Медсестра - Страница 4

Филипп никогда не говорил с отцом по-русски, несмотря на то что язык знал неплохо. Россию презирал, считая ее азиатским ханством.

Сыну исполнилось двадцать семь. Он довольно успешно окончил Сорбонну, освоив русский, польский, венгерский, финский и шведский, устроился сотрудником в восточноевропейский отдел Министерства иностранных дел и быстро установил связи с депутатами Национального собрания. Не раз выезжал в .Россию, Польшу и Венгрию, организовал там несколько собственных совместных фирм и вскоре совсем бросил службу, целиком уйдя в бизнес.

— Я бы хотел, чтобы ты заключил контракт вот с этой девушкой. — Мишель нащел фотографию Алены в резервной пачке,протянул сьну.

Филипп взглянул и тут же взбесился:

— Ты думаешь, я хочу, подсунуть тебе негодный

товар?!

— Пусть приедет она, — помедлив, упрямо проговорил Лакомб.

Алена приехала, Мишель спустился вниз, взглянул на нее, задал несколько вопросов, понял, что сын был прав. От фотографии, как ему показалась, исходило сияние, а от той, что приехала, лишь неприятный запах пота, смешанный с дешевым едким дезодорантом. Хоть заворачивай и отсылай обратно.

Алену встречала и привезла на виллу Даниэль, подруга сына, тот, обидевшись на странный выбор отца, даже не появился. Мишель, проявляя деликатность, не решился сразу отказать русской, какой-нибудь повод для замены сам сыщется, подумал он, но вдруг несколько дней назад обнаружил тот светящийся ореол и возликовал. Это был живой свет, проникающий изнутри, из ее тела, и Мишель так обрадовался

этому, словно перед ним живой предстала Мария Магдалина или Жанна д’Арк.

— Колетт сказала, что у нас сегодня на обед луковый суп и тушеная крольчатина со спаржей, — весело объявила Алена, убирая со стола.

— Посиди со мной,, — смущаясь, попросил мсье Лакомб.

Алена отставила в сторону грязные чашки и послушно присела за стол.

— Колетт замечательно готовит луковый суп, — помолчав, обронил мсье Лакомб. — Ее мой отец научил .

-А ваши родители живы?

Мишель напрягся и как-то странно взглянул на нее, не сразу ответив.

— Они погибли.

— Простите, я не знала. — Алена вспыхнула, покраснела , его словно обдало жаркой волной, вырвавшейся из её крепкого тела.

— Мы неслись зимой из Парижа, очень спешили сюда на Рождество, — помолчав, вдруг стал рассказывать он. - Еще утром хотеть выехать, когда светло, но у всех звонки, ах, ох, подарки, магазины, все спешат , дайте мне срочно! Паризьен, люди Парижа бестолковые, нет, беспечные, вот как! Они все оставляют на последний день, а когда все на последний день, то бедные продавальщики...

Продавцы, — поправила хозяина Алена;

-Да, продавцы, они не могут со всеми быстро управляться. Мы поздно задержали, ехали тоже быстро. Я, отец, мать, в одной машине... Авария произошла здесь, недалеко...

— Извините...

— Ничего. А Фанни, жена, поехала поездом и спаслась. Только потом мы разбежались — так? — Он грустно улыбнулся.

— Можно и так сказать.

Он умолк. Она тоже не решалась заговорить, боясь потревожить погруженного в воспоминания Мишеля.

— А Ты тоже ходила за мужа?

— Да, я писала об этом в анкете.

— Зачем анкета? Я не для анкеты, мне просто интересно для себя,— смутился Лакомб. — Мы с Фанни увиделись в одном парижском кафе. Она была... как это сказать... пьяна, так?

2

Она помнила ту ночь, словно все случилось вчера. Желтый фонарь под жестяным колпаком с резким и царапающим слух скрипом болтался из стороны в сторону на деревянном столбе от резких порывов ветра, и всполохи желтого света, врываясь в окно,

стремительно пробегали по лицу и белым стенам. Алена Нежнова сердито морщилась, отмахиваясь от них, но через несколько секунд все повторялось: Можно было прилечь на жесткую кушетку, но за ширмой спал хирург Кузовлев, с кем медсестра обычно дежурила; и она охраняла его сон.

