Медленные челюсти демократии - Страница 39

4. После 96-го года его портрет завершился окончательно. Отныне он стал откровенно смешон, и поделать с этим было ничего нельзя. Он много пил, загадочно улыбался, с хитрым видом произносил нелепости. Он стал именовать себя «святой президент» (сказано в Иерусалиме), говорить слезливые театральные фразы («Берегите Россию», — сказано Путину при передаче последнему власти над страной, чудом еще живой после реформ), называть себя «гарантом» закона (это сказано в стране, где закон попирался ежесекундно). Смотреть на Ельцина было неловко, президент вызывал жалость, кукольная роль его стала очевидной. Таким он был всегда, просто, когда отпала нужда в его крике и эскападах, наружу полезла смешная дурь, стали видны веревочки, за которые куклу дергают. К этому времени полноценно сложилось коррумпированное ядро власти, вполне безличное, распределяющее власть в процентном отношении между заинтересованными партнерами. Ему и одного процента не дали, если не считать того, что его внук — потешная реинкарнация Бориса Ельцина — катается по морям на яхте и пляшет в казино на Сардинии. Обобщая портрет этого человека, следует сказать, что он был русским барином, хрестоматийным номенклатурным начальником; он все время ломал и портил то, что ему вверили в подчинение; он ничего не построил; он был склонен к демагогической риторике — рудимент партийного прошлого. Под его опекой стали формироваться кланы и семейства, расхищающие бюджет страны. Украли много, но всегда считалось, что страна большая и хватит всем. Его услугами пользовались те, кто реально имел планы строительства — то, что они строили, не имеет отношения к фразеологии Ельцина. Это уже совсем другая история. Это история становления нового крепостного хозяйства — фундамент его заложил партийный барин.

Время снабженцев

Пришла пора, и закончился период, отведенный на очередное переустройство России, хрестоматийные пятнадцать лет. Даже двадцать, но пять лет спишем на брожение умов и поиски лидеров процесса. Считая от 91-го, когда все сделалось волнующе неясным, и до 2007 года, когда все стало ясно опять, — как раз и миновали те самые пятнадцать лет, ровно как положено в русской истории. Можно сказать, что история работает как будильник: завели, время подошло, вот будильник зазвонил.

Так уже было много раз, последний, живой в памяти период — с 1953-го (смерть Сталина) до 1968-го (танки в Чехословакии). Пора интернациональных фестивалей, узких брюк, джаза и абстрактной живописи, время разоблачения культа личности и увлечения экзистенциализмом получило название «оттепели». Повлияло это время на природу России? Нисколько. Герои тех лет именовались «шестидесятниками», они благородно и скучно старели, забытые всеми, и прежде всего новыми реформаторами. Новые реформаторы, появившиеся после положенного периода застоя, на «шестидесятников» не особенно оглядывались — опубликовали десять устаревших текстов и отправили авторов на пенсию.

Наше время, по аналогии с «оттепелью», следует назвать «распутицей»: количество грязи, произведенной энтузиастами, несоизмеримо с тем временем. Оттепель — это когда только потекло, распутица — это когда вовсе развезло. Распутица — довольно емкое слово. Оно обозначает и отсутствие дороги, и топь, и бесперспективность. Однако вот снова подморозило, грязь и лужи стянуло льдом. Лидер, коему Провидение дало судьбоносную фамилию, поведет свой народ известной прежде дорогой.

Периоды сомнений и брожений регулярно случаются в истории России, и ушлые люди, отмечая начало перемен, точно предсказывают их конец. Так бывало прежде, так есть сейчас и так будет снова. Сначала режим придет в негодность, проиграет соревнование с передовыми технологиями Запада. Тогда лидеры задумаются о переменах: хорошо бы догнать соперника, и значит, надо перезапрячь лошадь (то бишь народ). Ради этого придется ослабить узду, и народ на время вздохнет свободно. Потом население охватит эйфория свободы, потом начнутся грабежи, потом новые управляющие станут учиться у Запада новым технологиям, потом выделится новый лидер, который, используя преимущества новых технологий, снова с Западом поссорится, потом в стране наступит новая полоса тихого крепостничества. Вот, собственно, и все.

