Меньшой потешный - Страница 11

Выручил врач царский, ван дер Гульст. Был у него в Москве земляк и однокашник голландский, купец Франц Тиммерман, который еще на школьной скамье в родном своем Амстердаме считался первым математиком и не мог не знать, как приспособить астролябию. И точно приглашенный в Коломенское Тиммерман живо приладил инструмент и, по предложению Петра, вычислил расстояние от царских хором через Яузу до фортеции Пресбург.

Не верилось, однако, Петру, чтобы дело могло обойтись без какой-нибудь уловки: велел он взять длинный канат, перетянуть через реку к фортеции, а затем измерить канат саженью. И что же? Расчет голландца оказался, что аптекарский: верен цифра в цифру!

— Как это ты высчитал, мингер? — удивился Петр. — Укажи, пожалуй.

— Из аттенции к особе вашего величества я душою рад, — отвечал с поклоном Тиммерман. — Дело само по себе несложное, коли знать арифметику да геометрию. Но далеко ли, ваше величество, дошли в сих науках?

Вопрос несколько смутил Петра. Четыре правила-то мы с Афанасием Алексеевичем проходили… — промолвил он.

— А геометрию?

Молодой царь безотчетно поднес руку к затылку и переглянулся, как бы ища поддержки, сперва с Нестеровым, потом с Зотовым. Оба пожали плечами.

— Моя часть была больше огнестрельная да фейерверочная, — стал оправдываться Нестеров.

— А моя — Закон Божий да письмо, — отозвался Зотов.

— Да, спасибо тебе, Никита Мосеич, почерк у меня великолепный, на загляденье! — усмехнулся Петр. — Вот кабы я писал так, как сестра Софья, которая нанизывает букву к букве, словно печатает…

— Дело, государь, не в красоте письма, — заметил Меншиков. — Было бы изложено красно, умно да толково.

— Верно… коли есть у кого ум и толк. Любезный Тиммерман, — быстро обернулся Петр к голландцу, — возьми-ка ты меня в науку!

Тиммерман не отказался, и с этого самого дня он сделался безотлучным наставником и спутником молодого государя.

— Делу время, потехе час, — говаривал в одобренье самому себе Петр, когда он душой порывался к своим потешным, а рассудок заставлял его корпеть над учебными тетрадями.

Меншиков, парень рассудливый, умница и книгочей, пользовался всяким случаем, чтобы присутствовать при уроках своего государя; в отсутствие же последнего тайком просматривал царские письменные работы.

Так, по следам царя он основательно прошел «адицию» (сложение), «субстракцию» (вычитание), «мультопликацию» (умножение), «дивизию» (деление); так искусился в началах астрономии и артиллерии, успешно преодолев понемногу рябившие у него сперва в глазах научные термины: «градусы» и «минуты», «деклинация», «квадрант» и «дистанция» и прочее, и прочее.

Натура Петра не была, однако, натурою кабинетного ученого. Ему, непоседе, требовалась деятельность живая, кипучая. Куда охотнее, чем за книгами, он набирался ума-разума у нового наставника своего Тиммермана на прогулках, где каждый предмет останавливал его чуткое внимание, а сведущий голландец своими обстоятельными комментариями давал всему надлежащую окраску и значение.

На одной такой прогулке летом 1688 года в подмосковном селе Измайлове Петр заметил ветхий амбар и полюбопытствовал узнать его назначение.

Царю объяснили, что это-де кладовая со всяким старьем еще от Никиты Ивановича Романова (двоюродного брата деда Петрова, царя Михаила Федоровича).

— Отоприте-ка! — приказал Петр. — Может, найдется что про нас.

Отперли амбар. В заднем углу, среди разного мусора и хлама виднелась большая опрокинутая ладья.

Необыкновенный вид ее тотчас привлек внимание молодого государя, и он не замедлил пробраться к ней.

— Челнок не челнок, барка не барка… — недоумевая, говорил он — Ты, Франц Федорыч, немало видел ведь судов на твоем веку: что это такое?

— Ботик английский, — не задумываясь, отвечал Тиммерман.

— Английский! Да как он попал сюда?

— Знать, выписан был из Англии.

— Но для чего?

— Чтоб и против ветра тоже ездить можно было.

— Как же так против ветра?

— А на парусах.

— Против ветра? — повторил Петр. — Покажи мне, Тиммерман, сейчас покажи!

