Мертвые бродят в песках - Страница 143
«Страшными стали люди, апа. Вы когда-нибудь видели этих людей – тех изгоев, которых боится даже нечистая сила?»
«Приходилось слышать о таких…»
«Сильно испорчены наши люди, апа. И не видно света. Мы все строим и строим общество, а до людей, отдельных людей, нам нет дела – и давно! Наши люди давно превратились во что-то другое, чем просто человек. Какая там гармония! Человек, у которого ни в голове, ни в сердце нет Бога, – зверь! Да его сам сатана боится! Нет казаха, который бы не воровал, не пил, не лгал. – как же дальше жить, апа? Как?!»
Немного подумав, мать проговорила:
«Ты совсем не думаешь об отце…»
«Ах, апа, все едино: наши отцы, мы сами… Мы мучаем, друг друга потому, что живем в загоне! Мы все горим на медленном адовом огне, потому что…» Он со вздохом поднял глаза и вздрогнул. Матери не было перед ним. Перед ним сидел какой-то помятый, обросший мужчина. На голое его тело был наброшен старый, полинялый плащ.
«Салют!» – проговорил человек в плаще.
«Привет!» – ответил Кахарман, быстро справившись с первым страхом. Как ни всматривался он в незнакомца, не мог, однако, припомнить, где они встречались.
«Прости, не узнаю… – Кахарман довольно-таки мрачно оглядел незнакомца. – Ты кто?»
«Я-то? – незнакомец хихикнул. – Э, мы с тобой знаем друг друга давненько. Но при каждой встрече ты задаешь мне этот дурацкий вопрос: как зовут? А задавал ты мне его по понятным причинам: всегда был пьян, когда я приходил. Представлюсь еще раз. – Он встал, шурша плащом. – Я – джинн. Все эти годы сидел на твоих плечах: то на правом, то на левом. Дюжие они у тебя: пляши сколько угодно – шея крепкая, спина крепкая, не согнешь тебя пополам, парень! И нравишься ты мне все больше. Честно говоря, я давно хочу оставить тебя в покое – но нельзя. За нами тоже следят, если что – тут же упекут в ШИЗО. Хотя наши ШИЗО по сравнению с вашими – просто рай! Там у нас отдельные номера, два туалета, две ванны, бассейн, сауна, видеомагнитофоны. На балкон выйдешь – перед тобой зеленые, травяные корты… Да все равно там жутко – одиночество, вот в чем суть наказания. Одному-то и «Мартини» не захочется. В одиночку хорошо пить «бормотуху», которую продают в ваших магазинах. Но у нас этой «бормотухи» нет. Говорят, она действует на человека похуже всякого ада. Ты не пьешь ее – уважаю за это. Так вот, плюнул бы на все, пожелал бы тебе счастья – и до свидания. Но не будешь ты счастливым, это я точно знаю. Деньги ты не любишь – значит, не будешь воровать. В благах тоже не понимаешь ни черта – значит, не станешь подхалимом, не станешь наверх карабкаться… Тебе другое надо для счастья – невозможное, хотя ведь мог стать обыкновенным хапугой, толстопузым дельцом – не захотел…
Удивительные вы существа – люди… Знаешь, когда вы бываете симпатичными? Когда празднуете какую-нибудь радость или хороните. Ей-богу, в такие минуты много просыпается в вас человеческого! Вы и добрые, и милосердные, любите друг друга щедро. Даже Сатана, который вас люто ненавидит, – и тот невольно любуется… Но проходят праздники – и снова мы ловко вскакиваем вам на плечи – и в путь… в грешный земной путь!» Незнакомец рассмеялся, показывая отвратительные желтые зубы.
«Чего ты хочешь от меня, Жындыбай?»
«Чего хочу? – Незнакомец задумался. – Как ты меня назвал? Жындыбаем? А что – неплохо…»
«Так чего тебе нужно?»
«По мне, я бы весь этот мерзопакостный род человеческий подпалил на адовом огне – слегка, для порядка, чтобы напомнить: вот вам цветочки, подождите – будут ягодк… Вы уничтожили на земле все, что можно было уничтожить. Когда Бог всех вас за грехи изгонит в ад, он прикажет нам, бесам, сойти на землю. Он прикажет: оживите на земле все ручьи и речушки, все озера и моря, которые погубил идиот-человек! Оживите зверей и всех остальных тварей, которыми когда-то наполнил я землю! Из-за вас придется нам впрягаться в это ярмо! Думаешь, легко это будет? Да мы захлебнемся в крови, задохнемся, когда будем разгребать после вас горы дерьма! Так вот, дружок: люди – это звери, не даст им Бог милости, так и знай…»
«Я давно это знаю и радуюсь. Человек будет наказан. Быстрее бы! – Кахарман заскучал. – Еще чего скажешь, болтун?»
