Мертвые бродят в песках - Страница 147

– Как там Кызбала с Нурдаулетом? – все вздыхал Насыр. – Хоть бы живы остались… Сидим тут как в норе…

И дальше мысли Насыра текли уже в знакомом направлении. В который уже раз за последние годы он убеждался: если природа разгневается – плевать ей на человека! Для нее он словно мышь. И никакой тут Бог не поможет, никакая молитва: Бог тоже теперь враждует с человеком. Вместе с природой мстит он сейчас человеку за все его прегрешения…

В эти дни он стал особенно тосковать по Корлан. Как знать, может быть, предчувствовало его сердце, что Корлан уже нет в живых. Будь сейчас она рядом, она бы придумала, как вызволить из беды Нурдаулета и Кызбалу, будь она рядом, не чувствовал бы он сейчас себя таким беспомощным, жалким.

В эти дни в раздумьях о Корлан его посетило глубокое чувство тайны. Теперь, на исходе жизни, он не мог понять, кем была для него Корлан – вернее, теперь она значила для него так много, что спроси у него сейчас, что в отдельности без него Корлан и что в отдельности он без нее, Насыр бы не ответил. Да, эта глубокая тайна бытия двух существ приходит к старикам только у самой могилы. И вовсе не для отгадывания приходит она – нет! Она приходит для того, чтобы повергнуть сердца двух человеческих существ в священный трепет, который сродни какому-то озарению. Она приходит для того, чтобы два бедных человеческих существа, взявшись за руки, трогательно двинулись в последний – самый последний – земной путь, тронутые этим божественным озарением, этим золотым, мягким светом.

– Дедушка! – Взволнованный Бериш поднял голову от газеты. – Чаушеску расстреляли!

– Кто это такой – Чаушеску?

– Румынский президент!..

– Ну-ка читай!

– «За тяжкие преступления, совершенные против народа и государства, Н. Чаушеску и Е. Чаушеску приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение».

«Забросил я совсем газеты… – укорил себя Насыр. – А в мире вон что делается… Знаю я эти страны: Румынию, Чехословакию… Через них лежал путь к Берлину».

– Дедушка, что теперь – конец социализму в Румынии?

– Может, и конец, кто знает? Плохой, наверно, был у них президент – вроде наших воров и хапуг. А люди не могут это терпеть – люди хотят честности и справедливости, не хотят, чтобы держали их, как зверей, как скот. Подумай сам, в социализме мы будем жить или в коммунизме, но не потерпит народ, чтобы грабили государство, грабили нас – простых людей…

– Мы при социализме все простые люди… – ответил неуверенно Бериш, даже не понимая, возражает ли он деду или соглашается с ним. Насыр ничего не ответил, лишь усмехнулся:

– Простые люди…

– Дедушка, а будет жизнь на земле после светопреставления.

– Конечно, куда ж она денется? Жизнь не кончается никогда.

– А правда, что есть дух?

– И дух есть, это точно. Ты Откельды помнишь? Его дед и отец были святыми людьми. Откельды часто разговаривал с душами умерших людей вызывал их.

– А вы можете вызывать?

– Когда я говорю с Богом – видится мне что-то. Сначала туман перед глазами – потом возникает видные. Это он тогда послал нам дождь. Помнишь, лил сорок дней подряд?

– А почему, дедушка, вы теперь не молитесь?

– Не помогает Аллах нам теперь. Сильно он обиделся на человека. Все мы тут побратались с шайтанами – не может этого он простить нам. Вот и живет теперь человек без помощи божьей. А ведь завещал он нам что?

– Он сказал: плодитесь и размножайтесь!

Насыр поправил:

– Эй, люди! Я сотворил вас и благословляю вас! Плодитесь и размножайтесь, пусть потомство ваше займет всю земную твердь, и будете вы хозяевами рыб в воде, птиц в воздухе, всходов земных, да будут вам подвластны все сокровища недр ее! Вот так сказал Аллах. А как исполнил его желание человек?

Бериш был рад, что дед, в эти дни замкнувшийся в себе, наконец, заговорил. Боясь, что нить разговора прервется, он торопливо спросил:

– Ну и как он исполнил?

