Мертвые бродят в песках - Страница 145

За несколько мгновений до этого ужаса из норы выползла старая, седая волчица, прислушалась и, чуя недоброе, жутко завыла. Она ждала с охоты самца. Любопытных волчат, которые выползли вслед за ней, она тут же пошвыряла одного за другим обратно в нору. Самец, тоже чувствуя приближение стихии, торопливо волок за холку придушенного корсака. Услышав призывный вой волчицы, он задвигался еще быстрее. Волчица даже не посмотрела на брошенную перед ней добычу. Покусывая самца за гриву, она увлекла его в нору. Но волк вернулся, затащил добычу в убежище. Припозднись он хоть на мгновение, с ним бы случилось то, что случилось в следующую секунду с огненным жеребцом, как раз проносящимся мимо. Жеребца в мгновение ока сдуло с земли – протяжное ржание его волк услышал уже из поднебесья. Высунув из норы морду, самец завыл так жутко, что волчата в страхе прижались к земле. Он выл долго, потом к нему присоединилась и старая волчица…

Мимо овальных окошек вертолета все летели и летели твари, кувырком, ногами вверх, задом наперед. Вдруг к окну прибило испуганные, глаза какого-то непонятного большого существа. Лена в ужасе вскрикнула:

– Дракон! Дракон!

– Какой дракон? – не понял там, на земле, Игорь.

– Это индрикотерип! – прокричал Сергей в микрофон. Лишь пилотам не было дела до дракона. Они не выпускали штурвал из рук; у них была цель – посадить машину на один из песчаных холмов. Но управления практически не было – они могли рассчитывать только на милость судьбы.

– Вы с ума сошли! – прокричал Игорь. – Индрикотерипы вымерли тридцать миллионов лет назад!

– Видимо, не все!

Огромное непонятное существо ударилось об окно, стекло разлетелось вдребезги.

Тридцать миллионов лет на территории нынешней Тургайской области стоял густой лес, в нем обитали громадные толстокожие индрикотерипы. Казалось, эта чудовищная буря, бушевавшая сейчас, разворошила глубь времен и из ее разломов встали эти твари, чтобы засвидетельствовать конец Синеморья, конец света…

Сергей от ужаса не мог шевельнуться, он будто прирос к стулу.

Огненный жеребец еще раз ударился о корпус вертолета, затрещали его ребра…

Позже, когда нашли остатки разбитой машины, Игорь обнаружил пленку, снятую Сергеем. Когда ее проявили, Игорь увидел этого самого огненного жеребца, увидел крупно его глаза – налитые кровью, обезумевшие от страха. И понял, о каком индрикотерипе кричали ему Лена с Сергеем… И содрогнулся, отчетливо сознавая, что это он послал их на смерть.

Пятый день бушевал ураган, не ослабевая ни на минуту. День сменялся ночью, ночь днем, но некому было различать это. В одиноком доме на седьмом разъезде его обитатели жили в каком-то одном сплошном времени: без утра, без вечера, без дня и ночи. Окна были завешены и снаружи, и изнутри, но все равно пыль проникала в дом. Женщины время от времени принимались сметать ее со стен, с постелей, со столов. Скоро у порога возвышалась порядочная ее куча. На пятый день – может быть, в полночь, а может быть, в полдень – все в доме очнулись от страшного грохота. «Наверно, снесло крышу», – подумал Кахарман. Но потолок почему-то не рухнул. Все в доме настороженно молчали. Казалось, заговори они – и потолок, который держался, наверно, на последней какой-нибудь слабенькой зацепочке, в то же мгновение накроет их.

Только человек, живущий в песках, может знать, как сильно гнетут лютскую душу ветры Карабаса. Стихия как будто бы всякий раз берется доказать человеку, как он ничтожен, как он мал перед силами природы. «И чего ты кичишься, человечишко, – будто твердит она, – чего ты бьешь себя в грудь? Тоже мне сыскался властитель природы! Дай посмотрю на твое могущество: останови меня, обуздай! Ха-ха, не можешь? То-то и оно! Тогда спасайся, может, и останешься в живых, обделавшись со страху. Эге, да это еще не наказание, это всего лишь наказаньице за все то, что ты натворил на земле. Она еще воздаст тебе, подожди маленько…»

Собственно говоря, это были мысли отчаявшегося Кахармана Конечно, сейчас ему было страшно умереть – вернее, он готов был к смерти, как к заслуженному наказанию, не вполне, – но он оправдывал эту стихию, воспринимал ее как кару, которая послана человеку. По сути дела, впервые, при том что он лично, все ж таки, прятался от урагана, он любовался им, был на его стороне.