Тиммерман усмехнулся.

— Есть у вас, русских, ваше величество, мудрая пословица: «Дело мастера боится». В мореходном деле я не мастер. Но каков ботик, сами, чай, видите: ни паруса, ни мачты нету, а дно насквозь продырявлено. Спустим на воду — мигом зальет.

— Так я велю его починить, велю сделать и мачту и парус! — вскричал Петр. — Достать бы только такого человека. По глазам твоим Франц Федорыч, вижу, что есть он у тебя. Есть ведь, да?

— Поискать, так, может, найдется, — уклончиво отвечал флегматичный голландец.

— Да кто он? Назови же! Не мучь ты меня, Господи Боже мой!

Тиммерману пришлось уступить.

— Голландец он тоже, столяр, Карштен Брант, — сказал он. — Покойный батюшка вашего величества, царь Алексей Михайлыч вызвал его с другими мастерами еще двадцать лет назад из Амстердама — поставить флот морской на Каспии. Да разбойник этот волжский… как бишь, его?

— Стенька Разин?

— Вот-вот… сжег первый же корабль их «Орел». На том постройка судов каспийских и остановилась.

— А Брант перебрался сюда, в Москву?

— Да, и кое-как перебивается тут изо дня в день своим столярным ремеслом. Но возьмется ли он еще теперь…

— Возьмется! Должен взяться! — перебил Петр. — Я ему всемерный авантаж окажу. Сейчас, сей же момент кати за ним, да без него, смотри, не смей и глаз мне казать.

Покачал головой Тиммерман, но «из почтительного аташемента» к юному царю не стал более перечить.

Старичку Бранту, понятно, грех было отказываться от улыбнувшегося ему на старости лет счастья: законопатил он, засмолил ботик: смастерил мачту и паруса, а затем стащил готовое суденышко в воду, в Яузу.

На берегу стоял Петр с неизменным своим Меншиковым, наблюдая за Брантом, и глазам своим не верил: под опытною рукою старого моряка ботик с распущенным парусом, как одушевленный, поворачивал то вправо, то влево, плавал то по ветру, то наперекос, а то и совсем против ветра.

— Каково, Данилыч? — говорил Петр, с сияющими глазами оборачиваясь к своему спутнику. — Что скажешь?

— Знатно! — отвечал Меншиков. — Занятная штука!

— Занятная! Нет, братец, мало что занятная — невиданная, дивная! Надо и нам испробовать. Эй, Брант! Мингер Брант! Назад, пожалуй, причаливай скорей.

Мингер Брант не без самодовольства спросил у молодого царя, дает ли он его боту апробацию!

— Как же не дать-то? — был ответ. — За твой мерит, мингер, я пребуду к тебе в вечном решпекте и эстиме. А теперь дай-ка и нам покататься с тобою.

И началось сообща катание на ботике, ученье у мингера управлять парусом и рулем. Не раз под торопливой рукой Петра парус перекашивало, обрывало, и ботик, накренясь, зачерпывал воду; не раз ботик ударялся в берег, либо садился на мель на узкой и мелководной Яузе.

— Нет, это что за катанье! — жаловался тогда Петр. — Не река это — лужица. Переберемся-ка на Просяной пруд.

Перебрались. Шире было там, чем на Яузе, точно! а все не было того простора, какого просила ненасытная душа Петра.

— Вот кабы добраться нам до Плещеева озера, — раздумчиво заметил Меншиков. — Будучи как-то, года четыре назад на поклонении мощам преподобного Сергия, довелось мне от лавры забресть туда. Ширь, доложу я тебе, необъятная: десять верст длины, пять ширины. И на немудрящей лодчонке есть где разгуляться.

— Плещеево озеро? — подхватил, встрепенувшись, Петр. — Это где же? Недалеко от Троицко-Сергиевской лавры?

— Не ахти как далеко, да и не близко: верст пятьдесят еще дальше будет, под Переяславлем.

— Ну, все единственно. Беспременно надо побывать там.

— Да отпустит ли тебя государыня-матушка в такую даль-то?

— Отпустит! Да и не один же я поеду, а с тобой да с Брантом. Кстати же нынешнего июня 25-го числа у Сергия, слышь, храмовой праздник: обретение мощей святого угодника. Вперед помолимся, как быть надо, а там уж…