– Каха! Проснитесь, Каха!
Кахарман с трудом разлепил веки. Кайыр тряс его за плечо. Не было перед ним ни матери, ни Жындыбая.
– Все! Застряли!
Кахарман ничего не понимал. Стал растирать ладонями лицо и виски, прогоняя остатки тяжелого сна.
– Подожди, объясни толком…
– Застряли, Каха. Простоим не меньше недели, как пить дать…
– Почему?
– Мы в эпицентре страшной бури, которая разыгралась в Синеморье. Сейчас передали, что даже старт космического корабля «Буран» откладывается.
Кайыр был растерян. Вой ветра за вагонным окном, быстро сгущающиеся сумерки тоже тронули душу Кахармана томительным предчувствием. Что делать с телом матери?
– Немыслимо здесь сидеть неделю! – Кахарман вскочил.
– Сегодня-завтра нужно предавать тело земле, Каха. Иначе труп начнет разлагаться…
– Ты прав, но… – Кахарман смолк. Кайыр принял решение:
– Седьмой разъезд отсюда неподалеку – кажется, километров пять! Сарсенгали нам поможет. Так что надо немедленно снимать гроб – и в путь. Дотащим как-нибудь, хоть волоком… Я пойду, поговорю с Караулбеком.
– Веревку пусть даст! – крикнул ему вслед Кахарман. – Крепкую!
Сумку с вещами он оставил в купе. Ветер чуть не сбил с ног, когда он спрыгнул в песок. Лицо тут же облепило белой, соленой пылью. Втроем они вынесли гроб из вагона, поставили на песок, обвязали крепкой веревкой и, впрягшись в петли, потащили.
– По путям и дойдете! – крикнул им вслед Караулбек.
– Спасибо, братишка! Будем живы – увидимся! Посидим, потолкуем…
– Пусть земля будет пухом вашей матери!
Горячий ветер обжигал им лица, они с трудом продвигались вперед. Пот градом катился по их лицам. Вскоре веревка стерла им плечи в кровь. Кайыр, быстро обессилев, упал на колени.
– Браток, вставай. Нельзя садиться. Сядем – так и несет нас песком!
– Каха, чуток… чуток передохнем…
Кайыр стал подниматься, Кахарман поддерживал его за локоть. Они снова набросили на плечи веревки.
– Да простит нас Бог, что волоком тащим гроб… До разъезда все ж таки не пять километров. Пять мы уже прошли…
– Десять – не больше! – прокричал Кайыр, отворачивая лицо от ветра.
«Десять! Пять! – зло подумал Кахарман, но тут же устыдился своего раздражения. – Не попадись он тебе – как бы ты справился один? Неплохой он местами парень…» И хоть была еще одна причина для раздражения, но Кахарман простил ему сейчас. Дело в том, что свои вещи Кайыр поставил на гроб – вернее привязал их к гробу ремнями. Кахарман теперь смирился и с этим, лишь подумал: «Прости меня, мама, – как уж пришлось, видишь все сама… не со зла». Он сильнее стискивал зубы и, тяжелее наваливаясь на веревку, которая резала грудь, шагал дальше. Гроб цеплялся за сухие саксауловые корни, за обломки старых шпал, торчащих из песка, несколько раз заваливался набок, готовый перевернуться.
– Вон и разъезд, – проговорил спекшимися губами Кайыр. – Крыши видите, Каха?
Кахарман молча кивнул. Сарсенгали дома не оказалось. Их встречали добрая Меиз со снохой. Женщины обмыли тело Корлан, завернули в белое. Кахарман с Кайыром вырыли яму, опустили тело. Кайыр прочитал молитву над могильной насыпью. Стало совсем темно, горячий ветер окреп. Кахарман стоял на коленях у могилы – казалось, он застыл в этом положении. Из темноты на него смотрели материнские глаза – смотрели не моргая, не боясь ветра. Кахарман беззвучно зарыдал – лишь тряслись грудь и плечи. Голос матери сказал:
– Сынок, ничего, ничего… Попривыкнешь… Последняя моя просьба – похорони меня все-таки в Караое… Там лучше мне будет… Там-то я и успокоюсь…
«Душа ее еще не отлетела…» – почему-то легко и радостно подумал Кахарман. Ему показалось, что душа матери сейчас касается его лица и груди, – вот почему на какую-то долю секунды на него упала живительная прохлада. Да, он обязан перехоронить мать в Караое.