Станислав Сергеевич два часа назад закончил третью, сложнейшую операцию за день, и Алена в приказном порядке уложила его до первой оказии. Подменить единственного хирурга было некем, а во время путины администрация поселка требовала и ночных дежурств, поскольку рыболовецкие бригады работали круглосуточно и всякое могло у рыбаков случиться. Второй хирург, однокашник Кузовлёва Миркин, из поселковой больницы сбежал пол года назад., Станислав Сергеевич же, как ни странно, остался, и все гадали, когда и он даст деру. Потому что Заонежье — обыкновенная дыра, здесь все живут рыбой, ею кормятся, из-за нее и ссорятся, одна чайная, вечерами с ценами парижского «Максима», один замызганный Дом культуры со сталинскими колоннами, консервный завод по переработке рыбы, чудом уцелевший, оставшийся как памятник райпотребкооперации, и быткомбинат. Для молодого,, двадцатипятилетнего врача, выросшего в Москве, прижиться в Заонежье само по себе-уже чудно, и все этому удивлялись, не понимая, что его тут держит, поскольку и зарплата в райбольнице до смешного низкая.

Алена сидела под лампой, читала душещипательный роман "Ночи страстной любви», повествующий

о нежных чувствах неистового Армандо и белокурой Терезии. К счастью, по ночам медиков редко кто беспокоил. В Заонежье дрались обычно по выходным, когда напивались до одури и начинали вместо физзарядки молотить друг друга. Вот тогда Алена с Кузовлёвым трудились без передышки до утра, обычные же

дни дежурства даже в период путины проходили спокойно.

Когда кто-то в поселке умирал, то на вопрос: почему «скорую» не вызвали или до больницы не добежали? — отвечали однозначно: «Так надеялись, что отлежится. Чего же вас беспокоить?» Да и телефоны в Заонежье имело лишь начальство и трое ветеранов Великой Отечественной, непонято как уцелевших во всеобщей разрухе последних лет.

Даже«новых русских» в Заонежъе увидели только в середине девяностых. Когда первый из них приехал на шестисотом «мерседесе» в поселок, все сбежались на него поглазеть, потому что анекдотов слышали много, а вот видеть не приходилось. Прибежали еще и потому, что ожидали раздачи бутылок с водкой. Многие слышали, что «новые русские» всегда возят в багажнике ящика по два и всем бесплатно раздают. Но с водкой заонежцы просчитались, а потому интерес к приезжим быстро угас. Однако, когда толстосумы посягнули на святая святых заонежцев — рыболовецкую артель и рыбозавод, пытаясь все это перевести в свою «ООО», мужики словно очнулись, похватали батоги, изничтожив вдребезги два «мерседеса» , три «БМВ» и прогнав наглых покупателей. Те драпали, только пятки сверкали.

Из города примчался следователь УВД, намереваясь найти зачинщиков бунта и требуя возместить двести тысяч долларов за причиненный бизнесменам ущерб, но все заонежцы разом и дружно оглохли и ослепли. Оказалось, что иикто ничего не видел и не слышал. Даже начальство пожимало плечами. Один признался, что сидел в ДК, оберегая гостей, другой-принял вечером лишнего и все забыл — такой у него оказался склад организма, третий еще раньше умчался смотреть хоккей, милиционеры. оказывается, играли на втором этаже Дома культуры в шахматы, а

когда их позвали, то они обнаружили только малолетних пацанов, и вдребезги разбитые иномарки.

Следователь три дня бился со всеобщей глухотой и слепотой, внезапно постигшей Заонежье, но так и не нашел ни одного свидетеля.

— Так что ж выходит, финны из леса понабежали, расколотили пять иномарок да скрылись? — отчаявшись чего-либо добиться, весь багровый от ярости, возопил он.

— А что, может быть и такое, — неожиданно высказался глава поселковой администрации Ефим Матвеевич Конюхов, в прошлом бригадир рыболовецкой артели. — Помните, в девяносто шестом вроде к нам трое финнов нечаянно забрело. Сбились с дороги, заблудились в лесу, случайно перешли границу...

— Да, точно, в середине девяностых! В августе, — подтвердил заместитель Конюхова Родион Ермолаевич, бывший рыбинспектор. — Только они еще на

воздушном шаре прилетели.