В такие периоды интеллигентные люди задаются вопросами: «Как нам обустроить Россию?», «Как переделать Россию за пятьсот дней?» — и наполняют умы окружающих пустыми фантазиями. Такие годы именуют по-разному: «смутным временем», «периодом реформ», «оттепелью», «новой экономической политикой», «прорывом в цивилизацию» и т. п. Название всякий раз отражает степень оболванивания хрониста — те, кто назвал время западника Годунова «смутным», представляли себе природу России точнее, чем безумцы, объявившие сегодняшнее брожение «прорывом в цивилизацию».

Речь, разумеется, никогда ни о каком прорыве в европейскую цивилизацию не шла. Россия представляет собой особый организм, и развивается по собственным, имманентным ей самой законам. Никакой общей цивилизации, куда Россия могла бы войти (тем более хотела бы войти, тем более была бы приглашена), попросту не существует.

В России речь идет всегда только об одном, а именно: о завозе нового оборудования, чтобы укрепить старый режим.

Как только прежнее оборудование (пушки, корабли, трактора, ракеты, банковская система, нефтедобыча, система управления, информационная база и пр.) приходит в негодность и конкуренции не выдерживает, наступает пора перемен. Перемены эти касаются инструментария, но не принципа использования инструментов. Иные пылкие люди называют такое время — временем реформ, а тех, кто завозит новое оборудование, — реформаторами.

Это основная, радикальная путаница российской историографии: исследователи принимают за реформаторов — обыкновенных снабженцев. Есть такая должность на заводе — снабженец; это изворотливый человек, обладающий опытом налаживания контактов, ловкач, проныра, деляга, которого дирекция посылает к соседям, чтобы он привез новые детали к старым станкам.

Российское государство время от времени делегирует группу снабженцев для закупки нового оборудования, и служилые люди отправляются в Амстердам — учиться корабельному делу, в Женеву — осваивать социальную риторику марксизма, в Гарвард — перенимать приемы банковских спекуляций. Нет сомнений в том, что некоторые из этих снабженцев искренне заблуждаются на свой счет и полагают себя самостоятельными мыслителями, просветителями, «архитекторами перестройки». Некоторым из них мнится, что именно так, перенимая приемы западных технологий, могут изменить они вековой уклад своей суровой Родины. Вот освоят они прогрессивную банковскую систему — и не будет более угнетения и бесправия глухих российских деревень. Вот завезут они на старый завод компьютеры, и завод станет выпускать не колючую проволоку — а розовую пастилу.

Правды ради надо отметить, что идеалистов среди снабженцев немного. В большинстве своем снабженцы знают о том, что они именно снабженцы, а никакие не реформаторы, и — хотя им приходится в командировках значительно надувать щеки и говорить о прогрессе — они исправно служат той власти, которая их снарядила на добычу нового оборудования. Они хорошо знают, что завод, который отправил их в командировку, имеет свои собственные планы развития. Да, их послали за новым оборудованием, и есть соблазн назвать себя «просветителями» — но что такое это пресловутое оборудование? Пригодится сегодня, потом опять устареет, и выбросят его на помойку, и завтра пошлют новых снабженцев закупать новые прогрессивные штучки.

Дирекция завода, и сами снабженцы тоже, отлично знает, что основной секрет отечественною производства вовсе не в прогрессивных технологиях. Прогресс помогает, спору нет, но на принцип работы предприятия технический прогресс не влияет. Наше производство — особое.

Государство Российское — в силу своей природы, географии и истории — функционирует на принципах крепостничества, то есть функционирует постольку, поскольку девяносто процентов бесправного населения обслуживает десять процентов начальников. Протяженность российской территории, дурной климат, невозможность поместить всех в равные условия, тайга и болота — все это сделало главным принцип угнетения большинства ради прихотей меньшинства. Разумеется, существуют маленькие, но насущные радости, коими начальство должно делиться с народом: сознание своей уникальной миссии и дешевый алкоголь. Больше, собственно говоря, ничего и не требуется. Население последовательно обращают то в христианство, то в коммунизм, то в демократию — без видимого ущерба для принципа сотрудничества с начальством. Чтобы население обслуживало начальство более качественно и быстро, его вооружают компьютерами и обучают бурить скважины, но нет и не может быть в принципе такого плана преобразований, который обучил бы население Сибири работать на самих себя и не отдавать оброка в центр. Нет и никогда не бывало в русской истории таких реформ, которые были бы направлены на изменение главного принципа — крепостничества.