Мемнох-дьявол - Страница 107

Она разразилась тихими, скорбными рыданиями.

– Почему же мы никогда, никогда ничего о них не узнаем? – плакала она.

– Не знаю! – заявил я. – Знаю, что они там, что являлись мне, что позволили увидеть себя. И все же я не знаю!

Дэвид хмурился, как это делал Мемнох, когда глубоко задумывался. Затем спросил:

– А если все это было чередой образов и иллюзий, вещей, извлеченных из твоей души и сознания? Какова тогда его цель? Если не прямое предложение стать его заместителем или принцем, то каков еще может быть мотив?

– А что вы думаете? – спросил я. – Они забрали мой глаз! Говорю вам, здесь нет ни слова лжи. Они забрали мой проклятый глаз, черт его возьми. Не понимаю, зачем все это, если только это не правда – правда до последнего звука.

– Мы понимаем, ты веришь, что это правда, – сказал Арман. – Ты полностью в это веришь. Ты был свидетелем. И я верю, что это правда. На всем протяжении своих долгих странствий по долине смерти я верил, что это правда!

– Не будь таким глупцом, – с горечью произнес я.

Но я видел огонь в лице Армана; я видел в его глазах восторг и печаль. Я видел, что весь он наэлектризован верой, готов к обращению.

– Одежда, – задумчиво и спокойно произнес Дэвид, – в той комнате. Вещественные доказательства пригодятся для научного подтверждения.

– Перестань рассуждать как ученый. Эти создания играют в игры, понятные только им. Что им до сосновых иголок и грязи, прилипших к моей одежде. Да, я сберег эти реликвии, я сберег все, за исключением своего проклятого глаза, который оставил на лестнице, выбираясь из ада. Я тоже хочу исследовать следы на этой одежде. Я тоже хочу знать, что это был за лес, по которому я шел, слушая его звуки!

– Они выпустили тебя, – сказал Дэвид.

– Видел бы ты его лицо, когда он заметил глаз на ступени, – ответил я.

– Какое у него было лицо? – спросила Дора.

– На нем был ужас, ужас от того, что это произошло. Понимаешь, когда он потянулся ко мне, думаю, что его пальцы попали в мою глазницу случайно. Он просто собирался схватить меня за волосы, но промахнулся. А когда его пальцы погрузились в глазницу, он попытался в страхе вытащить их. И глаз выпал, растекшись по моему лицу, отчего Мемнох был поражен ужасом!

– Ты любишь его, – глухо произнес Арман.

– Да, я люблю его. Я думаю, что он прав во всем. Но я ни во что не верю!

– Почему же ты не принял его? – спросил Арман. – Почему не отдал ему свою душу?

О, как наивно это прозвучало, как явно исходило от сердца, древнего и ребяческого, сердца столь сверхъестественно сильного, что оно смогло на протяжении сотен лет биться вместе с сердцами смертных.

Маленький дьявол! Арман!

– Почему же ты не принял его? – Тон его был умоляющим.

– Они дали тебе спастись, и у них была цель, – сказал Дэвид. – Это вроде того видения, что посетило меня в кафе.

– Да, у них была цель, – откликнулся я. – Но разве я разрушил их намерение? – Я смотрел на него в ожидании ответа – на него, мудрого, старого по человеческим меркам. – Дэвид, разве я помешал им тем, что изъял тебя из жизни? Разве я помешал им каким-то иным образом? О, если бы только вспомнить – их голоса в самом начале. Что-то говорилось о мщении. Но не просто о мщении. Но все это лишь обрывки. Не могу сейчас вспомнить. Что произошло? Вернутся ли они за мной?

Я вновь разразился рыданиями. Глупо. И снова стал описывать Мемноха, во всех его обличьях, включая образ обыкновенного человека, правда идеальных пропорций, – его крадущиеся шаги, его крылья, дым, сияние небес, пение ангелов...

– Сапфировый... – прошептал я. – Эти образы, эти вещи, которые видели пророки, пересыпая свои писания такими словами, как топаз, берилл, огонь, золото, лед и снег, – все это там было... и Он молвил: «Испей Моей крови!» Я так и сделал.

Они придвинулись ко мне ближе. Я их напугал. Я был чересчур громогласен, чересчур одержим. Они окружили меня, обняли, а Дэвид еще и прижался своим смуглым лбом к моему.

