Мегамир - Страница 14

– Бросай гусеницу, – услышал Дмитрий в темноте голос Енисеева. – За вход мы заплатили, а на склад пусть тащат сами.

Дмитрий с неохотой бросил почти невесомую гусеницу, ощущая себя без нее совсем голым. Рядом зашуршало, через гусеницу перемахнула рогатая тень, зато второй муравей с азартом вонзил жвалы в лакомое мясо, заурчал, поволок в темную нору.

– Теперь куда? – спросил Дмитрий обреченно.

– Вниз. Проверим склады живой добычи.

– Погоди малость, – вдруг попросил Дмитрий. Он виновато улыбался, губы его пересохли. – Дай отойти… Не знаю, как ты, но у меня душа трясется. Помню, как-то парашют не раскрылся… Нет, тогда было не так страшно.

Из темноты начали выступать неясные очертания. Наметился потолок, а черные пятна превратились в норы. Пальцы Енисеева скользнули по стене, оставляя слабый светящийся след. Плесень? Но муравьи плесени не выносят. У них чисто, сухо. Если появляется плесень, с которой не сладят, то бросают гнездо, переселяются. Этот муравейник слабым не выглядит… Опять загадка.

– Готов? – спросил Енисеев нетерпеливо.

– Готов, – отозвался Дмитрий. – Совсем готов!

– Иди за мной.

– Веди, Сусанин… Или Вергилий? Какой толк от тех ворон, которые наблюдают за нами? Раньше не успевали помочь, а теперь и вовсе…

Он вытащил из-за пояса Дюрандаль, с тоской покосился на черные тоннели.

– Спрячь, – посоветовал Енисеев. – Я вон шпагу и не вынимаю. Если что случится, эти булавки не спасут.

Медленно, часто останавливаясь и прижимаясь к стенам, они двинулись по самому широкому тоннелю. Запах стал гуще. Пахло личинками, пакетами яиц, сырой землей, новорожденными муравьями. Енисеев жадно вдыхал, вжимался, старался ощутить себя муравьем с его заботами, желаниями. Дмитрий дышал ему в спину, натыкался в темноте, часто с разбега бодал, сбивал с ног.

Головная боль и слабость в теле быстро испарялись, а воспаленные от солнца глаза перестали слезиться. Дмитрий подпрыгивал, завидев бегущего навстречу муравья, хватался за оружие.

– Перестань, – сказал Енисеев. – Через турникет прошли благополучно, а тут пропуска не спрашивают. Держись как дома.

– Благодарю покорно!

– Иначе надолго тебя не хватит.

– Знаю, но что делать? Умом уже не боюсь, но внутри трясется, как поросячий хвост. Мы ж в чужом доме ходим, как ворюги…

Тоннель повел в сырость, в сгустившиеся запахи. Стены казались облицованными, словно покрытыми глазурью. Песчинки держались даже на потолке. Опустившись на два уровня, Енисеев поколебался, был соблазн начать поиски здесь, но заставил себя выбрать извилистый штрек, ведущий круто вниз.

Прошли через анфиладу огромнейших пустых пещер. Чисто, сквозная вентиляция, но встретили только одного муравья. Тот вяло прошел мимо.

Дмитрий проворчал, стараясь держать голос на мужественной ноте:

– Лабиринт! В этих пещерах десяток муравейников поместится. На вырост строят или чокнулись на почве гигантомании?

– Муравейники не строят по фигуре, – ответил Енисеев. Он полез вниз по отвесной стене из пережеванной древесины. – Это не улитка слизня, не панцирь черепахи, не раковина перловицы… Прыгай сюда! Вот так. Зато муравьи термопреферендят…

– Что-что?

– Запомни, пригодится. Есть такое понятие, термопреферендум. В жару муравьи опускаются в нижние этажи к грунтовой воде, в холод поднимаются в прогреваемые солнцем участки. Чем больше муравейник, тем точнее выбирают влажность, движение воздуха, то бишь выбирают и термо-, и гидро-, и анемо-, и прочие-прочие преферендумы.

Дмитрий, при всей натренированности на выживание, ориентировку потерял почти сразу. Сворачивали, опускались, ныряли в крохотные боковые ходы, выходили в огромные пещеры, откуда мирмеколог без колебаний нырял в самую темную, как казалось Дмитрию, и самую страшную.

– Мне почудилось, – встрепенулся он, – что за нами перекрыли ход! Ловушка?

