Мертвая зыбь - Страница 16

– Коковцов? Финансист? Ученик Витте… Кстати, о курсе, какой сегодня курс? В январе золотой рубль стоил двести восемьдесят восемь тысяч бумажных рублей, а сегодня перешел за миллион… Эту проблему надо решать… И конечно, не как Витте и Коковцов… Я позвонил вам вот почему: товарищ Серго поставил вопрос о грузинских меньшевиках. Вы их держите в тюрьме?

– Да. В Тифлисе и в Поти.

– Серго бомбардируют письмами родственники. А что, если мы господ меньшевиков вышлем за границу?

– За границу? Меньшевиков?

– Да. Они будут там нас ругать, но, пока мы их держим в тюрьме, их коллеги из Второго интернационала на этом спекулируют в своих странах. А когда меньшевики появятся на Западе и начнут ругать нас, они еще больше скомпрометируют себя в глазах рабочих. Пусть едут.

– А дадут ли им визы французы? У нас с Францией нет дипломатических отношений. Впрочем, может быть… через Красный Крест.

– Как? Мы еще будем заботиться о меньшевиках? Пусть сами достают себе визы!

– Для этого их надо доставить в Москву.

– Доставим. Пусть хлопочут через польскую миссию.

– Пустить их гулять по Москве?

– Пусть гуляют! Вот они потолкаются в прихожей у польского посла, поводят их за нос французы – они понюхают их свободу…

Ленин засмеялся так весело, что Дзержинский тоже не мог сдержать улыбку.

На этом кончился разговор. Дзержинский положил трубку и задумался: какую жизнь прожил Ленин – кампания за кампанией, вечная борьба, основание партии большевиков, революция 1905 года, борьба против империалистической войны, против оборонцев, апрель 1917 года – «Апрельские тезисы» и первые слова на вокзале: «Да здравствует социалистическая революция!», борьба с колеблющимися, а далее – Октябрь и провозглашение советской власти. Брестский мир и снова борьба с противниками мира, Гражданская война и поворот к нэпу… Это все легко пересказать, но какие силы, какую волю и решимость надо иметь, чтобы все это вынести на своих плечах… И что еще впереди?

А в эти минуты Ленин думал о Дзержинском и велел позвонить Обуху, спросить, что говорят врачи по поводу здоровья Дзержинского, нельзя ли дать ему две недели отдыха. Одиннадцать лет тюрьмы, каторга и такая адовая работа. Надо настаивать на отдыхе, хотя бы двухнедельном.

О чем бы ни думал Якушев, он возвращался к разговору, который произошел в кабинете Дзержинского. Сослуживцы, жена и дети заметили, что, всегда внимательный, очень точный во всем, что делал и говорил, он отвечает невпопад, а то и оставляет вопросы без ответа. Дома он запирался в своей комнате, часами неподвижно сидел, устремив взгляд в одну точку: Якушев спорил с собой.

«Если я люблю свой народ, то как я мог быть заодно с этими зубрами, которые о народе говорят не иначе как “хамье”, “быдло”, серьезно обсуждают, сколько десятков, сотен тысяч крестьян, рабочих придется скосить пулеметами. И все для того, чтобы вновь вступил на престол “всепресветлейший”, “вседержавнейший” государь император Николай Третий или Кирилл Первый. Правда, были исключения. Вот, например, старый князь Тверской: не хотел нового царя, принял утрату своего титула и поместья как должное, отказался уехать за границу и умер на родине. Впрочем, много ли таких было?..» Политический совет МОЦР иногда называл себя «Звездной палатой». Он вспомнил тайное совещание бывших воспитанников лицея в 1919 году. Это было празднование лицейской годовщины. Лицей! Но разве они гордились Пушкиным, великим поэтом России, воспитанником лицея? Они гордились канцлером Горчаковым, сановниками и придворными, которые тоже вышли из стен лицея. И никто никогда не назвал имен декабристов Пущина и Кюхельбекера, товарищей Пушкина по лицею.

Но больше всего Якушев думал о тех, кто, неизвестно почему, оказались участниками монархической группы. Вспомнился Градов – видный московский адвокат, либерал, защищавший революционеров на процессах. Его втянули в группу «испытуемых», и он взял на себя добывание денег для монархической организации. «А что, если попытаться помочь старику, сказать о ненужности его участия в делах МОЦР», – подумал Якушев. И вскоре случай помог ему выполнить это решение.

