Медицинские и социальные проблемы однополого влечения - Страница 91

Приведенные Коном цитаты из работы Введенского вовсе не удивляют специалистов. Что с того, что исследователь обнаружил истероидные черты у 49 % гомосексуалов? Лычёв рассказавший о пережитом им сумеречном истерическом состоянии; Руслан, Ю., Аскольд, Ф. – все они истерики. Может быть, Кона шокирует сам термин? Действительно, в быту слова “истерик”, “истеричка” оскорбительны. Но диагноз – не бранный ярлык, а способ ориентации в особенностях психогенной ситуации и в характере больного. Без учёта диагноза, даже если он на чей-то слух звучит обидно, врач не выстроит системы медикаментозного лечения и психотерапии того или иного больного. Если бы Аскольд был акцентуантом не истероидного, а шизоидного круга, то потребовались бы иные способы лечения его сексуального расстройства. Наличие у пациентов истерии как невроза, акцентуации характера или даже психопатии не делает их в моральном плане ни лучше, ни хуже, чем скажем, Андрей “Рембо”.

Кон расценивает как очередной гомофобный выпад утверждение, что инфантилизм – частый спутник гомосексуальности, Но следует заметить, что это черта проявляется по-разному: кого-то из геев она делает человеком малонадёжным, а кому-то нисколько не мешает реализовать недюжинные творческие способности.

Что касается органических нарушений центральной нервной системы, то их наличие у Виктора, Максима, Леонида, Ф., Руслана, Володи (непоследовательного любителя Брамса), словом, у достаточно большой прослойки гомосексуалов, не вызывает ни малейших сомнений.

Можно ли называть органическим нарушением тот сбой половой дифференциации головного мозга, приуроченный ко второму триместру зародышевого развития, с которым связана “ядерная” гомосексуальность? Доказано, что речь при этом идёт не только об изменениях на уровне обмена веществ в нейронах, но и о существенном различии в количестве нейронов, образующих соответствующие половые центры (Le Vay S., 1993). Как бы ни квалифицировать эти отличия, степень их выраженности доступна оценке клинициста, и играет роль в выборе лечебной тактики при эго-дистонической гомосексуальности и в иных случаях, когда девиация отягощена невротическим развитием личности.

Многообразие форм гомосексуальной активности заставляет сексолога скрупулёзно анализировать особенности характера и темперамента, определять тип половой конституции, решать вопрос о наличии или отсутствии психогенной ситуации в родительской семье и в близком окружении; искать органические нарушения центральной нервной системы и оценивать их характер; исследовать эндокринный статус; судить о наличии нарушений в периоде половой дифференциации мозга и оценивать их степень, определять характер и выраженность невротического развития пациента. Только с учётом множества параметров можно решить вопрос, о какой (“ядерной”, транзиторной, заместительной, невротической) гомосексуальности идёт речь; нуждается ли пациент в помощи сексолога и в какой именно.

Не будучи врачом, Кон предпочитает размывать границы гомосексуальности, ведь он беспомощен в оценке форм девиации: “Гомосексуальность, очевидно, имеет определённые природные предпосылки, взаимосвязь которых остаётся пока гипотетической (не так уж она и гипотетична! – М. Б.) . Но хотя природа задаёт предрасположенность, склонность к той или иной ориентации, только социальный опыт индивида определит, как именно эта склонность проявится, и что из неё разовьётся”. (“Эксперимент” с превращением Джона в Джоан, похоже, так ничему его и не научил!) . Такая расплывчатость понятий, связанных с гомосексуальной активностью, на руку лишь гомофобным экстремистам, считающим всех геев преступниками, извращёнными соблазнителями и насильниками.

Кон прав, полагая, что одной лишь аутогенной тренировкой нельзя добиться перестройки личности. Для этого нужно то, о чём сам он, однако, умолчал: искусство врача и наличие соответствующих бессознательных установок самого пациента. Нижегородский сексолог Ян Голанд, который ошибочно верил, что гомосексуальность – болезнь, разработал методику постепенного перевода влечения из однополого в гетеросексуальное. Именно её Кон подверг суровой критике и назвал безответственным “экспериментом на людях”. Но Голанд не хватал пациентов с улицы. Они сами ехали к нему со всех сторон, надеясь, что станут наконец-то гетеросексуалами.

