Мертвых не судят - Страница 96

С поллитровкой черного цвета вермута и плавленым сырком «Дружба» Мишка забрался на трактор, раздумывая, принять ли прямо здесь или отъехать к пруду, где попрохладнее.

— Эй, парень, — окликнул его один из пижонов натравке.

— Чего? — угрюмо отозвался Мишка.

Он ненавидел и презирал нерусских, особенно с прошлой суббота, поскольку именно тогда был бит в соседней деревне приезжими строителями-армянами за пьяный кураж,

— Эй, слушай, пивка хочешь? Иди, попей с нами, дорогой!

Переместив презрение поглубже в душу, Мишка подошел. Пивка ему искренне хотелось.

— Садись, дорогой, — сказал нерусский, протягивая ему жестяную банку с иностранными надписями.

Мишка догадался, что это специальное заграничное пиво, которого он никогда не пробовал. Что делать с банкой, он не знал, а спрашивать не желал из гордости. Однако догадался, заметив сверху колечко. Дернул за него едва не изо всех сил, отчего пиво с шипением плескануло ему на штанину.

— A-а, е-мое, — сказал Мишка, напряженно ожидая смешка.

Но никто ничего вроде не заметил. Тогда Мишка присосался к банке, опорожнив ее в один миг. Пиво было хоть теплое, но вкусное. А самое главное — пошло в струю.

— Нормально, — похвалил Мишка.

— Еще пей, дорогой, я прошу, — тот же пижон сердечно протянул Мишке другую банку.

Теперь уже Мишка не оплошал, открыл, как надо. Пивко сразу оттянуло дурную хмарь в голове. «Нормальные мужики, — благодарно подумал Мишка, — хоть и не русские».

— Может, красненького? — щедро предложил он.

— Спасибо, дорогой, голова от этого красного болит. Я водку люблю, — сказал пижон, и только тут Мишка понял, что он такой же русский, как и сам Мишка. Даже не брюнет — просто темноволосый. Двое других — точно нерусские, а этот свой.

— Так это… можно и водки, если что. — согласился Мишка. — Сейчас Гальку трясану — все будет.

— Попозже, слушай, — остановил его русский пижон. Все-таки говорил он как-то странно. Может, для того, чтобы дружки его лучше понимали? — Давай познакомимся. Меня Петя зовут. А тебя как?

— Миша, — сказал Мишка.

— Очень хорошо! — Петя пожал Мише руку. — Скажи, Миша, пожалуйста, ты девушку такую знаешь, Валя зовут'?

— Вальку? Ну! Вот ее дом. А что?

Петя вздохнул глубоко и грустно.

— Где ее сейчас можно найти, скажи, а?

— Кто ее знает! — пожал плечами Мишка. — Гуляет где-то со своим мужиком. Мужем то есть.

— Каким мужем! — вмешался второй пижон (точно нерусский). — Это ей не муж! Это плохой, очень мерзкий человек. Мой друг ей жених. Вот он!

Он показал на третьего — мрачного, худощавого и жилистого парня. Этот парень, успевший загореть где-то до черноты, хотя лето только началось, участия в разговоре не принимал. И даже, кажется, не слушал, о чем идет речь. Пил пиво, курил и задумчиво смотрел куда-то в сторону.

«Переживает», — догадался Мишка.

— Он ее любит, она его любит, а тот человек все испортил — подлый такой! — продолжал объяснять второй нерусский. — Где они могут быть, скажи, пожалуйста? Надо поговорить, пока не поздно, объяснить все.

— Во стерва! — посочувствовал Мишка. — Она такая, сколько я помню, это точно!..

И тут же прикусил язык, сообразив, что понес лишнее. Но жених, к счастью, не отреагировал. Занятый своими грустными думами, он просто не расслышал.

— Очень надо другу помочь, понимаешь, Миша, да? — уговаривал нерусский.

— Да откуда ж я… — начал Мишка и вдруг злобно ухмыльнулся. — Так они ж на пасеку пошли. Точно! Больше некуда. Это вот сейчас по дороге, вдоль леса, потом налево и так все время по левой руке…

* * *

Грубый стол, сколоченный из досок, маленький шкафчик, пара табуреток, лавка да еще нечто вроде топчана в углу, укрытого каким-то ветхим тряпьем, — вот и вся обстановка избушки пасечника. Валя сразу же принялась наводить порядок. Наломав веник из березовых веток, мела пол, а Кротов, оказавшись не у дел и прикидывая, чем бы заняться, обнаружил в потолке лаз.

