похоронного оркестра. Конечно, амеба может погибнуть, если окажется в токсичной среде или ее проглотит хищная инфузория. Но смерть не является для нее единственным неизбежным концом.

Дарвинистическое объяснение того, как, когда и почему возникла смерть – ужасная, неотвратимая, – предложил еще в конце позапрошлого века наш старый знакомый Август Вейсман. Он рассуждал так. Смерть, конечно, зло, но зло необходимое, возникшее на определенном этапе эволюции вслед за появлением многоклеточных организмов. Они устроены гораздо сложнее, чем одноклеточные, а чем сложнее организовано живое существо, тем сильнее его тело подвержено старению, изнашиванию. Больше того, клетки многоклеточных становятся специализированными. У бактерий и протистов каждая клетка-организм на все руки мастер. Она должна уметь все делать сама: и пропитание найти, и от врагов спастись, и поделиться надвое, когда настанет время. В многоклеточном организме царит узкий профессионализм, каждый тип клеток занят только одним делом. Многим из них просто не нужно жить вечно. Они постепенно отмирают, и с их гибелью организм неуклонно дряхлеет. Настает момент, когда он перестает размножаться и, согласно неумолимой логике естественного отбора, становится вреден для популяции. Состарившаяся особь отнимает часть ресурсов у молодых и плодовитых сородичей, поэтому сохранять ей жизнь было бы, как выразился Вейсман, «совершенно нецелесообразной роскошью». А значит, смерть возникла как эволюционное приспособление, очищающее жизненное пространство от отживших свой век старцев. Она – такая же адаптация, как панцирь черепахи, ловчая сеть паука, рыбий плавник. Ничего дьявольского, ничего злонамеренного. И да, смерть – это благо, если взглянуть на нее с точки зрения не особи, а популяции. У естественного отбора просто не было резона наделять вечной жизнью многоклеточные организмы, иначе мир наш переполнился бы болезненными и дряхлыми существами, «коптящими небо» и уже неспособными ни на что дельное.

Пожалуй, единственное явное исключение из этого правила – человек, у которого старые, вышедшие из репродуктивного возраста индивиды не утрачивают ценности для популяции. Практически во всех известных культурах старики пользуются уважением как носители мудрости и традиций, как главы родов и кланов. В дописьменные времена именно они выполняли важнейшую функцию связи между поколениями, храня историческую память своего племени или народа. Они же оказывают большую помощь в воспитании детей. Мне нравится определение того, что такое «человек», предложенное неким остроумным автором, имени которого я не знаю. «Человек, – сказал он, – это единственное животное, которому известно, кто его бабушка и дедушка». Очень точно подмечено. У подавляющего большинства животных, даже с развитой заботой о потомстве, связи между родителями и детьми прерываются после того, как молодняк начинает самостоятельную жизнь. А у людей семейные связи поддерживаются на протяжении трех-четырех поколений, от прадедов до правнуков. Решительно у Homo sapiens состарившиеся индивидуумы вовсе не делаются бесполезными нахлебниками, объедающими собственных сородичей. Но поздно, поезд давно ушел, и смерть, возникшая как способ избавиться от престарелых особей, останется навеки с нами. Существование «полезных стариков» не в силах изменить этот прискорбный факт.

Вошедшая в поговорку эфемерная жизнь мотыльков и поденок – тоже продукт эволюции. Нам по-человечески жалко насекомых, обреченных умереть после одного-двух дней (иногда всего полутора часов!) полета, но мы и в этом должны увидеть определенный биологический смысл, а не садистский «каприз природы». Смысл существования взрослой крылатой поденки состоит в размножении. Спаривание, откладывание яиц, смерть. Отдав свой долг природе, поденка погибает, потому что больше ни для чего не нужна. Зато личинка этого насекомого может жить месяцы и даже годы в реке или озере, и для нее короткий предсмертный полет становится как бы триумфальным завершением жизни, воздушным апофеозом. Взрослые поденки не знают кризиса среднего возраста и старческой немощи, словно следуют принципу live fast, die young. Рекордсменом в этом отношении является другое насекомое, так называемая семнадцатилетняя цикада (Magicicada septendecim), живущая в Северной Америке. Ее жизненный цикл продолжается от 13 до 21 года, в среднем 17 лет (очень много для насекомых!), но большую часть этого времени цикада проводит в стадии личинки под землей. Достигнув половозрелости, она выберется на поверхность, но ее взрослая жизнь продлится до обидного мало, всего пару-тройку недель.