Медный кувшин - Страница 19

— Кажется вы находитесь в некотором сомнении? — спросил профессор.

— Я предоставляю это им; это зависит от того, где им вздумается накрыть, — сказал Гораций. — Раз в одном месте, другой раз — в другом. Есть большая прелесть в неопределенности, — сказал он, запинаясь.

— Без всякого сомнения, — сказал профессор.

В это время двое из рабов, по распоряжению высокого негра в чалме, поставили на круглый ковер низенькую скамейку из черного дерева с инкрустациями странного рисунка из серебра и черепахи, в то время как другие слуги шли за ними с закрытыми блюдами на круглом серебряном подносе, который они поставили на скамейку и низко поклонились.

— Ваш… гм… домоправитель, — сказал профессор, — очевидно, решил, что мы будем обедать здесь. Насколько я вижку, они знаками показывают вам, что кушанье на столе.

— Это так, — сказал Вентимор. — Сядем?

— Но, дорогой Гораций, — сказала г-жа Фютвой, — ваш буфетчик забыл о стульях.

— Ты, по-видимому, не отдаешь себе отчета, дорогая, — сказал профессор, — что в подобном помещении стулья были бы совершенно не у места.

— Боюсь, что здесь их и нет, — сказал Гораций, так как в самом деле не было ничего, кроме четырех толстых подушек. — Давайте сядем на них, — предложил он. — Так… так забавнее!

— В моем возрасте, — сказал профессор с раздражением, опускаясь на самую толстую подушку, — такая забава, состоящая в том, чтобы есть, сидя на полу, не может действовать хорошо на настроение, хотя, конечно, я признаю, что это совершенно по-восточному.

— По-моему, это восхитительно, — сказала Сильвия. — Гораздо, гораздо интереснее, чем заурядный, чопорный обед.

— Можно быть не вполне заурядным, — заметил ее отец, — и все-таки не избежать обвинения в чопорности… Уходите прочь, любезный, уходите! — сказал он резко одному из рабов, который делал попытки полить водой его руки. — Ваш слуга, Вентимор, кажется воображает, что я отправлюсь на обед, не дав себе труда предварительно вымыть руки. Смею заметить, что ото не так.

— Это просто восточный обычай, профессор, — сказал ГораЦИЙ.

— Я в совершенстве знаком с обычаями Востока, — возразил профессор, — но из этого не следует, что подобные… гм… гигиенические предосторожности необходимы и желательны за столом на Западе.

Гораций промолчал; он был слишком погружен в смущенное созерцание серебряных крышек, ломая себе голову, что могло быть под ними. Его смущение не рассеялось, когда крышки Пыли сняты, — потому что он положительно терялся в догадках, как ему приняться за содержимое блюд без такой вещи, как вилка.

Метрдотель, однако, разрешил трудную задачу, показав жестами, что гости должны есть руками.

Сильвия выполнила это с большой грацией и чрезвычайной веселостью, но е« отец и мать не скрывали своего отвращения.

— Если бы я обедал в пустыне с шейхом, сударь, — заметил профессор, — то. надеюсь, я сумел бы сообразоваться с его привычками и предрассудками. Здесь же, в самом центре Лондона, признаюсь, все это производит на меня впечатление ни к чему ненужного педантизма.

— Мне очень жаль… — сказал Гораций. — Я велел бы дать ножи и вилки, если бы мог; но боюсь, что эти парни даже не поймут, что это такое, поэтому бесполезно говорить им. Нам… нам придется все-таки примириться с этим, вот и все. Надеюсь, что… а… а… рыба недурна, профессор?

Он не знал в точности, что это была за рыба, но она была зажарена на кунжутовом масле и приправлена корицей с имбирем; и не было заметно, чтобы она сильно убавлялась перед профессором. Сам Вентимор, конечно, предпочел бы обыкновенную треску под устричным соусом, но теперь уже ничего нельзя было сделать.

— Благодарю, — сказал профессор. — Это оригинально, но характерно. Больше не надо, благодарю вас.

Горацию оставалось только надеяться, что следующее блюдо будет иметь большой успех. Это была баранина, тушенная с сахаром, персиками и ягодами ююбы. Сильвия признала ее превкусною, ее родители не высказали своего мнения.