– Плохо он исполнил; ничего он совсем не исполнил. Как был дикарем, так и остался. Начиная с самого каменного века, люди только и занимались тем, что истребляли друг друга в бесконечных войнах. Если все удобства человеческой жизни в ненависти друг к другу, то зачем нам жить? Для чего такая жизнь? Теперь они взялись травить землю и небо, поганить моря. Оста лось последнее: уничтожить друг друга окончательно. – Насыр почесал бритую голову. – Обижен я на человека. Но и на Бога обижен! – Насыр сказал это с дерзостью, вскинув сердитые глаза к небу. – И с чего это Бог вздумал оставить человека на произвол судьбы? Видит же – неразумен человек, иногда просто глуп… Так помоги ему! Чего же отворачивается? Это по-божески?

Так сказал старый рыбак, потом сходил в чулан, принес четыре доски, кучу болтов и еще каких-то железяк. Все это он раздобыл-таки, наведавшись в кузницу на днях, до начала бури. Теперь он решил заняться новой тележкой для Нурдаулета: удобной, ходкой. С потолка по-прежнему сыпался песок, но Насыр стругал и прилаживал колеса, не обращая на это никакого внимания.

К ночи ветер – и без того свирепый – усилился. С дома Кызбалы уже давно сорвало крышу – в первый день. Сама она с того же дня прибаливала, не вставала с постели. Все хлопоты по дому теперь достались Нурдаулету. Три раза в день он кипятил чай, варил рис. С великим трудом ему удавалось накормить Кызбалу. Нурдаулет тут изощрялся, как мог. Но не только поэтому трудно было Нурдаулету. Кызбала всю жизнь питалась скудно, а тут и вовсе отказывалась, есть, пила только чай. Однако и этому рад был калека Нурдаулет. Культяпками он подносил пиалу к ее губам, терпелиов поил ее чаем. Немудреные, казалось, были эти занятия – растопить печь, вскипятить воду, промыть рис и все прочее, но Нурдаулет все делал медленно, так что заботы эти выстраивались друг за другом плотной чередой. Одно поспевало к другому, и не было ему даже минуты отдыха. С другой стороны, эта домашняя жизнь наполняла его убогое существование хоть каким-то смыслом, а сознание того, что теперь он нужен Кызбале – пусть даже в малом, – грело его сердце. К вечеру, вконец умаявшись, он валился на одеяла, что были расстелены возле кровати Кызбалы, засыпал крепким сном. И засыпал он, и просыпался под вой ветра. Круглые сутки стены их старенького дома дрожали, трещали потолочные балки, и казалось, что дом вот-вот рухнет. Нурдаулет, открыв глаза после сна, в слабом свете керосиновой лампы часто теперь всматривался в лицо жены. Порой он не мог различить: спит она или просто лежит, прикрыв глаза. Дорого бы он дал, чтобы узнать, о чем она думает, если не спит. Нет, никогда ему не узнать этого…

За день до того, как Нурдаулет должен был отправиться на фронт, они всю ночь бродили по берегу моря. Не рассказать, как крепко обнимал Нурдаулет свою жену – тонкую, черноволосую; не перечесть поцелуев, которыми она отвечала ему, любимому. Тогда-то и сказала молоденькая учительница, потупя взор:

«Hyp, у нас будет ребенок…» Нурдаулет шептал ей: «Да-да, любимая, так оно и должно быть… Как же мы без детей? Вернусь, обязательно справим той – самый большой, со скачками! Ты только дождись меня, слышишь, Кызбала!» – «А ты береги себя…» – «Береги ребенка нашего». – «За нас не беспокойся. Ничего со мной не случится…»

В те ночи золотой прибрежный песок стал им постелью… а теперь, столько лет спустя, все эти дни он свирепо злится, он готов засыпать их живьем – живьем этих старых людей, искалеченных – один телом, другая – душой. Людей, так и не изведавших счастья.

Кызбала еле слышно застонала. Нурдаулет понял: пить. Культяпкой приподняв ее голову, приблизил пиалу к губам жены. Попив, Кызбала равнодушно посмотрела на мужа, снова прикрыла глаза. Губы ее зашевелились – она силилась что-то сказать. Нурдаулет напряг слух, но ничего не смог расслышать…

Между тем в ее душе происходили быстрые перемены. В сущности, они начались давно, с того самого дня, как Нурдаулет поселился в родном доме, но были неприметны для окружающих, для нее самой. Сегодня же – собственно говоря, именно сейчас, будто бы хватаясь обрывками мыслей за те бегущие картины в ее сознании, которые, возможно, на протяжении долгих лет ее невменяемости теснились там, – она впервые более или менее осознанно подумала вдруг, что она вспоминает.