Мегамир - Страница 20

– Дур-р-рак, – сказала она с отвращением. – Набитый дурак.

Дмитрий, не слушая, пустился в пляс. При каждом притопе он взлетал на высоту в два роста. Муравьи останавливались, шевелили сяжками. Подбежал санитар, привычно провел мохнатыми щупиками по замершему в панике существу. Пока уточнял диагноз, Енисеев смотрел, задрав голову, в темные тяжелые тучи. Там началось медленное шевеление, рокотание.

– Евламп! – послышался отчаянный вопль Дмитрия. – Енисеев!

Санитар уже волок его за ногу. Десантник вырываться не смел, муравей похож на закованного в доспехи быка. Енисеев догнал их, переговорил с муравьем, сам не понимая половины слов, санитар неохотно и с заметным колебанием разомкнул жвалы. Дмитрий вскочил и, ковыляя, поспешно отбежал.

– Куда он меня? – спросил он с дрожью. – Обратно?

– В лазарет или на кладбище, – пояснил Енисеев.

– Господи, всегда в последний момент какая-нибудь пакость случается!

Над ними начало быстро темнеть, громыхание стало громче. Саша сказала Енисееву:

– Наблюдатели. Заметили нас, сейчас спустят площадку.

– Он знает, – сказал Дмитрий. – Вот и конец самому долгому выходу… Честно говоря, не ожидал, что кабинетный ученый сам возьмет на себя всю ответственность. Не увиливал от нее, а взял всю полноту власти.

Саша быстро повернулась к Енисееву. Ее измученные глаза быстро пробежали по лицу мирмеколога:

– Вас командировали по допуску? А-четыре прим?

Енисеев пожал плечами, а Дмитрий кивнул:

– Да. Он сам настоял. Вся полнота власти, полное руководство операцией.

Енисеев смотрел вверх. Из туч вниз опускалось сгущение мрака, потом начало оформляться в поблескивающий предмет, наконец оформилось в металлический куб с грубо сделанной дверцей.

Саша тоже вскинула голову, сказала быстро-быстро:

– Подождите! Вы вправе отсрочить возвращение… Это ненадолго. Я очень прошу вас. Евпатий Владимирович, Енисеев! Давайте заглянем вон на тот подмаренник. Это займет минуты, зато там такое увидим… такое! Я обещаю.

Дмитрий нахмурился. Его щеки запали, глаза горели голодным блеском. Когда он смотрел на Сашу, глаза его вспыхивали еще сильнее.

Енисеев ответил, чувствуя, как у самого дрожит голос:

– Я занимаюсь муравьями. Только муравьями! Вы здесь побываете еще не раз, а я… Конечно же, я полностью за то, чтобы задержаться на несколько минут. Но условимся! Раз делаем вид, что это я велю изменить маршрут, то вы должны слушаться меня беспрекословно. Как слушались бы своего ефрейтора… Ах, вы лейтенанты? Тогда как маршала.

Саша шагнула к нему, губы ее сложились трубочкой, словно бы хотела поцеловать. Енисеев отшатнулся. Дмитрий помахал рукой, металлический куб опустился почти на самые головы, бросая на землю яркие блики, повисел, затем его потянули вверх теми же неровными толчками. На полпути завис, начал опускаться, раскаты стали грохочущими. Боги спорили. Наконец куб ушел вверх.

– Послушались… – прошептала Саша, в глазах ее было изумление.

– Ты бы видела, как он их при отправке взял за горло, – подтвердил Дмитрий гордо, словно это он осмелился нажать на всесильного Морозова.

Енисеев императивным жестом «голоден, очень голоден» приковал к месту толстенького чистенького муравья. Тот с готовностью присел, задрал голову, жвалы раздвинулись. Плотный золотистый шар засверкал солнечными зайчиками.

Енисеев сунул голову между острых зубцов, золотистый шар начал уменьшаться. Дмитрий сопел завистливо, Саша судорожно дергалась поблизости, лицо ее побледнело еще больше. Дмитрий как сомнамбула приблизился к Енисееву и, едва тот оторвался от источника меда, поспешно занял его место.

Сперва, как и полагалось, поглаживал муравья по голове, сяжками делал ритуальные движения, потом так увлекся медом, что только держался за основание усиков, словно за рукояти управления «МИГ-29С». Сверкающие жвалы, способные в один миг перекусить человека, касались острыми зубцами шеи Дмитрия, но на пиру смерть не страшна, и Дмитрий ни на что не откликался, поглощая сытно пахнущий мед.

