Медовая Жертва - Страница 18

Он плакал, плакал как ребёнок, но теперь, кажется, он готов был стать взрослым. Я шепнул ему на ухо:

– Иди к Заратустре, иди. Мы встретимся позже, мне осталось одно испытание. Пожелай мне удачи.

Он отнял руки, посмотрел на меня заплаканными глазами и утвердительно качнул веками. Я улыбнулся в ответ и отправился дальше.

Земля подо мной качнулась, пейзаж переменился, но я не двигался с места.

– Ты здесь? – тихо спросил я. – Ты здесь, моя тень? Здесь ли ты, отброшенный мною страх?

Моя тень показалась и обошла меня кругом. Я оцепенел.

– Что? Что ещё? – снова спросил я. – Что ты хочешь сказать мне? Ты тоже просишь меня о помощи? Ты хочешь, чтобы я не гнал тебя прочь?

В ответ тень только дрогнула.

– Я не хочу отбрасывать тени.

– Для этого ты должен стать светом, – загадочно пропела моя тень.

– Зачем ты обманываешь меня? Ты не хуже меня знаешь, что светом нельзя стать. К чему искушать, к чему эти игры? Я устал от тебя бегать, этого больше не будет! У меня не осталось больше времени. Скоро, очень скоро ты оставишь меня, ибо скоро меня не будет.

– Ты хочешь освободиться от меня раньше времени? – ехидничая, пропела моя тень.

– Ты снова играешь в игры! Время – это только слово, – сурово ответил я своей тени.

– Всё в этом мире – слова. Ибо имя суть кожа.

– Формы переменчивы, это самая большая игра. Я устал играть в игры. Это ни к чему.

– Тогда наступи на меня, наступи! Может быть, можно меня раздавить? – она читала мои мысли, она искушала меня.

– Это снова формы, только формы, – я разгадывал её козни.

– Я твой вечный спутник, – зло прошипела тень. – Я твоё одиночество! Ты можешь оторваться от меня, если попытаешься взлететь, но ты не можешь уничтожить меня, негласно я буду преследовать тебя всюду! Цепи одиночества едины для всех!

– Знаешь, а я ведь не боюсь тебя, – это было странное ощущение. – Нет.

Тень задрожала.

– Ты дрожишь? Тебе холодно? – мне становилось смешно. – А мне тепло, я чувствую тепло!

– Ты не сможешь, не сможешь! – приступы её негодования были вызваны нарастающей с каждой секундой слабостью. – Ты не сможешь преодолеть своё одиночество! Не сможешь!!!

– Это ведь тоже слова, слова! – я начинал смеяться. – Это тоже игра! – я хохотал. – Я больше не играю! Не играю! – смех распирал меня изнутри, мощным потоком света он шёл из меня, вырывался наружу, и, сотрясаемый смехом, я становился невесомым. – Танец! – крикнул я наконец, став самим звуком, и сотую долю секунды я наблюдал взрыв, вспышка яркого света раздвинула и мгновенно поглотила пространство.

Распластавшись, я лежал на полу, мышцы вытянули мой позвоночник, словно огромный лук. Спазм, стягивающий каждую частицу моего существа, мгновенно разжался...

Я открыл глаза и увидел над собой Заратустру.

– Плясун стал Танцором? – утвердительно прошептал Заратустра.

– Да, – еле слышно ответил я.

Мои веки отяжелели, я сжал в своей руке его руку, и спокойный сон поглотил меня без остатка.

Операция назначена была на полдень. В одиннадцать мне сделали премедикацию, одели как полагается – во всё чистое. Дурман повязал сознание, происходящее казалось мне рисунками замедленной киноленты.

Действия персонала размеренны, все спокойны и неторопливы – обычное дело. На каталке меня перевезли в операционную. Яркий свет гелиевых ламп нежил глаза. Хотелось спать.

Анестезиологи говорят со мной на плохом английском, который я понимаю ещё хуже. Впрочем, им незачем себя утруждать, я и так помню необходимое из академического курса. Все эти манипуляции, которые кажутся несведущему человеку мистическим действом, мне не в новинку, даже заурядны в каком-то смысле.

Хирургическая бригада моется, на столе поблёскивают инструменты. Всполохи разворачиваемых простыней нежно-голубого цвета подобны ритуальному «танцу с покрывалами». Моей голове предстоит исполнить роль спелого кокоса из рекламного ролика. Мерное жужжание электрического сверла...

Говорят, я пережил клиническую смерть. К смерти, конечно, это не имеет никакого отношения. Просто остановилось сердце – великое дело! Но мозг, мой повреждённый мозг был ещё жив. Больной, изуродованный, он непреклонно и отчаянно цеплялся за жизнь.

Да, вся наша жизнь, вся без остатка сосредоточена в этой странной, по сути, совершенно бездушной машине рефлексов. А ведь любая травинка, любой стебелёк с лёгкостью обходится без этого сложнейшего приспособления, без этого никчёмного посредника. Их жизнь непринуждённа в самом своём основании, она безусловна. Свобода не в выборе, а как раз в этой абсолютной безусловности.

Воля – не есть ли она проявление высшей слабости? Не является ли она тем наростом, той шероховатостью, той опухолью, что препятствует естественному движению, движению шара по приготовленному для него жёлобу? За свои страдания мы виним ухабистую, дурную дорогу, не замечая, что это наши собственные наросты создают возмущающее нас сопротивление.

Пассивность – это отказ, потому воля, как бы ни превозносили её теоретики человеческого, отнюдь не активность, а только ещё одна форма пассивности – агрессивная пассивность.

В нас всё перепуталось: пустое обрело форму и вес, фактическое – потерялось. Мы заложники досадной ошибки, мы заложники своего. У богатого плохой сон, мы сторожим пустоту, мы стражники пустоты.

Мысль – это фетиш, заслоняющий реальное от реального. Мир словно пронизан мыслью, но её нет в Нём, она же упраздняет Его. Посредством мысли воля обретает форму. Мысль отрицает, её созидание – лишь обман восприятия.

Мы сбились с пути, нам кажется, что мы ходим по кругу, но этому не стоит удивляться. Звучная лейбла «вечности» оправдывает нашу ошибку. Непризнание ошибки делает ошибку ошибкой.

На операционном столе я ощущал своё сознание как нечто самостоятельное, отделённое, что-то очень малое, что-то, трепещущее в своей никчёмной замкнутости. Между мной и моим сознанием возникла и чётко определилась некая дистанция, но этот разрыв не был утратой, он стал обретением, обретением утраченного.

Я ощутил себя телом – мясистым, тяжёлым, даже грузным, разваливающимся, как спелая гроздь в руках виноградаря. Мгновение пробуждения было телесным.

Души не существует. Есть лишь тело, одухотворённое жизнью; одухотворённое от слова «дышать».

Очень хотелось пить, но мне лишь смачивали влажной салфеткой губы. Капля росы, капля-линза, преломляющая свет на качающейся травинке.

Я не стал ощущать себя малым, отнюдь. Напротив, теперь я больше, чем когда бы то ни было, больше, чем я мог бы себе представить.

Граница утрачена с обретением тела, а не благодаря вычурному пафосу души. Всё встало на свои места.