Merry dancers: продолжим? (СИ) - Страница 36
***
— Есть! Есть, я сдала её, я сдала астрономию! — Аврора прыгала от радости у вывешенного списка студентов её курса, где возле каждого имени стоял либо «зачет», либо «не зачет». Там же внизу была приписка о времени и месте пересдачи. Урсула же напротив, стояла, прислонившись лбом к стене, руки по швам, и что-то неразборчиво бубнила, находясь в удрученном расположении духа. — Это значит, что я поеду домой на каникулы! А всё благодаря Тому, это он выслал мне то переведенное с китайского издание о звёздах и галактиках, — нарисовав возле своего имени веселую рожицу универсальным пером, не требующим чернил, Аврора, наконец, заметила состояние подруги, начинающей биться головой об стенку, затем быстро пересмотрела список на стене и к своему ужасу отметила, что Урсула не получила зачет. — Ничего, это поправимо, ведь ты дочка ректора, может, пораньше зачет сдашь…
— Папа никогда не сделает мне поблажку, ты что! Для него унизительно иметь дочь-недоучку! — простонала та, ещё раз втемяшившись лбом в крашеную тёмно-синюю стену. — Будь неладна фрау Шефер, чтоб её Хамста с голодухи сгрызла! — Хамстой звали ручную игуану вышеназванной профессора астрономии, которая размером была с небольшого поросенка и закладывала за щёки не меньше хомяка, собственно, отсюда и была её кличка.
— Уши, не расстраивайся, на этом жизнь не заканчивается! — поддержала её Аврора.
Та бросила своё занятие по самоистязанию, с тяжелым вздохом отлепилась от стены, на её лбу остался красноватый след от ударов, и, нахмурившись, произнесла:
— Легко сказать, ты же сдала. Вообще, это нечестно, это у тебя всегда проблемы с астрономией были! — она противно сморщилась и высунула кончик языка.
— Мне воздалось за упорный труд! А ты бы меньше любовные романчики читала, — задорно ответила Аврора; Уши, повернувшись к стене, снова принялась биться лбом об стенку. Тут раздался мужской смех, а за ним уже почти привычная грубоватая немецкая речь, которую Аврора принялась основательно изучать в этом году.
— Вебер, давай я тебе помогу, а? У меня кулак тяжелый! — и снова хохот.
— Заткнись, Кляйн, или запущу в тебя летуче-мышиным сглазом, — пригрозила та, сверля гневным взглядом одного из парней, стоящих на ступеньках лестницы на следующий этаж. Тот нахально ухмылялся, демонстрируя обтянутый облегающим свитером бицепс. — Аврора, пойдём отсюда, — обратилась Уши к подруге и потащила её под локоть в подземный этаж, где располагалась студенческая столовая и прилегающая к ней кухня с буфетом.
— Ну-ну, Вебер, — вставил свои пять кнатов второй парень, — ты только и можешь, что угрожать!
— Хольстейн, ты-то уж не уподобляйся некоторым! — бросила Аврора через плечо. — А то того и гляди, будут судить тебя по твоему другу.
— О, Уинтер, круто! Твой немецкий всё лучше и лучше! — довольно искренне заметил Кляйн, удивленно переглянувшись с другом. — Ладно, замяли, девчонки, айда с нами на рождественскую вечеринку?
— С тобой, раздутый тупица, я никуда не пойду, — Уши круто развернулась на каблуках и показала опущенный вниз большой палец.
— Оу-оу-оу, Вебер, я смотрю, ты совсем зазналась! — шутливо прикрылся руками Кляйн. — Я понимаю, что вы у нас в академии правящая каста, с такими-то родственничками, но не перегибай палку! Хотя постой. Может, это я неправильно делаю? — внезапно он галантно наклонился, заложив левую руку за спину, и произнес официальным голосом: — Соизволите ли вы, распрекрасная фройляйн Урсула Вебер, да воспоют ваши прекрасные зеленые очи ундины, сопровождать меня, фюрста Конрада фон Кляйна, на завтрашнюю рождественскую вечеринку? А ваша подруга фройляйн Аврора де Санта Моргана Уинтер фон Дамблдор, — собрал он все возможные и невозможные приставки, — составить компанию моему другу Отто Хольстейну, герцогу Саксонскому? Ну же, дамы!
Урсула посмотрела на Аврору и указала пальцем в раскрытый рот, изображая приступ тошноты, затем повернулась к ним и презренно бросила, сложив руки на груди:
— С каких это пор Хольстейн у нас герцог?
— А с каких это пор ты, Вебер, у нас распрекрасная? — не остался в долгу Отто, прислонившись к перилам лестницы поясницей.
— Тише, Отто, а иначе разрушишь все старательно наводимые мной мосты, — шикнул на друга Конрад. — Ладно, шутки в сторону, мы серьезно, — завершил он весь фарс.