– Если позволишь... – сказал Арман, чьи пальцы скользили к моему воротнику. – Если позволишь мне испить, то я узнаю...

– Нет, все, что ты узнаешь, это то, что я верю в увиденное мною! – молвил я.

– Нет, – сказал он, качая головой. – Я узнаю кровь Христа, если отведаю твоей.

Я тоже покачал головой.

– Прочь от меня. Я не знаю даже, как будет выглядеть Плат. Будет ли он похож на нечто, чем я вытирал во сне кровавый пот? Прочь.

Они подчинились. Их круг разомкнулся. Я повернулся спиной к стене, чтобы видеть слева от себя снег, хотя теперь для этого мне пришлось повернуть голову. Взглянув на них, я нащупал рукой свернутый под жилетом Плат. Ощутив под пальцами древнюю ткань, я испытал странное, необъяснимое чувство.

Я вынул Плат и поднял его над головой, словно был Вероникой, показывающей его толпе.

В комнате настала тишина, не нарушаемая ни малейшим движением.

Затем я увидел, как Арман рухнул на колени. Дора испустила протяжный, пронзительный крик.

– Боже милостивый, – молвил Дэвид.

Охваченный дрожью, я опустил Плат, продолжая держать его за края – так, чтобы видеть отражение Плата в темном стекле окна на фоне падающего снега.

Его лик! Его лик впечатался в ткань. Я посмотрел вниз. Бог Воплощенный в упор смотрел на меня, выжженный на ткани – не нарисованный, не вышитый, а втравленный в самые волокна. Его лик, лик Господа, в момент, когда Он истекал кровью в Своем терновом венце.

– Да, – прошептал я. – Да, да. – Я упал на колени. – О да, такой законченный, до последней детали.

Я почувствовал, как Дора берет у меня Плат. Я бы не отдал его, попытайся это сделать кто-нибудь другой. Но я доверял ее нежным рукам, и Дора подняла его вверх, поворачивая в разные стороны, чтобы каждый мог увидеть Его темные глаза, сияющие на полотне!

– Это Бог! – пронзительно вскрикнула она. – Это Плат Вероники! – Ее крик сделался торжествующим и исполнился радости. – Отец, ты сделал это! Ты подарил мне Плат!

И она принялась смеяться подобно человеку, узревшему все видения, которые только можно вытерпеть; она кружилась в танце с высоко поднятым Платом, вновь и вновь повторяя одни и те же слова.

Стоящий на коленях Арман был потрясен и сломлен, по щекам его катились кровавые слезы – жуткие красные ручейки на белой плоти.

Покорный и смущенный, Дэвид просто наблюдал. Он пристально рассматривал Плат, пока тот реял в воздухе, во всю ширину растянутый у Доры в руках. Он пристально изучал мое лицо. Он рассматривал сгорбившуюся, сломленную фигуру рыдающего Армана, этого потерянного дитяти в его восхитительном бархате и кружевах, теперь запятнанных слезами.

– Лестат, – рыдала Дора, из чьих глаз потоком лились слезы, – ты принес мне лик моего Господа! Ты принес Его всем нам. Понимаешь? Мемнох проиграл! Мемнох повержен. Бог победил! Бог использовал Мемноха в собственных целях, Он завел Мемноха в лабиринт Мемнохом же созданной конструкции. Бог торжествует!

– Нет, Дора, нет! Ты не можешь в это поверить, – вопил я. – А что, если это неправда? Что, если все это было набором трюков? Дора!

Она промчалась мимо меня по коридору и выскочила за дверь. Мы трое стояли в оцепенении. Потом услышали, как спускается лифт. У нее с собой был Плат!

– Дэвид, что она собирается делать? Дэвид, помоги мне.

– Кто теперь нам поможет? – спросил Дэвид без всякой убежденности или горечи, лишь с рассудительностью, извечной своей рассудительностью. – Арман, возьми себя в руки. Нельзя этому поддаваться, – произнес он. Голос его был печальным.

Но Арман был безутешен.

– Почему? – спросил Арман. В тот момент он был лишь стоящим на коленях ребенком. – За что?

Вот так, должно быть, он выглядел столетия назад, когда Мариус явился освободить его от венецианских захватчиков – его, мальчика, которого держали для плотских утех, мальчика, привезенного во дворец бессмертного.

– Почему же я не могу в это поверить? О Господи, я верю в это. Это лицо Христа!