Менжинский - Страница 85

Разговор от коммун, от перевоспитания малолетних нарушителей перешел к проблеме воспитания, повышения культуры, образования всего народа. Затем говорили о восстановлении народного хозяйства, о последнем решении ЦК о школе, осуждали педологов и метод обучения по так называемому дальтон-плану, который принес столько вреда советской школе.

Горький остался обедать у Менжинских. За обедом говорил о современной литературе, хвалил молодую писательницу Нину Смирнову.

— Таких, как эта сибирячка, надо поддерживать, и тогда из нее выйдет большой писатель.

После обеда пили чай. Вячеслав Рудольфович пил его остывшим, без сахара, с клубничным вареньем.

За чаем опять говорили о детских коммунах. Горький тогда ими очень интересовался. Договорились, что в ближайшее время посетят вместе одну из коммун, и Горький воочию увидит то, чем так восхищается.

Вскоре после этой встречи Горький и Менжинский посетили детскую трудовую колонию в Люберцах, организованную в 1927 году. Горький остался очень доволен и написал большую статью «О трудколониях ОГПУ», которая была опубликована 14 июля 1931 года в «Правде».

«26 июня, — писал Горький, — коммуна праздновала открытие новой фабрики обуви с продукцией 4000 пар в сутки. На празднике 25 человек получили в награду за образцовую работу золотые и серебряные часы. 35 членам коммуны было объяснено, что с них снята судимость, т. е. возвращены им гражданские права, а 74 получили профсоюзные билеты… В эти минуты руки многих бывших преступников взволнованно дрожали, бледнели суровые лица, гордо сверкали глаза… Я сидел в президиуме и видел, что среди 1500 человек многие тоже были взволнованы до слез, до хороших слез радости за человека».

Впоследствии, отмечая исключительно важную работу трудовых колоний и коммун ОГПУ по перевоспитанию бывших беспризорников и правонарушителей, Горький писал, что за 15 лет «воспитаны тысячи высококвалифицированных рабочих, и, вероятно, не одна сотня агрономов, врачей, инженеров, техников. В буржуазных государствах факты такого рода, — подчеркивал Горький, — невозможны».

Менжинский, человек в высшей степени образованный, человек большой внешней и внутренней культуры, любил и умел ценить культуру прошлого. Он решительно выступал против пролеткультовских извращений политики ленинской партии в строительстве социалистической культуры. Тот, кто замахивается на культуру прошлого, тот замахивается и на ее высшее достижение — марксизм-ленинизм.

Его отношение к культуре, к науке показывает письмо к M. Н. Покровскому. 25 октября 1928 года, в день 60-летия этого выдающегося советского ученого, Менжинский писал Покровскому:

«Чекистская деятельность не располагает к душевным излияниям и поглощает человека целиком — иначе и работать было бы нельзя. Но сегодня я не могу не сказать Вам, как глубоко я люблю Вас и благодарен Вам. Ваши статьи и книги одно из самых сильных научных и художественных наслаждений, которые я переживал. Я не могу удержаться и не сказать Вам, что на меня всегда действовало неотразимо Ваше остроумное мужество и в науке, и в революционной деятельности, и в жизни».

Эта оценка Менжинским творчества Покровского не расходится с ленинской оценкой.

Любовь и интерес к истории, к истории культуры Менжинский сохранил с детства до конца своей жизни, так же как сохранил интерес и к педагогике. По свидетельству Веры Рудольфовны «его всегда тянуло» к педагогике. «Он продолжал интересоваться ею и тогда, когда был в ВЧК и ОГПУ».

Кристальная чистота Менжинского, как и его скромность, проявлялась во всем.

Работал он в весьма скромном кабинете, жил с семьей до 7 ноября 1933 года в небольшой малоуютной квартире, переоборудованной из бывшей аптеки в Кавалерском корпусе Кремля. И съехал-то он с этой квартиры только лишь потому, что, будучи тяжело больным, не мог подниматься на второй этаж. Летом, а последние два года и зимой Менжинский жил на даче «Шестые Горки». Однажды, желая помочь больному Менжинскому в обработке огорода, комендант прислал на дачу рабочих.