Тогда он решил, что необходимо исследовать подробнее их временное пристанище. Он подвинул стол, поставил на него табуретку и полез наверх. Крышка люка приподнялась довольно легко, и на Кротова тут же обрушился водопад пыли и всяческого сора. Чихая и отфыркиваясь, Кротов вынужден был на время отступить.

— Ну вот, — укорила его Валя, — я только вымела…

Кротов почесал в затылке, но решил на полдороге не останавливаться. Он снова забрался на табуретку и протиснулся на чердак. Тусклого света из маленького запыленного окошка под крышей хватало, чтобы оглядеться. Во всех углах тут валялась какая-то совсем уже немыслимая рухлядь, копившаяся, вероятно, еще с начала века. К тому же ясно было, что последние двадцать или тридцать лет сюда вообще никто не лазал.

Не столько любопытство, сколько желание извлечь из своего исследования хоть какой-то практический смысл побудило Кротова начать перебирать наваленный в кучи хлам из старых послевоенных газет, каких-то жестянок, деревянных и металлических обломков бывших вещей. Он постепенно увлекся, втягиваясь в это, в сущности, совершенно бесполезное занятие.

Он вытащил облупившуюся, осыпавшуюся икону, восстановить которую не взялся бы ни один реставратор. Он достал черный от окиси медный самовар с пробитым боком, ржавый и тупой топор-колун на обломанном топорище — и это было лучшее из найденного, не считая пачки неплохо сохранившихся газет времен освоения целинных земель.

В конце концов все это Кротову надоело. Он не глядя отшвырнул в сторону очередную находку — ржавый железнодорожный костыль — и шагнул к люку. Однако остановился. Костыль упал с каким-то странным приглушенным звуком — совсем не так, как положено падать ржавому костылю на шлаковую засыпку или деревянный настил чердака.

С ленивым полуинтересом Кротов вернулся и пошарил в темноте рукой. А потом вытащил ближе к свету продолговатый увесистый сверток плотной и, видимо, когда-то промасленной, а теперь покрытой засохшей коркой пыли ткани. В трех местах сверток был перетянут толстым медным проводом, и Кротову довольно долго пришлось повозиться, расковыривая проволочные скрутки тем же костылем.

— Саша, ты куда пропал? — услышал он Валин голос.

— Я сейчас, Валюша.

Скрутки, наконец, поддались. Кротов осторожно развернул ткань и не сумел сдержать изумленного возгласа.

— Ты что, Саша?

Кротов спустился с чердака и прикрыл за собой люк.

— Посмотри-ка, что я там нашел!

Он выложил на стол разобранную и густо промасленную двустволку. Отдельно — перевязанную суровой ниткой дюжину патронов, снаряженных в тускло-желтые латунные гильзы.

— Я и не знала, что у дяди Лени ружье есть, — удивилась Валя.

— Может, твой дядя Леня тоже не знал, — предположил Кротов. — Может, оно там лежит невесть сколько. Гляди, какие гильзы. Сейчас таких не увидишь.

Теперь и ему было чем заняться. Оружие требовало аккуратного мужского отношения. Кротов отчистил ружье от масла и собрал двустволку. Темный полированный приклад удобно упирался в плечо. Кротов щелкнул несколько раз курками.

— Как новая!

Потом вложил патроны в казенник и осторожно поставил ружье в угол.

* * *

Бешир не взялся бы за это дело совсем не потому, что чего-то опасался. Он знал, что не боится ничего. Нет, Беширу в принципе не нравилась эта суматоха с погоней, этот спектакль, в котором он вынужден был участвовать. В делах, подобных этому, Бешир не любил ни суеты, ни многолюдия, предпочитая действовать быстро и надежно, и по возможности в одиночку. В этом году Беширу исполнилось двадцать восемь лет, он ни разу не сидел в тюрьме и не собирался сидеть никогда.

Убивать он научился, когда ему не было еще и семнадцати. Именно тогда это случилось впервые — в пьяной драке, исполненной слепой и разрушительной злобы. На всю жизнь отпечаталась в памяти та легкость, с которой отточенный нож вошел в тело, услышанный лишь им одним слабый хруст разрываемых острием тканей, пронзительный, звериный вскрик. Все это вспоминалось и сейчас, ярко, но без волнения. Помнил Бешир и тот страх — ужасный темный страх, что за ним придут, что его сейчас схватят…