Енисеев впервые ощутил, как напряжение уходит. Он облегченно засмеялся, а Дмитрий, сытно отдуваясь, небрежно разомкнул жвалы, чтобы вытащить голову, погладил ладонями вздувшийся живот. Саша стояла как соляной столбик, глядя на них, особенно на Дмитрия, во все глаза.

– Здорово живут, скажу вам, – проговорил Дмитрий довольно. – Что жрут, что жрут!.. Да, муравьем жить можно. Енисеев, я готов задержаться. Что нам несколько минут? Да хоть на сутки! Только не дадут, пинцетом пособирают…

Он указал большим пальцем в колыхающиеся тучи. Енисеев сказал, смеясь:

– Смотри, куда муравей понесся!

– Куда… Обратно на дерево. А что?

– Ты забрал у него весь запас. Куда в тебя столько влезло?

Дмитрий оскорбленно повел крутыми плечами.

– На аппетит я никогда не жаловался. Даже в прозекторской когда-то работал лаборантом, и то садился там перекусить бутербродами. В моем роду умели поесть! Потому росли мужики, а не хлюпики. После такой еды я на все готов. Енисеев, ты, когда еще увидишь такого… ну, с медом, толкни, а?

– Понравилось?

– Винюсь, зря костерил их. Теперь же, когда поел ихнего хлеба…

Саша жалобно пискнула, отыскивая голос, убежавший чуть ли не до кабинета Морозова:

– Евлампудий Владимирович!.. Дима… Вы меня на уши поставили. Мирмеколог – еще понятно, но ты… ты ж прямо обнимался с этим страшилищем!

Дмитрий коротко хохотнул:

– Хорошие парни. Бравые, открытые, простые. Совсем как я! Все наше невежество. Расисты мы малость. Чую, подружимся…

Саша покосился наверх:

– Представляю, что наснимали кинооператоры. Мы за этот рейд продвинули программу на год вперед. Если не больше.

На взгляд Енисеева, ствол подмаренника был толще баобаба, однако во всем чувствовалась непрочность конструкции, рыхлость. Там, в мире больших людей, чудовищное тяготение уплотняет клетки даже в самом крохотном деревце, диктует форму, зато здесь для Конструктора простор, для фантазии раздолье!

Солнечный луч высветил сквозь тонкую кору вздутые соком клетки, продолговатые кабели волокон, соединительные ткани. Все пропитано холодным замутненным соком, что медленно двигается от невидимых корней, несет наверх питание, строительный материал…

Саша подпрыгнула, ловко побежала вверх, цепляясь за микроскопические трещинки. Дмитрий скакнул еще выше – после медовухи сила играла, готов драться хоть с тигром, хоть с кузнечиком, – побежал на четвереньках, едва ли уступая в скорости фуражиру.

Стараясь не выглядеть особенным растяпой, Енисеев спешил следом, пугливо шарахался от бегущих вниз муравьев. Дважды сбивали, зависал на кончиках пальцев, но какие могучие, оказывается, у него пальцы!

Саша и Дмитрий ждали его у развилки. По двутавровой балке упругого черешка перебежали на широкий, как поле стадиона, лист. Поверхность мерно покачивалась в теплых токах воздуха. В Большом Мире Енисеев запросил бы у стюардессы гигиенический пакет, здесь же только присел, чтобы не сбросило толчком воздуха.

– Вот мой козырь, – сказала Саша.

Посередине листа стадо полупрозрачных пузырей, касаясь друг друга раздутыми блестящими боками, дружно тянуло из зеленых вздутых клеток хоботками слабый сок, сгущая в удивительных телах, изгоняя избыточную влагу. Вокруг этих существ, от которых за версту несло беззащитностью, грозной цепью застыли черные муравьи в непроницаемых для солнца литых доспехах. Над массивными головами медленно шевелились суставчатые антенны, регистрируя запах, колебания плотности воздуха, концентрацию ионов…

Мимо стражей, ответив на пароль, к тлям пробегали фуражиры. Умело доили, то есть щекотали усиками, после чего у тли на конце брюшка непроизвольно выступала прозрачная сладкая капля. Опорожнив три-четыре тли, раздутый, как бочонок, фуражир мчался со всех ног обратно.

Саша и Дмитрий уже обошли стадо, держась в сторонке от грозной стражи. Енисеев передернулся. Сейчас пойдет дилетантское: муравьи разумны, ведь пасут скот, охраняют! Еще не знают, что муравьи выводят среди тлей наиболее медоносные породы, остальных – под нож, на зиму загоняют тлей в подземные коровники в непромерзающем слое, кормят, а ранней весной выгоняют на заранее разведанные пастбища. Не брякнуть бы, что после миллионолетней селекции рот фуражира и задний сифон тли совпадают с точностью зажимов брандспойта…