Кайыр тоже проснулся, его тоже потянуло на размышления. Он сидел, свесив с кровати ноги. «Вот тебе и конец света, черт бы все побрал! А ты все суетился, все копил копеечку. Для чего? А ведь это было смыслом твоей жизни, твоего риска. Странно, что все это может закончиться так быстро… вон как завывает, будто замогильные песни поет, все ниже и ниже прижимает к земле и этот домик, и тебя вместе с ним, все торопит: в землю! в нее! обратно! в прах!.. Ну и ладно, чему быть – того не миновать, так говорят. Я не олух, чтобы сидеть в этой халупе и ждать конца, я вообще, простите, противник печали! Надо хватать у скуповатой жизни-матушки все, что успеешь: баб, водку, деньги и все прочее. Вон Кахарман… надо же, столкнула нас судьба в этой землянке, будто перед смертным часом… Так вот, Кахарман. Поразмышляем. Чего он добился – хороший, умный, честный человек? Скитается, не пришей рукав – ни кола, ни двора, ни копейки за душой. Бр-рр, даже страшно, как подумаешь. Ни партии он не нужен, ни власти, ни черту, ни богу – надо же! Один как перст… Конечно, если представить, что у нас везде были бы люди похожие на него, – жизнь была бы неплохая, хоть и называлась бы социализмом. Ничего, такой социализм оказался бы еще терпимым. Но ведь нет таких людей – единицы их, считанные единицы! Положим, дом этот сейчас рухнет, мы все тут, красиво выражаясь, погибнем под останками. И я проходимец и деляга, и он – умный, честный, героический человек. Конечно, Кахармана оскорбляет такое безразличие, а мне даже приятно, чего скрывать? Как там говорится в Коране… дай-ка вспомнить, ага…»

Тут на него посыпался песок, пришлось отложить воспоминания. Кайыр чертыхнулся, увертываясь от струи песка.

Кахарман тоже сел, на него, видно, тоже посыпалось.

– Да, попали мы в переплет, Каха…

– Я все думаю: не крышу ли снесло?

– У меня тоже полная постель. Черт с ней, с крышей, – потолок бы не рухнул. Но вообще похоже на светопреставление, Каха. Вы, разумеется, не читаете духовных книг. А там вот что сказано, между прочим: «Сколько поселений возгордилось над приказом их Господа и его посланников: и Мы рассчитались с ними сильным расчетом и наказали их тягостным наказанием. И вкусили они вред своих дел, и последствия их дел оказались убытком».

– Коран?

– Он самый. В светских книжках так не пишут, где уж беллетристам…

– Не могу я тебя понять. Читаешь духовные книги, знаешь, Коран – а живешь совсем не по Корану. Водку пьешь, куришь анашу, даже меня совратил на эту гадость…

– Ну и как вам эта «гадость»?

– Будто летаешь в воздухе. Довольно-таки мило, не стану врать.

– Анаша – вещь! Это же спасение! Если бы не она – я бы давно свихнулся…

– Есть в этом какая-то мысль… – Кахарману не хотелось спорить.

– Коньячку не желаете, Каха? Все веселее будет…

– Давай! – Кахарман подумал, что спиртное сейчас не помешает.

Они зажгли керосиновую лампу Кайыр достал бутылку, початую еще в поезде, разлил.

– За то, чтобы выжить да пожить еще маленько, а, Каха?

– Пусть будет так! – Кахарман тоже поднял стакан. Посыпался песок, лампа потухла.

– И на том ладно! – рассмеялся Кайыр. – До рта донесем, а все остальное… – Он опрокинул стакан.

Кахарман тоже выпил.

– Солью отдает…

– Теперь все здесь отдает солью – мы, наверно, насквозь ею пропитаны. Пятый день валяемся – как бы пролежни не завелись. Где ночь, где день – я уже перестал соображать. Даже лицо ваше подзабыл, Каха… – Он снова расхохотался.

В соседней комнате горестно вздохнула Меиз. «Нелегко ей подумал Кахарман, – потерять обоих сыновей – это ж надо. Сама бы не сломалась. Вон Кызбала наша… как быстро состарилась женщина! Правда – чем сильнее душевные муки человека, тем быстрее он идет к своему концу»