Медвежий ключ - Страница 3

Товстолес верил своему впечатлению: ведь человек считал, что он тут совершенно один. Убежище Товстолеса оставалось для него такой же тайной, как и для медведей (Товстолес радовался этому). Человек не следил за выражением своего лица, он наблюдал за медведями. Человек был наедине с самим собой и уж конечно не старался придать лицу никакого особенного выражения.

У медведей не очень хорошее зрение, а порог заглушал все шаги. Раза два человек чуть не сорвался со склона, при этом возникал какой-то шум, звери ничего так и не слышали. Человек шел быстро и ловко, маскировался в траве и за деревьями. Его лицо приобретало все более лихое и какое-то бесшабашно-жестокое выражение.

Товстолес узнал его оружие — винтовка, у которой сделан самодельный магазин, на четыре или пять патронов: оружие страшное дальностью и силой боя. Человек давно мог стрелять, и не понимал Товстолес, зачем он вообще двигается дальше, рискует быть увиденным медведями? Вот незнакомец присел за кустом, в каких-то метрах тридцати от мирно лежащих зверей; Товстолес не мог не восхититься, как быстро и ловко он маскируется; тут чувствовался большой опыт лесной жизни.

Владимир Дмитриевич был уверен — вот теперь человек будет стрелять. А он, тоже неизвестно зачем, вдруг быстро побежал, сильно нагнувшись, держа тело почти параллельно земле. Складка местности скрывала его, и человек вынырнул вдруг в нескольких метрах от медведицы, распрямился, приладил оружие к плечу. Товстолес опять отметил, как ухватисто он держит винтовку, как быстро грянул первый выстрел. Медведица вскинулась мгновенно — реакция дикого зверя. А человек уже стрелял, дымок уже отлетал по ветру, грохот слышен был даже сквозь порог. Зверь не успел даже вскочить, когда сморщилась, разорвалась шкура между шеей и плечом, ее ударило об землю страшной силой пули, попавшей в массивные кости. Еще дважды стрелял человек, почти в упор. Медведицу отбросило, перекатило на спину, потом на бок, лапы ее нелепо задергались и постепенно остановились. Медведица так и осталась лежать с мученически выгнутой спиной, с нелепо задранной, торчащей под углом к земле задней лапой.

До этого медвежата как вскочили, так и остались на местах, глядя на мать, на незнакомца. Лапы медведицы еще молотили воздух, как он раз за разом стрелял. БАХ! И медвежонка отбросило в сторону; он корчился, бился, но всякий раз, как поднимался на лапы — сразу падал. БАХ! — через неуловимо короткий промежуток времени. Второго медвежонка унесло на спину, лапы его дико задергались, в точности как у матери.

А человек уже бежал, вовсю бежал за драпающим в ужасе пестуном, и в руке у него был стиснут нож. Они скрылись в сосняке так быстро, все вообще произошло так быстро, что Товстолес никак не мог опомниться. На пустом берегу бился раненый звереныш; неподвижно лежали второй медвежонок и медведица, нелепо торчали их задние лапы. Товстолес знал, что так торчат лапы всех мертвых зверей — от медведя до домашнего котенка. Было всего четырнадцать минут седьмого, а появление незнакомца Товстолес отметил в шесть часов пятьдесят пять минут.

В семь часов двадцать четыре минуты человек появился опять. По его спокойно-торжествующему, самодовольному лицу невозможно было определить, поймал он пестуна, или же нет. Подошел к бившемуся медвежонку — малыш упирался лапами, пытался отползать. Человек весело засмеялся, зверек дернулся сильнее, чуть отполз. Человек ткнул его ножом, и опять засмеялся, когда малыш пытался отмахнуться лапой. Так повторялось несколько раз, а потом человек ткнул сильнее и стал с интересом наблюдать, как умирает маленькое животное.

Потом человек начал споро разделывать медведицу — Товстолес отметил, что ушло у него чуть больше часа, а все мясо уже лежало в стороне от дымящейся лужи внутренностей и крови. Так же споро, энергично человек стал набивать мясом рюкзак. Вошла едва пятая часть, и человек три раза возвращался за оставшимся мясом, уносил его куда-то за хребет и прятал. На третий раз он нес мясо так же легко и пружинисто, как в первый раз.

