Мертвые мстят. Рассказы американских и английских писателей - Страница 9

Я вылез из машины и вдохнул полной грудью ледяной воздух Миннесоты. Всего лишь вчера я приехал на автомобиле из Спрингфилда, штат Иллинойс, в Чикаго и вот на этом, втором автомобиле добрался сюда. В стеклянной витрине старого автовокзала я увидел собственное отражение — высокого и худого человека, с очень бледным я напряженным лицом, одетого в короткий для его роста плащ. В этой же витрине я увидел другое отражение — полицейского в форме, — и дрожь пробежала по моей спине. Неужели они уже знают, что я вовсе не погиб в автокатастрофе?

После того, как фараон отвернулся, разминая сомкнутые за спиной пальцы рук, я вздохнул с облегчением.

Найдя стоянку такси, спросил у шофера, опустившего боковое стекло:

— Вы знаете, как добраться до поместья Миллеров, что к северу от города?

— Знаю, и это стоит пять долларов. — Он внимательно посмотрел на меня. — Плата вперед.

Я ему заплатил из тех денег, которые забрал у пьяного типа во время моего следования в Чикаго. Мой кулак медленно разжался, когда водитель свернул из уличной тесноты на загородное шоссе номер два. Меня следовало бы опять упрятать в тюрьму только за одно желание набить морду нагловатому таксисту. Но на этот раз нервы не подвели.

— Я слышал, старый Миллер очень болен, — заметил он, искоса посматривая на меня. — У вас к нему дело?

— Да. И это исключительно мое дело.

До таксиста дошло, что я не расположен к разговору. Я же понял, что Папа настолько болен, что даже этот козел осведомлен. Однако состояние здоровья oтцa могло привлечь внимание и потому, что мой брат Род являлся вице-президентом местного банка.

Мой взгляд задержался на новостройках, поднявшихся в западной части окраины города. Здесь же была проложена новая автострада, ловко соединенная виадуком со старой. Примерно в миле от места, где кончались новостройки, начиналась холмистая, поросшая леском местность, так хорошо мне знакомая.

Около двух дней назад я совершил побег из федеральной тюрьмы в штате Индиана. И благодаря вот таким же лесистым холмам мне удалось уйти от погони. Я пересек ворота тюрьмы, притаившись в пластиковом мешке на дне кузова грузовика, вывозившего пищевые отходы на свиноферму. Потом я соскочил с грузовика и, пробираясь в зарослях, пересек границу штата, попав на территорию Иллинойса. Надо сказать, что в лесу я чувствую себя как рыба в воде. Заря следующего дня застала меня за завтраком в придорожном гриль-баре, примерно в двадцати километрах от тюрьмы. Как говорится, кто хочет, тот может…

Таксист притормозил у поворота на частную дорогу и нерешительно сказал:

— Таким, как я, дальше ехать не положено… Я готов, конечно, рискнуть, но, если потом поступит жалоба…

— Никакого риска не требуется. Я дойду пешком. Подождав, пока он исчезнет из виду, я пошел напрямик, взбираясь на ближайший холм. Северный ветер помогал мне, дуя в спину. Листва, опавшая с деревьев, шуршала под ногами.

Но кедры, которые Папа и я здесь посадили, зеленели, подросшие и стройные. Там, где белели на земле клочья первого снега, я заметил следы зайцев, на которых мы любили охотиться.

С вершины холма я увидел старые клены, величественно окружавшие двухэтажный особняк с каменными колоннами у входа. Я обратил внимание на нетронутый снег перед псарней, где содержались борзые. Прощай, охота на лисицу! Девственный снег лежал также у расположенного рядом с кухней перепелятника. Нет больше перепелов, которых мы разводили. Я подошел к парадной двери и нажал на кнопку звонка. Моя невестка, Эдвина, жена Рода, открыла. Моложе меня на три года, она, тем не менее, уже в тридцатипятилетнем возрасте носила корсет.

— Боже, Крис! Мы не…

Ее рот захлопнулся, не закончив фразы.

— Мать мне написала, что хозяин этого дома серьезно болен.

Да, мать мне действительно написала и вот что: «Твой отец при смерти. Но тебе, конечно же, все равно — живы мы или мертвы…»

По моему примирительному тону Эдвине показалось, что она может возомнить себя выше собственной прически из взбитых кверху волос.