Отказавшись от их услуг, Менжинский сказал рабочим:

— Наша семья, я, жена и сын, в состоянии обработать огород или посадить цветы.

А затем, как свидетельствует современник, сделал выговор коменданту за присылку рабочих на дачу.

Менжинский никогда и нигде не выпячивал свою фигуру. Он больше всего боялся быть нескромным, боялся, как он выражался, «пристегнуть свое имя» к выдающимся деятелям Коммунистической партии.

В 1927 году, в первую годовщину со дня смерти Дзержинского, по просьбе редакции «Правды» Менжинский написал статью-воспоминания «О Дзержинском». С такой же просьбой товарищи из редакции обратились к Менжинскому в пятую годовщину со дня смерти Дзержинского, в 1931 году. Менжинский откликнулся на просьбу «Правды», но своей статье «Два слова о Дзержинском», в которой он изложил взгляды Дзержинского на использование старых специалистов, предпослал короткое письмо. В том письме писал:

«Товарищи из «Правды» упрекнули меня, что я не пишу о Дзержинском. Мне писать воспоминания о Дзержинском — не избежать упоминаний о себе, а это значит присоединить свое… имя к одному из крупнейших деятелей нашей партии… Пусть по выбору Дзержинского мы работали вместе, работали долго, дружно, близко — факт известный, но это не дает мне права держаться за его полуистлевший френч и по крайней мере раз в год заявить на весь мир — вот близкий соратник Дзержинского. Вот он я! Все, что я мог сказать в безличной форме о Дзержинском, как о чекисте и человеке, я сказал 4 года назад — повторяться не хочу и потому буду очень краток…»

Менжинский с детства дружил с сестрами и всегда был внимателен к ним, заботлив. Очень любил своих детей, особенно младшего сына, Рудольфа[36], много занимался с ним.

Младшая сестра Менжинского Людмила Рудольфовна в конце 1919 года по постановлению ЦК партии из Петрограда была переведена на работу в Наркомпрос, заведовала Главсоцвосом (Главным управлением социального воспитания). Переехала в Москву и Вера Рудольфовна. В те годы она заведовала театральным отделом Наркомпроса, а затем была назначена директором института иностранных языков, в котором и работала до преклонных лет.

В середине 1922 года Людмила Рудольфовна в числе тысячи коммунистов была направлена на Украину, работала в Харькове членом коллегии Наркомпроса и заведующей Главсоцвосом. В 1924 году вернулась в Москву. Работала проректором Академии коммунистического воспитания.

В конце 20-х годов Людмила Рудольфовна тяжело заболела. Лечилась в Кисловодске, в Москве. Болезнь прогрессировала. Надежд на выздоровление было мало. Но по ее настоянию Вера Рудольфовна поехала с ней в Стокгольм. Это было в конце 1932 года.

— Там, в Стокгольме, — вспоминает Вера Рудольфовна, — она начала поправляться.

— Теперь поработаем, — говорила Людмила Рудольфовна.

И вдруг сразу порвалось все. Спать она легла веселая, спокойная. А ночью… Это была самая тяжелая ночь. И когда боли ослабли, она потребовала немедленного возвращения в Москву. Ехать было нельзя, так утверждал доктор. А она, улыбаясь, сказала ему:

— Милый доктор, вы не бойтесь. Мы успеем доехать.

Когда он вышел, она шепнула Вере Рудольфовне:

— Верочка, надо еще успеть пройти партийную чистку.

Вера Рудольфовна плакала, а Людмила шептала ей:

— Верочка! Помнишь, как раньше, как в детстве ты целовала меня на ночь в кроватке… Так поцелуй и сейчас.

На следующий день сестры Менжинские уехали в Москву. На вокзале их провожал доктор. Людмила Рудольфовна, улыбнувшись ему на прощание, говорила:

— Не сердитесь, доктор. Я должна была поступить так. Вы, может быть, не поймете этого.

— Я начинаю понимать, — сказал он. И она закончила его фразу:

— Мы живем и умираем по-новому.

— И за это нельзя не любить вас, — отозвался доктор.

Поезд тронулся. 11 октября Менжинские приехали в Москву.

О разговоре со стокгольмским доктором Вера рассказала Вячеславу Рудольфовичу.