Товстолес всерьез подумывал, не пустить ли в ход свой карабин. Расстояние — метров пятьдесят, человек и не подозревает, что на другом берегу реки кто-то лежит в укрытии, следит за каждым его движением. Убийство почти безопасное. Мешало что-то, всосанное еще с молоком матери, бесспорное, чего он не хотел в себе давить.

И незнакомый человек, смертельно опасный, неприятный, побросал в воду голову медведицы, шкуру, кинул обоих медвежат. В последний раз вскинул на плечи рюкзак, на плечо положил окорок, и двинулся в горы, на хребет.

На этот раз Товстолес пролежал в схороне дольше обычного. Ему все казалось, что незнакомец должен засесть на хребте и наблюдать за всем, что происходит на пороге и вокруг. Или что он скоро вернется. Но это, наверное, старый ученый на этот раз приписывал человеку простенькие хитрости медведей. Вряд ли ему нужно было возвращаться, этому незнакомцу.

Стояла полная темнота, когда Товстолес вытащил из ямки резиновую лодку, переправился на ней на левый берег реки, до пляжа. Вот она, кровь и кишки медведицы. Вот волок — след того, как тащили к реке одного из детенышей. Ученый старик шел быстрым шагом в поселок, все продолжая ломать голову — кто бы мог быть этот человек?! И как бы найти пестуна — уже большой, он не сумеет пока жить и кормиться без матери; такой полувзрослый медведь вполне может наделать разных черных дел: начнет, например, таскать домашнюю скотину.

У Кати не было часов, и поэтому она не знала, в котором часу заблудилась. Наступал вечер — так будет точнее всего. Катя сама знала, что сделала ошибку: зря спустилась в новый распадок, не докричавшись подруг. Малина тут была такая рясная, собирать ее было так здорово, что Катя и сама не заметила, как попала в незнакомые места. Хорошо бы еще тек по распадку ручей, чтобы по нему выйти куда-то, а то просто какое-то болотце, чахлые деревца, и даже непонятно, видела уже Катя этот кусочек болота или еще нет. Тут чавкала под сапогами ненадежная осклизлая земля, тучи комаров поднимались при каждом движении — но малины тут было полно!

Надо было Кате сразу же, не дожидаясь ничего, полезть на склон, красиво нависавший над болотом. Но в знакомых местах малину давно обобрали, а тут ведро стало вовсю наполняться, давно уже, когда девочка бросала в ведро пригоршню, не раздавалось звона — дно закрыто. И Катерина прошла дальше по этому болотцу, изгибавшемуся вместе с распадком, занявшим все днище долины, свернула раз и другой в такие же, ничем не различимые долинки. Ведро оттянуло руку, пора было хвастаться подружкам и выходить к Веркиному мотоциклу. И вот тут-то, как настало время выходить к Верке и Таньке и хвастаться, Катя окончательно поняла, что сама не знает, где находится.

Тут бы Кате сразу выйти на хребет, пока еще светло, осмотреться. Сделай это Катя тотчас же, она бы, очень может быть, и поняла, куда попала. Но Катя стала выходить так же, по днищу долины: так прямо по ней шла и шла, а долина извивалась, раздваивалась, и Катя не всегда понимала — была она тут или нет. На этом девочка потеряла еще часа два, и лучи солнца перестали освещать дно долины. Наверху, на хребтах, сосны плавились в солнечном сиянии, небо было по дневному ярко-синее, а на дне уже наступал вечер, ползли тени, под кустами скапливалась темнота, поднимались тучи комаров.

К тому времени Катя понимала превосходно, что заблудилась, и что если она не выйдет за ближайший час на дорогу, придется ночевать в лесу. Ну вот, съездила с подружками на «приметное место», набрала ягод! «Два часа, и полное ведро!», — передразнила Катя Таньку. В животе явственно бурчало. Катя запустила руку в ведро, кинула пригоршню в рот… Нет, малину так просто есть невозможно! Тем более, весь день каждую третью ягоду Катерина отправляла себе в рот…

А еды не взяли совершенно… Зачем?! «Проскочим на мотоцикле до Большой Черемухи, оттуда ногами до Распадков, к вечеру вернемся». Теперь вот будет ночевать в лесу, а с первым светом идти километров пятнадцать! Что она может не дойти до Малой Речки, девочка совершенно не думала, не первый раз в лесу, четырнадцать лет, здорова… Выйдет!