— Могу я попросить у него что-нибудь выпить? — спросил затем профессор, и виночерпий налич ему кубок ледяного шербета с ароматом варенья из фиалок.

— Искренне сожалею, мой милый, — сказал он, попробовав напиток, — но если я выпью это, то завтра буду болен. Если бы можно было стакан вина…

Другой раб сейчас же подал ему чашу с вином, которое он попробовал и поставил на пол, вздрогнув и сделав гримасу. Гораций попробовал после него и не удивился. Это было крепкое, терпкое вино, в котором запах козлиной шкуры и смолы боролись за преобладание.

— Это старое и, не сомневаюсь, тонкое вино, — заметил профессор с деланной учтивостью, — но оно, вероятно, пострадало при перевозке. Я все-таки думаю, что при моей наклонности к подагре немного Аполлинариса с виски было бы для меня лучше… если только вы держите в доме такие западные напитки.

Гораций был убежден, что бесполезно было приказывать рабам принести виски или Аполлинарис, которые, конечно, были неизвестны во времена джинна. Поэтому ему осталось только извиниться за их отсутствие.

— Ничего! — сказал профессор. — Я не так страдаю от жажды, чтобы не мог подождать до дома.

Было некоторым утешением, что и Сильвия, и ее мать похвалили шербет; они даже оценили — или были так любезны, что сказали, будто оценили, — блюдо, состоявшее из риса с рубленым мясом, завернутого в виноградные листья; оно было совсем не аппетитно на вид и есть его изящно было трудно.

За ним следовал цельный ягненок, жаренный на оливковом масле, начиненный толчеными фисташками, перцем, мускатным орехом и кориандровым семенем и обильно политый розовой водою и мускусом.

У одного Горация хватило храбрости приняться за ягненка… но ему пришлось пожалеть об этом. Потом явились куры, начиненные изюмом, петрушкой и крошеным хлебом. Банкет закончился пирожным странной формы и противного вида.

— Надеюсь, — сказал Гораций с тревогою, — вы не находите, что эта восточная стряпня очень… плоха?.. — Сам же он чувствовал себя положительно нездоровым. — Это все-таки несколько разнообразит нам обыденный стол.

— Обед был поистине удивительный, благодарю вас, — ответил профессор, надо полагать, не без задней мысли. — Даже на Востоке я не ел ничего подобного.

— Но где же ваша хозяйка научилась такому искусству, дорогой Гораций? — спросила г-жа Фютвой. — Вы, кажется, говорили, что она готовит лишь простое кушанье. Она когда-нибудь жила на Востоке?

— Не совсем на Востоке, — сказал Гораций, — и не то, чтобы жила… Дело в том, — продолжал он, чувствуя, что несет чепуху и что лучше быть неоткровеннее, — что этот обед готовила не она. Она… ей понадобилось отлучиться совершенно неожиданно. Так что весь обед прислан… этим… ну, кондитером, что ли! Он поставляет все без исключения, и прислугу, и все!

— А я думал, — сказал профессор, — что для холостяка… для обрученного уже холостяка, вы, кажется, живете слишком широко.

— О, они здесь только на сегодняшний вечер, — сказал Гораций. — Хорошие малые… более живописны, чем здешний зеленщик… а кроме того, они не навязывают своего присутствия.

— Они — настоящие душечки, Гораций, — заметила Сильвия, — только… ну, немножко черномазы на вид.

— Мне бы не подобало критиковать стиль и способ оказанного нам приема, — вставил профессор кисло. — Не то я решился бы заметить, что вы едва ли выказали склонность к бережливости, которую я хотел бы…

— Ну, Антон, — прервала его жена, — пожалуйста, воздержимся от осуждения. Гораций устроил все это прелестно… да, прелестно: и даже если бы он был в данном случае немножко расточителен, то ведь он и не обязан быть экономным теперь, ты знаешь!

— Дорогая, — сказал профессор, — мне еще неизвестно, что надежда на прибавку дохода в отдаленном будущем есть повод к безрассудному мотовству в настоящем.

— Если бы вы только знали, — сказал Гораций, — вы не назвали бы это мотовством. Это… это вовсе не тот обед, который я собирался предложить вам, и боюсь, что он не был особенно хорош… но во всяком случае он, конечно, не дорог.