Мертвые бродят в песках - Страница 151

– Эй, что вы делаете? – закричал Насыр. Он подступил к капитану вплотную. – Сынок, ты не видишь: это же Кахарман! Ты что, Кахармана Насырова не знаешь?

Сержант с узким, красивым лицом, которого Кахарман знавал и раньше, принялся вязать ему руки. Он тихо сочувственно спросил, делая узел послабее:

– Так не больно, Кахарман-ага?

Кахарман оглядел белый бесконечный солончак вокруг и ответил:

– Что может быть больнее этого? – Улыбнулся и, глядя на капитана, добавил: – Только все это ни к чему нам, ребята… У нас у каждого были и свои дела… Свои!.. А нам, товарищ капитан, надо было сберечь человеческие души. Не сберегли… И прибрал их к своим рукам сатана…

– Товарищ капитан, может, развяжем ему руки?

– Спереди завяжи. Парень он, кажется, послушный…

– Спасибо, капитан. Инструкция – не закон, закон – не Бог…

Между сержантами и капитаном метался Насыр:

– Сынок, что же вы делаете? Или не видите – это же Кахарман! – Все повторял и повторял он.

– Гражданин капитан, разрешите переодеться в родном доме? – Кахарман повернулся к Насыру: – Отец, успокойтесь, я сейчас все объясню… Сам объясню… Потерпите минуточку.

– Капитан кивнул сержанту, тот пошел вслед за Кахарманом.

– Где мать? Мать здорова? – вдруг спросил Насыр.

– И это скажу! – крикнул Кахарман, скрываясь за дверью. Сержант вошел следом вместе с Беришем.

В доме было душно. На низеньком столике у окна лежал ветхий отцовский Коран. Да, теперь это стало любимым местом Насыра. Большую часть дня, с того времени как ушел на пенсию, он проводил здесь, за столом, низко склонившись над великой Книгой, – подолгу размышлял. Сколько же лет пролетело над старым родительским домиком с того дня, как он, Кахарман, родился на свет? Вот печь, на которой он частенько спал между отцом и матерью. Вот комната, в которой родился его старший Омаш. А вот в этом углу стояла колыбелька Бериша. С того дня, когда Омаш умер, отравившись водой Сырдарьи, началось большое бедствие его моря, его родного края…А вот тут обычно расстилали сырмаки. На них любил лежать Славиков и слушать песни Акбалака.

На всей земле, омытой кровью,

Чтоб правда вечною была…

Эх, Акбалак-ата! В том-то оно и дело, в том-то и дело. Кровь будет вечно, а вот с правдой придется погодить…

Прощайте… прощайте все… Вдруг он понял, ч т о он сейчас сделает.

– Извини, забыл, как тебя зовут… – Кахарман обернулся к сержанту.

– Виктор, – приветливо ответил тот.

– Хорошее имя, – улыбнулся Кахарман. – Победитель. Вот что, Виктор: принеси мой хурджун… – Кахарман устало опустился на стул.

– Руки развязать, Кахарман-ага?

– Сначала спроси разрешения у капитана… А ты, – Кахарман кивнул сыну, – отнеси дедушке Коран…

– Зачем дедушке сейчас Коран? – не понял Бериш. И грустно ему улыбнулся Кахарман, светло:

– Так надо, сынок…

Сержант и Бериш вышли из дому. Он знал, что ему делать. Он метнулся в сени, схватил бидон с бензином и лихорадочно стал выплескивать из него по углам. Остатки он вылил на себя. Потом бросился к окну, к спичечной коробке. Она оказалась пустой. Он похолодел. Бросился к буфету, нашел там другой коробок с единственной спичинкой и, улыбаясь, прошептал:

– Помогите мне, духи предков – вы ведь поклонялись огню! Не подведите меня в последнем деле! Инструкция – не закон, закон – не Бог!

Капитан стал принюхиваться, потом настороженно пробормотал:

– Откуда это бензином потянуло?..

И в тот же миг оттолкнув от себя Насыра, побежал к дому. Дернул дверь, но волной пламени, полыхнувшей оттуда, его отбросило назад. Капитан попятился и, зацепившись за что-то, упал. В это самое мгновение огонь рванулся из окон – и тут же дом занялся весь.

– Отец! – закричал Бериш. – Отец!Он упал на песок, он катался по песку, крича: «Отец! Отец!» – и песок обжигал ему руки, обжигал лицо… Песок…

Non bene pro toto libertas venditur auro [1]

Зверь и к старости выглядит красивым.