Енисеев даже не обернулся, сказал буднично:

– Муравьи постоянно что-либо перестраивают, переделывают.

– Как же вернемся? – воскликнул Дмитрий в ужасе. – Или станем этими… мирмекофилами?

– Вернемся другим ходом, – ответил Енисеев с безразличием. – Карту муравейника составлять бесполезно. Муравьи вечно перестраивают собственный город. Как дети.

– Как дети?.. Ага, как дети. Понятно, милые детишки. Только все с саблями наголо…

Они почти плыли в мощном кисловатом запахе. В темных переходах силуэты муравьев мелькали призрачно-темными тенями. Иногда такая тень задевала Енисеева, чаще он сам в потемках налетал на нее. В любом случае впечатывался в стену, катился по полу, убеждаясь в жесткой реальности призраков. Дмитрий увертывался чаще, но Енисеев чувствовал, насколько десантник подавлен, испуган.

На четвертом уровне, считая от поверхности, две пещеры были заполнены зерном. Еще три оказались с мертвыми насекомыми. Кое-где трудились перепачканные мукой зерномолы, со вкусным хрустом превращая крепкими жвалами зерна в белый порошок. Там же мясники придирчиво осматривали разнокалиберную добычу, недоверчиво вонзали жвалы, проверяя на свежесть.

Снизу тянуло могильным холодом. Енисеев чувствовал, как тело цепенеет, мышцы сокращаются все с большим трудом. Сказывалась близость колодцев, прорытых до подземной воды. С другой стороны, здесь не грозит опасное пересыхание…

Енисеев внезапно остановился, ухватившись за выступ. Дмитрий ткнулся ему в спину, едва не столкнув в огромную яму-пещеру. Внизу слабо поблескивало огромное зеркало, пробегали жемчужные искорки, вспыхивали матовые молнии. Дмитрий присмотрелся, непонятное зеркало вроде бы сложено из крохотных осколков, плотно прижатых один к другому. Осколки сдвигаются, наползают друг на друга! Едва слышно доносится неумолчный шелест, словно сто тысяч раков пытаются выбраться по стенам.

– Здесь не пройти, – услышал он в темноте шепот Енисеева.

– Что там?

– Молодые самцы и самки! Вон крылья блестят! Крылья длинные, прикрывают туловище полностью, самих муравьев под ними не видно.

– Опасные? – спросил Дмитрий о самом главном.

– Беспомощные! Но это будущее муравейника. Их охраняют особенно строго.

– Ага… Поперли обратно?

Соседний ход нашли быстро, но двигались осторожнее. Дмитрий понял из объяснений мирмеколога, что настоящие муравьи занимаются делом, как и подобает мужикам: воюют, охотятся, строят, ломают, пасут тлей, выращивают злаки. А для размножения появляются красивые крылатые дурни, у которых мозгов впятеро меньше, чем у нормальных муравьев. Крылатые не умеют ни ломать, ни строить, зато за бабами гонять – будь здоров! Вместо мозгов у них развиты гляделки, чтобы издали засечь крылатую и закадрить на ходу.

– Сейчас они прячутся, – объяснил Енисеев, – но час настанет, и тогда их не удержишь. Всего день длится роение! Найдя друг друга, сочетаются в полете. Самка спешит заложить гнездо, а самец погибает…

– Красивая смерть, – сказал Дмитрий с чувством.

Енисеев отодвинулся от одетого в мускулы испытателя, который показался странно похожим на муравья-самца:

– Кому как. Кстати, мы подошли к складу живой добычи.

– Где?

– Прямо…

Дмитрий бросился вперед, ударился о выступ, упал. Енисеев закричал, предупреждая об опасностях, но Дмитрий уже с разбегу ворвался под своды очередной пещеры.

Светящаяся плесень на стенах освещала слабым призрачным светом темную массу на дне пещеры. Здесь чуть теплее, насекомых притащили из жаркого солнечного дня, Енисеев чувствовал, как они отдают тепло холодным стенам. Шевелились длинные лапы с зазубренными голенями, лопались с сухим треском хитиновые панцири. Слышался шелест, шорох, скрип, щелканье, словно целая насыпь крупных валунов медленно сползает с горы.

Дмитрий, как гигантский тушканчик, перепрыгнул почти через всю пещеру, упал на скопище мертвых и полумертвых насекомых. Даже с оторванными головами, наполовину расчлененные, изуродованные, еще пытались ползти, лягаться, подгребали крючковатыми лапами соседей…