Меня зовут Шон - Страница 2

До переезда я чувствовала себя просто измочаленной. И в глубине души радовалась возможности бросить работу и позабыть все, что было связано с Дэмьеном, — да и сам Лондон заодно. Первые несколько недель пролетели словно небольшой отпуск. Просыпаясь под сводами сельского дома под пение птиц за окном, я надевала резиновые сапоги, стеганую куртку и шарф-снуд, который мама Ника подарила мне на Рождество — вспомнив об этом, я подумала, что она о чем-то догадывалась. Может, о нашем предстоящем переезде знали все, кроме меня? Ожидая возвращения мужа, я усердно трудилась: занималась готовкой, уборкой или спорила с рабочими, перед которыми стояла задача превратить рассыпающуюся лачугу в современный загородный особняк с винным погребом, студией и музыкальной комнатой для гитар Ника, грифы которых давно покрылись пылью. Я могла со спокойной совестью говорить подругам, что занята. Просто богиня ремонта, прямо как Сара Бини из телевизора.

«Меня аж завидки берут», — отстучала мне сообщение Клодия, сидя на заднем сиденье такси. Когда я представила, как она мчится в какой-нибудь модный ресторан, где у нее примут стильное и совершенно непрактичное пальто и предложат приветственный напиток, меня охватили такие «завидки», что во рту появился привкус желчи. Но если признаться подругам, что ты несчастна, то придется признаться в этом и самой себе.

Теперь все изменилось. Каждое утро, когда Ник уезжает на работу и улыбка любящей жены исчезает с моих губ, я позволяю себе думать обо всем, что выпихиваю из головы, когда он дома. Я вытаскиваю из-под кровати джемпер. Я его так и не постирала — слава богу, что не постирала! Я смотрю в зеркало на себя, на свое лживое голое тело — как можно быть такой дурой?! — и натягиваю джемпер через голову. На секунду мне становится так сладко и больно, что я готова разорваться. Я снова окружена тобой. Чаще всего я молюсь, надеясь изменить прошлое, вернуть все, как было раньше, — безотчетно, не зная кому или чему. «Пожалуйста, позволь мне обернуть время вспять. Дай мне еще один шанс».

В то утро появление фургона вырвало меня из этого состояния, заставило честно взглянуть на себя со стороны, признать, какой жалкой я стала, какой запущенной. Я утерла сопли и слезы и вдруг осознала, что стою посреди комнаты в твоем старом джемпере. Даже душ не приняла. Меня охватил стыд — чувство, ставшее очень знакомым за последнее время. Что бы сказал Ник, увидев меня? Что бы сказал ты, если уж на то пошло? Я решила, что нужно привести себя в порядок и познакомиться с новой соседкой.

Так я впервые встретила ее. Меня колотило от ужаса, хотя никто и ничто мне не угрожало. С тех пор, как тебя не стало, мне временами бывало так страшно! И сердце колотилось в груди, словно какая-то жуткая птица.

Давным-давно, когда Элли еще была подростком, мать поучала ее, как важно приготовиться к приходу мужа: привести себя в порядок, расчесать волосы, переодеться, прибраться на кухне или снять с сушилки белье и, встретив его с улыбкой, спросить, как прошел день.

А Элли смеялась, поскольку в глубине души верила, что никакого мужа у нее никогда не будет. Ее жизнь пройдет под гром аплодисментов, которыми будет одаривать ее заполнившая концертный зал публика. Она видела это наяву: девушка в красном шелковом платье раскланивается на сцене, осыпаемая розами. Ее длинные, аккуратно расчесанные волосы рекой струятся по плечам. Она никогда не выйдет замуж, а если и выйдет, то ее избранником станет какой-нибудь богатый поклонник, который будет ее боготворить, не допуская и мысли, чтобы она портила свои волшебные руки работой по дому.

И вот теперь, почти тридцать лет спустя, мать все же оказалась права. То, какой он увидит тебя, переступив через порог, действительно имеет значение. Встречаешь ли ты его радостной, свежей и улыбающейся или ноешь, отчитывая за то, что он не вынес мусор или не починил протекающий кран в ванной… Иногда она притворялась, будто ей все дается легко. Распустив волосы сверкающим занавесом, устраивалась в кресле с книгой и бокалом вина. Книгу, правда, она не читала, а бокал был не первым за день. Но он зтого не знал. Главным было произвести впечатление. Чему-чему. а этому-то она с годами научилась.

«Где ты? Где же ты?»

Теперь уже не до игры. Она нервно поглядывала на зловеще тикающие часы. Уже девять. Обычно он так не задерживался. Наверное, зашел выпить с кем-нибудь из коллег. Врачи всегда много пили — неудивительно, ведь работа у них нервная. Она никогда не ворчала, даже если приготовленный ею ужин пересыхал в духовке. Просто извинялась с улыбкой и предлагала сделать омлет или заказать еду на дом.

Почему же он не прислал сообщение? Она стиснула телефон, оставляя на экране отпечатки потных пальцев. Ничего. А как важно увидеть почерневшее окошко сообщений или крошечные точки, означающие, что он пишет! Как важно знать, что с ним все в порядке и он скоро вернется. Она уже облазила все новостные сайты, выискивая там слова вроде «ДТП», «авария», «доставлен в больницу». Но если бы он узнал, как часто она так поступает, как легко впадает в панику, ей стало бы ужасно стыдно. Боже, да он же работает в больнице! Если бы что-то случилось, ей бы сразу же позвонили.

Костяшки сведенных на мобильнике пальцев побелели. Она осторожно положила телефон и поднялась — нужно себя чем-нибудь занять. Оглядела комнату. Поправила подушку, на которую опиралась — такого же цвета утиного яйца, что и ваза на серванте. Смахнула какие-то пылинки с подоконника — настоящая грязь там скопиться просто не успевала. Иногда по ночам, когда подступала бессонница, она, казалось, слышала, как падает пыль, как пауки плетут паутину, как жир оседает на поверхностях в кухне. И тогда она вставала и в темноте натягивала резиновые перчатки.

Она прошла на кухню и убавила огонь под запеканкой с курицей — она обычно старалась готовить такие блюда, которые не испортятся, если он опоздает. В четвертый раз помыла раковину, разложила кухонные полотенца. Оставаться одной было слишком опасно — в полной тишине в голову начинали проникать страшные мысли. Языки пламени, лижущие кирпичную стену. Лицо в окне.

«Где ты? Почему не позвонил? ГДЕ ты?»

И вот когда терпеть стало уже совсем невмоготу, настолько, что ей хотелось сунуть руку под горячую воду или в горелку плиты — лишь бы отвлечься, она услышала бесподобный, благословенный шорох шин по гравию. Он вернулся!

Она подбежала к двери в тот самый миг, когда он открыл замок. Он цел, он вернулся, он дома! Она нырнула в его объятия:

— Слава богу! Я так волновалась!

— Эй-эй… Ты что? Я не очень-то и задержался.

— Просто… Ты не звонил, и я…

Он отстранился, положив руки ей на плечи:

— Элли, милая, мы же об этом уже говорили. Я не всегда могу уехать вовремя и не всегда могу позвонить.

Она кивнула, вся дрожа. Стыд захлестнул ее, словно оі крылись ворота шлюза.

— Прости, милый. Просто я так тебя люблю… Я беспокоюсь за тебя!

— Я знаю, — нежно ответил он. — Но все хорошо. Дорогая, ты же не съезжаешь снова с катушек, верно?

Она отвела взгляд.

— Нет, конечно. Просто беспокоюсь.

— Что ж, вот я и вернулся. Как насчет ужина для голодного мужа?

— Конечно, — ее сознание стало проясняться, наполняясь мыслями о том, что нужно сделать.

Достать запеканку из духовки, сделать салат, нарезать хлеб, налить мужу вина. Только сначала стоит проверить, сколько осталось в открытой бутылке, и если мало, то спрятать ее и откупорить новую, вылив один бокал, чтобы казалось, будто она ничего еще не пила.

— Трудный выдался день?

— Да какая-то катастрофа! Впрочем, как обычно.

Она знала, что он не может рассказать, чем занимался всю смену. Врачебная тайна. Ее сердце переполняла гордость за него. Он спасал жизни, помогая детям появиться на свет. Накладывал швы обессиленным, истекающим кровью женщинам. А потом возвращался к ней. Меньшее, что она могла сделать, — постараться, чтобы дома его ждал теплый прием.