Почему же так изуродована глина, из которой вылеплен человек?

Антуан де Сент-Экзюпери.

Старенький «воронок», вихляя по заметенной песком дороге, катил в сторону Шумгена. В машине все молчали, лица едущих были обернуты платками. Бериша душили слезы, перед глазами все стоял горящий дом, лицо отца…

В ту минуту, когда Насыр понял, что сын заживо сгорел в родном доме, он упал на песок и не мог подняться – он был раздавлен тяжестью случившегося, которое вдруг обрело материальную силу и рухнуло на Насыра. Бериш с милиционерами подняли его, но ничего Насыр не слышал из того, что говорили ему, словно оглох; ничего не видел, что делали вокруг него, что делали с ним – подняли, повели, отряхивали, – словно ослеп. У него было одно желание. Увидеть сейчас Корлан, сказать ей о смерти сына, утишить боль в ее сердце – погладить ее по согбенной спине, заглянуть ей в последний раз в глаза, а там и в могилу можно лечь. Он еще не знал, что любимой его Корлан уже нет в живых.

Он сидел, прямо глядя перед собой. За окном тянулись белые холмы – однообразные, бесконечные, тоскливые в этом своем однообразии. Что ж, теперь на месте моря, однажды сотворенного вместе с мирозданием, лежат теперь длинные километры белой пыли, плотной завесой поднимающейся в воздух от малейшего дуновения ветерка. В раскаленной машине было душно, всех подташнивало от вони бензина, от горячего дыхания обшарпанного железа, от пыли, которая набивалась в щели. Поистине это был адов путь.

– Ребята, вижу тучку! – радостно вскрикнул грузный капитан, который расположился на переднем сиденье. – Дождь будет! Вон она, летит к нам, родная!

Насыр тоже заметил черное облако, которое, оторвавшись от линии горизонта, быстро поднималось ввысь. Но невесело он усмехнулся, дрогнуло его сердце. Эх, Аллах, так и не услышал ты моих молитв, не услышал. Отвернулся ты совсем от Насыра. Еще тогда, на острове, когда он молился, опершись на палку, Насыр впервые понял: так оно и есть, отвернулся. Ничего тогда, на острове, куда он возил Нурдаулета, не ответил ему ты в ответ на усердную хутбу…

– Вот она, родная! – все радовался капитан, и Насыр, поглядывая на него, вспомнил суру Песков из Корана.

Во имя Аллаха милостивого, милосердного! И когда они увидели, что это облако, направляющееся к их долинам, они сказали: «Это облако, оно несет сюда дождь». И им ответили: «Нет же, это то, что вы торопили; это смерч – в нем мучительное наказание. Он губит всякую вещь по велению того, кто распоряжается им. И наутро оказалось, что видны только жилища их. Так мы воздаем народу грешному. Мы укрепили их в том, в чем не укрепили вас. Мы устроили им слух, зрение и сердце. Но не спасли им ни слух, ни зрение, ни сердце ни от чего, так как они отрицали знамения Аллаха; и постигло их то, над чем они издевались. Мы погубили уже кругом вас селения и распределили знамения: может быть, они обратятся! Отчего же не помогли им те, которых они взяли вместо Аллаха богами, как средство приближения? – Они отошли от них. Такова их ложь и то, что они измышляли…

Капитан озадаченно почесал затылок, когда Насыр растолковал милиционерам смысл этого предостережения.

– А лишнего не болтает ваш Аллах? – Он усмехнулся и подмигнул сержантам: – Сейчас проверим, тучка-то совсем близко!

Виктор, которому за упущение по приказу капитана связали руки, довольно-таки хмуро глянул на своего начальника. Тот отвел глаза, видимо стыдясь своего нелепого поспешного приказа, и велел другому милиционеру:

– Развяжи его…

Виктор, массируя затекшие руки, участливо глянул на Насыра:

– Аксакал, скажите еще чего-нибудь из Корана…Насыр преисполнился благодарности к симпатичному молодому человеку. С тех пор как Насыр принял сан муллы, с того дня, когда он достал из сундука великую Книгу и стал вчитываться в каждую строчку ее, – он стал утешительно думать, что не зря прожил эти последние годы на белом свете. Эта книга открыла ему глаза на многое. Он с неприязнью покосился на капитана, нелепо оскорблявшего Аллаха. Потом тронул его за плечо и, когда капитан обернулся, проговорил: