Медвежий ключ - Страница 96

Глаза ввалились, горят внутренним мрачным огнем, кожа на лице прилипла к костям, череп виден. Еще немного — и так вот он раз! И заснет, да больше никогда и не проснется. А через несколько дней его уже корми или не корми, а он обречен уже, и не имеет значения, когда именно помрет. Все равно, даже если Гриша его и накормит, желудок уже не примет пищи. Так что нечего тянуть с этим делом…

…Что-то проскользнуло к нему в рот, и Данилов почти не жуя, только торопливо сдавив зубами, проглотил это ароматное, вкусное, и так же торопливо вцепился в новый кусок. Раз за разом у его губ оказывалась пища, и Данилов жадно глотал, не очень понимая, что именно он делает и как.

Прошло несколько минут, прежде чем капитан очнулся, повел вокруг мутными, осоловелыми глазами.

— Как тебе поросятина?

— Поросятина?

— А ты не знал, что тут и кабаны ходят? Они ходят…

На столе появилось что-то новое: голова поросенка месяцев пяти, как раз там, где стояла голова Саши на тарелке. С осени лежит, что ли? Но много печени «кабана» Гриша Данилову не дал — он знал, что может случиться после долгой голодовки, если наполнить желудок.

Второй раз Гриша обманул Данилова, дал ему еды уже под вечер. При этом Гриша старался повернуться к капитану спиной или боком, не смотрел на него прямо. Капитан, конечно, не в лучшей своей форме, но вдруг поймет что-то по торжествующей Гришиной морде?

Капитан доел, Гриша прикинул, что больше ему пока нельзя, и низко нагибаясь над Даниловым, тихо, внятно произнес:

— Ну, с причащением тебя. Вот ты и поел двуногого кабана… видишь — не помер.

Меньше всего ожидал Гриша такого именно эффекта: лицо капитана исказилось, и «кабанья» печень полетела прямо в физиономию и на грудь Грише. Капитана тяжело, надсадно рвало: на стол, под стол, на все, что попадается на пути. Куски печени, жидкость, какие-то отвратительные сине-зеленые комки летели фонтаном, а измученный человек застонал, выгнулся, насколько позволяли путы, стал вытирать лицо рукой — да ведь ничего больше и не было.

Минуты три Гриша не мог придти в себя. Выбежал прочь, торопливо ополоснулся в озере, и все же чувствовал себя ужасно грязным. Взял тряпку, торопливо все собрал и опять выкинул в озеро. Вымыл капитана — и лицо его и руку — капитан молчал, и хорошо, — а потом вышел надолго, курить, и оставил дверь полуоткрытой. Станет холодно — не страшно, он протопит, а вот запах пусть выветривается… Не выветрится до конца — Гриша прожжет бересты, живой огонь унесет запах.

Гриша брел вдоль озера, курил, думал про чертового капитана. Хоть сдавайся, корми его медвежатиной! Да ведь теперь и не поверит… Места, куда попала рвота, словно горели огнем; чистоплотный, брезгливый Гриша чувствовал себя просто ужасно. А, двум смертям не бывать! Гриша скинул одежду, в золотом свете раннего вечера вошел в озеро. Не бултыхнулся с грохотом и шумом, тихо вошел и поплыл. Вроде, она только рыбу да падаль есть способна, эта тварь, да кто же его знает, как получится.

Гриша плавал недолго, раза два окунулся, нырнул с головой, ледяная вода смывала гадость. А когда он повернул, сердце вдруг заколотилось о ребра, словно ударило тревогу: на берегу стояли трое. Двое рослых людей, в руках — ружья. И тоненькая девушка с коричнево-золотыми волосами, без оружия.

Между людьми с оружием и девушкой сидело еще одно существо. Даже сидя, огромный медведь оставался выше этих двух. Компания была настолько невероятной, что Гриша просто себе не поверил. Какое-то время он так и стоял солдатиком в воде, тупо уставившись на берег. И тут его охватил холод!

Гриша знал — когда плывешь в озере, сразу долгое время не холодно. Но наступает момент, когда холод пробивается сквозь все защитные барьеры, и тут пора срочно выскакивать на землю. Плыть к этим троим? Гриша предпочел бы направиться к во-он этому мыску… Чтобы оказаться от компании хоть на каком-то расстоянии. Самый большой человек вскинул ружье, почти лениво послал пулю… Вода вспенилась в метре от Гришиных рук; значит, не случайные гости, и значит, придется плыть к ним. И этот вот, ручной медведь… Он-то откуда?! Из какого цирка затащили они это сокровище?

Гриша встал на мелководье, поднялся там, где глубина всего по пояс: даст время отдышаться, время собрать информацию.

— Здоровы будем, мужики! Откуда вы? Из Разливного?

— Выходите на берег.

Тон ледяной, официальный.

— Что так сурово, орлы? И зверюгу эту с собой взяли, на меня хоть ее не напустите?

Гриша балагурил, шутил, уже понимая — сильнее чем сейчас, еще никогда он не влетал за все время жизни в горах. И эти непреклонные физиономии…

— Я сказал — выходите на берег.

Ствол чуть переместился, черная дырка уставилась в живот. Но даже не это заставило Гришу поторопиться, и не ощущение даже, что ног он уже и не чувствует. Молодой человек внимательно стал смотреть на волны за его спиной, вроде бы, даже следил взглядом за чем-то… Нет, пора было, пора выходить! Гриша вышел, стараясь не смотреть на коричнево-рыжую гору справа, на обсаженные мошкарой глазки, на клейкую слюну, текущую сквозь редкие желтоватые зубы.

— Где тут мои спички, орлы? Не видели, куда их положил?

— Руки за спину, живо!

Два ствола смотрят прямо в живот. Гриша мотивированно медлил, ошарашенно глядя на людей:

— Да вы что это делаете?! Вы бандиты, да?!

— Живо, я сказал! Руки за спину!

Гриша знал — сейчас важнее всего не становиться для этих людей добычей, не соглашаться с этой ролью. Ну, и врагом тоже лучше не делаться… И он отчаянно цеплялся за такую вот роль ничего не понимающего балагура.

— Я-аа-ааа… — зловонное горячее дыхание коснулось его голой шеи, и Гриша содрогнулся, как ужаленный. Девушка тихо засмеялась. Последний шанс… Как бы испугаться зверя, вот сюда, мимо ствола, вплотную к большому человеку, и сразу пацана по го…

Удар пал внезапно, как извержение вулкана; неотвратимо, как экологическая катастрофа. И это был такой удар, что Гриша сразу рухнул на колени. Большой человек отступил на шаг, вместе с ним отступил парень. Оба ружья смотрели Грише в живот. Медведь продолжал дышать в шею.

— В третий и в последний раз — руки за спину!

Гриша подчинился с оскорбленным видом — насколько может хранить оскорбленный вид голый человек, которому уже сделалось холодно.

— Вы меня путаете с кем-то!

Но судя по всему, ни с кем они его не путали, и это было самое ужасное. И самое необъяснимое. Большой человек схватил Гришу, ловко скрутил его веревкой, причем конец пропустил на шею Грише, и теперь Гриша не мог ни нащупать узел, ни опустить руки, не начиная самого себя душить. Обрывок веревки у него был приготовлен заранее, а вязал человек так умело, что Гриша пошутил, заранее создавая себе совсем другую биографию:

— Ты, верно, вертухаем служил, дядя? Больно уж ловко получается!

Большой человек не ответил. Опрокинув Гришу на гальку, он вцепился в его ноги, задрал их, и Гриша тут же заорал:

— Полегче!

…А человек, не слушая Гришу, связал ему и ноги вторым обрывком веревки.

— Эй, вы меня хоть накройте! Я же замерзну!

Не отвечая ни слова, эти двое подхватили Гришу, положили его на доски, выложенные у входа. Большой человек заглянул в сени, вынес и кинул на Гришу старое пальто.

— Вы с чужим осторожнее, парни, я тут не один год строился!

И замолчал — не стоило про «не один год»… Но никакой реакции, вот что самое-то непонятное! Не походило все это на таежных жителей. Парень попытался раскрыть рот, старший сделал ему мгновенный жест, парень заткнулся. А девушка опять тихо смеялась.

— Папа, это здесь…

Парень показывал на вход в ледник. Откуда знает?! Мороз пробил Гришу уже не от холодной воды, не от вечерней прохлады. Развязаться, развязаться любой ценой, пока эти лазят по леднику! Но связали-то Гришу на совесть, в этом он сразу убедился. Эх, времени не хватит, не хватит!!!

Да к тому же медведь — прямо скажем, странный какой-то медведь, наверно, хорошо отдрессированный, шагнул к извивавшемуся Грише.