Мерфи (другой перевод) - Страница 38

— Одна из бесчисленных искупительниц, занятых мелкой розницей, — глумливо произнесла мисс Кунихан, — ставящая после Голгофы на кон свою грошовую досаду.

Когда бы не ужас Мерфи перед интеллектуальной отрыжкой, Селия узнала бы эту фразу, если бы она ее слышала.

Мисс Кунихан сложила пачку с резким звуком слабого взрыва и отправилась на свое место. Нири решительно перенес свой стул, поставив его в головах кровати, отлично копируя человека, принявшего решение. А Уайли сел с видом новообращенного на церковной службе, который, будучи не уверен, собирается ли паства, пришедшая по окончании своего стояния в легкое движение, сесть или стать на колени, дико озирается по сторонам в ожидании какого-нибудь знака.

Все теперь заняли свои позиции. Они не двинутся с тех мест, где находятся сейчас, пока не подыщут формулы, некоего status quo, приемлемого для всех.

— Дорогая моя миссис Мерфи, — сказал Нири голосом, источавшим сострадание.

— Пусть кто-то из вас скажет мне просто, чего вы хотите, — сказала Селия. — Эти красивые слова не по мне.

Когда Нири закончил, в комнате было темно. Простота движется медленно, как катафалк, и длится долго, как последний завтрак.

— Ошибки и пропуски без комментариев, — сказала мисс Кунихан.

У Уайли начали болеть глаза.

— Я проститутка, — начала Селия, говоря с того места, где она лежала, и, когда она закончила, стояла ночь, и в комнате, и на площадке, та темная ночь, что так богата акустическими свойствами, к бесконечной радости мисс Кэрридж.

— Бедняжка, — сказала мисс Кунихан, — как вы, должно быть, настрадались.

— Не зажечь ли свет? — сказал Уайли, его ненасытные глаза испытывали муку.

— Если вы включите, я закрою глаза, — сказала мисс Кунихан. — Человек может встретиться только в темноте.

Не многие канавы превосходят по глубине мисс Кунихан, кувшин вдовы не более вместителен. Но Селия не сказала ничего, и Уайли уже поднимал руку, когда спокойный голос вновь зазвучал, не медленнее, чем прежде, но, пожалуй, менее уверенно. Он отвел руку, маленький джентльмен, на какое-то время чистый сердцем.

— Сначала я думала, что потеряла его, потому что не могла принять его таким, как он есть. Сейчас я больше не обольщаюсь.

Пауза.

— Я была частью его, без которой он не мог обходиться, что бы я ни делала.

Пауза.

— Он должен был покинуть меня, чтобы стать тем, чем был до встречи со мной, только еще хуже или лучше, что бы я ни делала.

Долгая пауза.

— Я была его последним изгнанием.

Пауза.

— Последним, если нам повезет.

Так имеет обыкновение заканчиваться любовь, условным предложением, если она любовь.

Сидя на своем месте, Уайли включил свет, тусклое желтое мерцание высоко под потолком, установленное Мерфи, строгим противником чтения, и насытил свой взор. В то время как мисс Кунихан, напротив, демонстративно сомкнула веки, отчего лицо ее разгладилось, чтобы показать, что если она что-то говорит, то не бросает слов на ветер.

— Я не могу поверить, что он покинул вас, — сказал Уайли.

— Он вернется, — сказал Нири.

— Мы будем здесь, чтобы встретить его, — сказала мисс Кунихан.

У ее кроватки были со всех сторон высокие борта. Приходил мистер Уиллоуби Келли, от которого сильно несло перегаром, и, сжимая прутья, смотрел сквозь них на нее. Тогда она завидовала ему, он — ей. Иногда он пел.

— Мы с Нири — наверху, — сказал Уайли.

— Я здесь с вами, — сказала мисс Кунихан.

— Позовите эту женщину, — сказал Нири. Иногда он пел:

и т. д. А в другой раз:

и т. д. Другие времена, другие песни. Но по большей части он вообще не пел.