— Я не вижу смысла в твоем появлении здесь, даже если тебя досрочно освободили под надзор полиции или еще каким-нибудь образом тут из ее слов я понял, что еще никто не интересовался здесь моей особой. И если ты опять хочешь втянуть нашу семью в очередную историю…

Я молча отодвинул ее в сторону и вошел в холл.

— Где отец?

Отца я называл Папой только в душе.

— Он умирает, и ничего нельзя поделать.

Она произнесла эти слова с плохо скрытым радостным злорадством. Мне очень захотелось влепить ей пощечину, но, опять сдержав себя, хмыкнул что-то неопределенное и прошел в гостиную. Там я услышал, как матушка окликнула невестку с баллюстрады второго этажа.

— Эдвина, кто пришел?

— О! Один… один служащий банка, мама. Он подождет внизу, пока доктор не уйдет.

Доктор! Значит, отец жив, и я успел вовремя. Через некоторое время спустился врач, и Эдвина попыталась незаметно выпроводить его, прежде чем я успею с ним поговорить.

— Извините! Можно вас на минуту, доктор? По поводу состояния старого Миллера.

Ростом он был примерно метр восемьдесят, что чуть меньше моего, но весил килограммов на двадцать больше. Резким движением он высвободил свою руку.

— Посторонитесь, молодой человек, я…

Я схватил его за отвороты плаща и встряхнул так сильно, что его лицо покраснело, а очки сползли на самый копчик носа.

— Я старый друг этой семьи, доктор. А теперь, скажите откровенно, какова ситуация там? — спросил я, указав движением головы на верхний этаж.

Конечно, было глупо, абсолютно глупо приставать к врачу. В любой момент фараоны могли догадаться, что обуглившийся в сгоревшей машине труп не мой. Впрочем, я вылил на труп и на машину весь оставшийся в баке бензин, прежде чем исчезнуть с места происшествия. Никаких следов, никаких отпечатков пальцев не должно было остаться. За исключением моего башмака, который я предусмотрительно отбросил в сторону от огня. Но если они умнее, чем я рассчитываю? Если уже информированы о моем побеге? Если решили сравнить картограмму состояния зубов трупа в машине с той, которая заполнена на меня дантистом в тюрьме? Если так, то рано или поздно они явятся сюда, будут задавать вопросы, и, конечно, лекарь прикинет, что к чему, догадается, кто я такой. Но я должен был знать, действительно Папа так плох, как сообщила мне Эдвина. К тому же, я никогда не отличался терпением.

Врач оправил свою одежду и, казалось, обрел прежний, исполненный чувства собственного достоинства, вид.

— Он… Судья Миллер очень слаб. Настолько, что не может двигаться. Больше недели он вряд ли проживет.

Его глаза впились в мое лицо, ища на нем следы горя. Но пребывание в федеральной тюрьме научит любого не выдавать свои чувства.

Видимо разочарованный, он добавил:

— У него рак легких в последней стадии. Судья обречен. Но он не чувствует боли.

Я вновь сделал движение головой. На этот раз в сторону двери.

— Вам известно, где выход. Я вас провожать не буду. Стоя у лестницы, Эдвина разыграла сцену возмущения по поводу моего обращения с врачом. Лицемерные спектакли стали обычными в нашем доме, с тех пор как Род женился на ней. Папа и я в этих представлениях не участвовали.

— Я же сказала тебе, что твой отец смертельно болен. И я запрещаю тебе…

— Запрещай Роду. Возможно, твои запреты ему нравятся.

Войдя в спальню родителей, я увидел неподвижную руку Папы, немощно свисавшую с края кровати. Дым от сигареты, которую он держал между пальцами, поднимался тонкой струйкой к потолку. Когда-то эта рука обладала крепкими мускулами, и я навсегда запомнил затрещины, иногда мне достававшиеся в детстве от него. Сейчас у Папы не осталось сил, чтобы удержать перед собой сигарету. Беспомощный вид отца вызвал во мне щемящее чувство жалости, подобное чувству, которое я испытал когда-то, глядя на нашу любимую охотничью собаку, разорванную разъяренным медведем.