— Я не могу, у меня есть молодой человек, вы же знаете, — вздохнула Аврора. — И я вряд ли останусь на вечеринку, мне домой поскорее охота.
Хольстейн состроил скорбную рожу и воздел руки к потолку:
— Ох, Уинтер, уже никто не верит в твоего призрачного парня, хватит мне мозги пудрить, он хоть раз навещал тебя за первый семестр? Ах да, забыл, ты сама к нему ездила, но так и не повидала, — с наигранным сожалением произнёс он.
Аврора открыла рот, но ничего не сказала. Отто был прав — они с Томом поддерживали переписку, но не встречались с самого лета, а ведь на дворе уже был конец декабря. В своих посланиях он жаловался на дикую загруженность на работе, потому что Боргин заболел и повесил на него свои обязанности; что очень хотел бы, но не может приехать. Её визит так же будет бессмысленным, в чём Аврора убедилась, когда, простояв в очереди на закрытие немецкой визы чуть ли не сутки, попала домой всего на несколько часов, и Том не смог вырваться из магазина. Хольстейн уже давно присматривался к ней, с прошлого года точно. Сам он был строен, хоть и невысок, волосы насыщенного каштанового цвета спадали до плеч и отсвечивали мягким шоколадом. Не сказать, что красавец, но что-то в нём было, быть может, напористость и слегка бунтарский, но рыцарский характер — он очень напоминал Септимуса Уизли и Игнатиуса Прюэтта, а может, и ещё кого, только она не могла отыскать в своей памяти…
Фыркнув, Аврора потащила Урсулу за собой в обеденную, но кусок в горло не лез. Спустя почти четыре месяца разлуки она действительно ощущала смутное беспокойство, однако письма говорили о другом: несмотря на их несодержательность — Том не видел интереса в том, чтобы писать о своей скучной жизни, которая проходит в лавке «Боргин и Беркс», — в строках иногда проглядывали приятные слова: «Озеро в Ричмонд-парке покрылось коркой льда, помню, как я привёл тебя туда впервые, и ты не могла поверить, что у нас свидание, дурочка», или «Я бы всё отдал, чтобы уйти с работы пораньше и погулять с тобой по Эдинбургу, как тогда, помнишь?..». Читая письма, Аврора чувствовала себя нужной, однако все чаще её сердце терзали непонятные сомнения, она перечитывала их сотню раз, стараясь уловить упущенные чувства, вложенные Томом, но как не старалась, ничего нового не находила. Всё же было в этих письмах что-то до ужаса одинаковое, шаблонное.
Ещё одна печаль не давала ей покоя — Абрахас не отвечал на её письма, он будто бы исчез из её жизни, забыв, что они вместе пережили, отбросив всё то, что их связывало. Иной раз Аврора думала, что такого просто не может быть — ну, поругались они, со всеми же бывает, это же не глобально, и не стоит терять нить связывающей их дружбы из-за такой глупости… А потом впадала в уныние, чувствуя себя виноватой даже за то, что любит Тома и променяла дружбу на любовь.
Аврора поглощала мясное рагу, бездумно глядя в одну точку — Уши делала примерно то же самое, но мысли её были забиты другим — пересдачей зачета по астрономии. Послышался звон железной ложки о жестяной кубок и покашливание, привлекшие всеобщее внимание:
— Торжественно объявляю, что эта упрямая девица отказала мне — сиятельному герцогу Хольстейну в сопровождении на рождественский вечер! — Отто возвышался над всеми, стоя на табуретке и теперь указывал в сторону Авроры ложкой; говорил он по-английски, чтобы было понятно всем интернациональным студентам, а тем, кто не понимал иностранной речи, вполголоса переводили соседи по столам.
— Ого, может, он действительно герцог? — прошептала Урсула.
— Да брось, он просто выдумщик, — покачала головой в ответ Аврора.
— И балбес.
— Сообщаю вам, юная фройляйн, от чего вы отказались, — он развернул не пойми откуда взявшийся свиток пергамента и, снова прокашлявшись, принялся читать: — Вас, о, роза моего сердца, ожидал бы шикарнейший фуршет в мужском общежитии в кругу моих верных саксонских рыцарей — это раз, — «саксонские рыцари» дружно закивали, стоя рядом с сиятельным герцогом. — В вашем распоряжении было бы моё сердце, о, солнце моё ясное — это два, и ещё многое другое, очень интересное, увлекательное и всё такое! — он улыбнулся во всю ширь, скомкал пергамент и бросил его в тарелку жующего Эдуарда Доусона — зашуганного тихони, который даже и пискнуть не посмел. — Итак, милая моя фройляйн Уинтер, единственная и желанная для моей души, последний раз спрашиваю, пойдёшь на пьянку со мной? — он изобразил такой суровый взгляд, что казалось, в случае отказа набросится на Аврору и сожрет её, как оборотень.