— Она рядом, — сказал Уайли, — и уже пробыла здесь довольно долго, если только в доме не держат настоящего козла.

Было воскресенье, 20 октября, настало время ночного дежурства Мерфи. Так что все на свете тащится навстречу единственно возможному исходу.

Когда день близился к вечеру, после многих бесплодных часов, проведенных в кресле, примерно в то время, как Селия излагала свою историю, ППММ стал вдруг воплощением МУЗЫКИ, МУЗЫКИ, МУЗЫКИ, диамантом, петитом, каноном или каким там еще типографским способом передачи вопля — если любезный наборщик будет настроен достаточно дружелюбно. Мерфи истолковал это в свою пользу, потому что он редко так нуждался в поддержке.

Но ночью в корпусе Скиннера, совершая один за другим обходы у основания креста среди покрытых чехлами инструментов и предметов развлечения, закончив один обход и выждав положенную паузу в десять минут перед следующим, он сильнее, чем когда-либо за всю неделю дневного дежурства, ощущал пропасть, отделявшую его от них. Он чувствовал, что это, вполне вероятно, было так и с теми, что мечтали перейти ее, и с теми, что страшились этого… — они никогда ее не переходили.

Если все шло гладко, обход занимал десять минут. Если не все шло гладко, пациент перерезал себе горло или требовал внимания, тогда время, истраченное на обход сверх отпущенного, изымалось из перерыва. Ибо в ППММ существовало непреложное правило, изложенное в весьма крепких звучавших почти оскорбительно выражениях, что каждого пациента, а не только тех, что в «свитке» (или «под надзором»), следует посещать на протяжении всей ночи с интервалом не более двадцати минут. Если дела шли так плохо, что обход занимал на десять минут больше, чем положено, тогда перерыва не делалось, и все было в порядке. Но если дела шли еще хуже и обход занимал на одиннадцать минут дольше положенного, поскольку, к несчастью, получить единицу времени, меньшую, чем полное отсутствие перерыва, был не в силах даже самый сообразительный служитель, оставалось просто еще раз взглянуть в лицо тому неприятному факту, что человек предполагает, а Бог располагает, даже в Психиатрическом приюте милосердия св. Магдалины.

Сфера действия этого высшего закона могла быть сокращена введением ночью должности дежурного специально для экстренных случаев. Но это обошлось бы Приюту милосердия почти что в фунт, если допустить, что такого болвана можно найти.

Благополучный обход, остроумно названный «девственным», был воплощением самой простоты. Медбрат должен был только нажать на выключатель перед каждой дверью, залив камеру светом такой нестерпимой яркости, что глаза спящих и бодрствующих соответственно открывались и закрывались, убедиться, посмотрев в глазок, что вид у пациента достаточно хорош на ближайшие двадцать минут, выключить свет, нажать кнопку индикатора и идти дальше.

Индикатор был весьма хитроумным устройством. Индикатор отмечал посещение с указанием часов, минут и секунд на панели управления в кабинете Бома. Индикатор был бы еще более хитроумным устройством, если бы он приводился в действие выключателем или хотя бы шторкой глазка. Потому что многие и многие посещения были отмечены для проверок Бома, но никогда и не имели места, так как медбратья устали, или ленились, или были слишком чувствительны, или сыты по горло, или озлоблены, или не укладывались в график, или не хотели нарушать отдых пациента.

Бом был из тех, кого вульгарно именуют садистами, и поощрял в своих помощниках то, что вульгарно именуется садизмом. Если эта энергия не могла с достаточной свободой разрядиться в дневное время даже на тех пациентах, которые покорялись ей как непременной части терапевтического вуду, с тем меньшей свободой могла она разрядиться на тех, кто считал ее hors d’oeuvre[85]. Об этих последних сообщалось в Кор. мед. сл. как о «не желающих сотрудничать», «отказывающихся сотрудничать в распорядке больницы», или в крайних случаях как об «оказывающих сопротивление». Этим грозило ночью попасть в ад.