Был выходной день, жена и две маленькие дочки ушли в цирк, сын Саша остался дома, готовил уроки. Справившись с арифметическими задачами, он заглянул в комнату к отцу и робко сказал:

– Ты обещал…

– Что? Ах да… В другой раз.

– Ну тогда в «Густые сливки».

Так называлось кафе в Столешниковом переулке. В витрине этого кафе была завлекательная надпись: «Нас посещают дети кушать сливки».

«Надо угостить мальца и отвлечься немного», – подумал Якушев.

– Одевайся. Пойдем.

Они шли по улицам Москвы, все вокруг интересовало мальчика – автомобиль с надписью «Прокат» в желтом кружке, цыганка, привязавшаяся к отцу: «Позолоти ручку – погадаю». Мальчик читал вслух вывеску: «Зубной врач Вильгельмсон. Прием с 10 до 2‑х».

«Все интересно, когда тебе десять лет», – думал Якушев.

А сын бежал немного впереди. Скоро они дошли до кафе.

В кафе с трудом нашелся свободный столик – всюду сидели мамаши или бабушки, девочки и мальчики. Якушев уже собирался устроиться у дверей, когда кто-то его взял за рукав. Он оглянулся и увидел Евгения Христофоровича Градова и маленькую девочку, вероятно, внучку.

– Присаживайтесь, Александр Александрович. От дверей дует.

Немного помедлив, Якушев сел.

– А молодежь сядет против нас. Рядом с Верочкой. Так, молодой человек?

«Молодой человек», то есть Саша, сел рядом с Верочкой. Ей было лет пять, не более.

– Внучка? – спросил Якушев.

– Внучка. У меня трое внучат: Петенька от Лиды, а Верочка и Оленька от Сережи.

Якушев опять подумал: «И этого безобидного старика втянули в шайку извергов и убийц…»

– Евгений Христофорович… – Якушев оглянулся, звенели ложечки, мамаши и бабушки занимались собой и своим малолетним потомством. – Евгений Христофорович… Вы помните беседы у вас в Мамонтовке на даче? И один разговор в дачном поезде… Подождите, Евгений Христофорович! – Якушев видел, что старик изменился в лице и открыл рот, собираясь его прервать. – Подождите… Я прошу считать эти беседы несостоявшимися. Их не было, и я и вы должны об этом забыть.

Прошло несколько секунд, пока Градов смог понять, о чем идет речь. Он вдруг просветлел и, чуть не опрокинув стакан, бросился пожимать руку Якушеву. Успокоившись, сел и стал внимательно слушать.

– Евгений Христофорович! Забудьте. Никаких разговоров на эту тему не было, – внушительно повторил Якушев. – И никаких денег у Кушакова на известные вам цели не просите.

– Да я и не просил. По зрелом размышлении я решил воздержаться, зная, что Кушаков не даст денег, его вполне устраивает нэп… Кроме того, я недавно привлечен к работе в Наркомюсте. Работать и держать нож за пазухой не в моих правилах…

– Вы абсолютно правы. На этом мы кончим. Как ваша подагра?

– Беда! Что поделаешь?! Годы…

И они заговорили о другом.

“Работать и держать нож за пазухой” – это мне не в бровь, а в глаз. А ведь я так работал. Нет, рвать так рвать…»

К вечеру Якушев и Саша возвращались домой.

– Папа, – сказал Саша, – я поиграю во дворе. Можно?

– Иди… Скоро придет мама.

– Будем играть в «красные» и «белые».

– То есть как?

– В войну. Я буду краском, а Витька с того двора – беляк.

– Хорошо…

«Всюду одно и то же… Всюду борьба. Даже у детей».

Якушев позвонил и вдруг вспомнил, что в квартире никого нет. Он достал ключ и вошел в коридор. Навстречу ему бросился Бум, визжа от радости.

Пройдя в кабинет, как был, в пальто, Якушев сел и взял папиросу. На душе стало чуть легче – с Градовым уладилось. Но разве это всё?

И тут он услышал звонок, слегка тявкнул Бум. Якушев пошел к дверям, открыл дверь и окаменел. В дверях, поглаживая рыжую холеную бородку, стоял Стауниц.

– Вы? – с удивлением сказал Якушев. – Какая неосторожность!

– Не беспокойтесь. Я произвел разведку и установил, что вы один в квартире.