По правде, добиться этого ему удавалось тоже не часто (пациенты, которых я послал к нему лечиться, так и остались геями), но процент лиц с удавшейся трансформацией влечения в Нижнем Новгороде был явно выше, чем у сексологов из других городов. Этот факт в качестве аргумента в нашем споре о природе гомосексуальности и приводил Голанд. Однако успех его терапии определялась не столько справедливостью концепции о болезненной сущности девиации, сколько двумя факторами: во-первых, стихийным предварительным отбором, ведь в Нижний Новгород в первую очередь ехал тот, кто желал перемен всерьёз; во-вторых, личностью самого психотерапевта, молодого и энергичного в те далёкие 60-е и 70-е годы.

Врача боготворили почти все его пациенты, мужчины и женщины. Геи не были исключением; они старались походить на него, быть такими же мужественными и гетеросексуальными! К этому надо добавить и человечность их кумира. Вечно занятой, ведущий палаты в психиатрическом отделении, загруженный сексологическим приёмом и психотерапевтическими сеансами, он находил время выбивать у чиновников разрешения на длительное проживание и на работу, которые были необходимы его иногородним пациентам.

Влюблённость в своего доктора принесла добрые плоды как тем, кто приобрёл способность к гетеросексуальной жизни, так и тем, кто оставался гомосексуалом. Геи сохраняют тёплые чувства к своему былому кумиру, который относился к ним без привычного в те годы предубеждения. Это избавляло их от комплекса вины, так что они уезжали домой с меньшими проявлениями невроза, чем до лечения.

Сейчас, когда со сменой научной парадигмы, наивность концепции Яна Голанда стала очевидной почти всем (но, похоже, не ему самому, если судить по его публикациям в 2002 и 2003 годах!), вряд ли уместны упрёки в его адрес. В конце концов, он виноват не больше, чем сам Кон, призывавший когда-то в своих книгах строить коммунизм, искренне веря, как и большинство представителей нашего поколения, в возможность “социализма с человеческим лицом”. Не выбрасывать же из домашней библиотеки его добрую старую “Социологию личности”, хотя сегодня её марксистско-ленинская наивность тоже всем очевидна! Ошибочные концепции вполне могут приносить добро. Вряд ли те, кто благодаря Голанду обзавелись семьёй, так уж пострадали от его “экспериментов над людьми”.

Удача и прежде вознаграждала порой такие приёмы лечения, которые, по современным меркам кажутся абсолютно несостоятельными. Вот, скажем, смешные и наивные формулы внушения, которые давал в гипнотическом сеансе своему гомосексуальному пациенту Рихард фон Крафт-Эбинг:

“1. Я ненавижу онанизм, ибо он делает меня несчастным и больным.

2. Я не ощущаю больше никакого влечения к мужчинам, ибо любовь к мужчине противоречит природе, религии и законам.

3. Я ощущаю склонность к женщинам, так как женщины милы, привлекательны и созданы для мужчин”.

А между тем Крафт-Эбинг добился-таки своего! На его стороне оказалось подсознание пациента, о чём сам врач и не ведал (ведь он был психотерапевтом дофрейдовского периода).

Карл Густав Юнг, психотерапевт гораздо более современный и изощрённый, чем Крафт-Эбинг, напротив, даже не заметил того, что юноша-гомосексуал, которого он лечил, оставил его в дураках. История этого лечения настолько поучительна, что её стоит пересказать.

Двадцатилетний юноша, привезенный матерью к Юнгу в Швейцарию, чтобы избавить его от гомосексуального влечения, рассказывает свой сон (Юнг K. Г., 1994):

“Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я вместе со своим другом стою перед ним и держу в руке маленькую японскую фигурку из слоновой кости, с таким чувством, как будто бы над ней надо было совершить обряд крещения. Вдруг появляется некая немолодая дама, снимает у моего друга с руки цветное кольцо и надевает его себе. Мой друг опасается, что это каким-то образом может связать его. Но в этот момент раздаётся чудесная органная музыка”. По поводу японской фигурки юноша заметил: “Это был маленький, карикатурного вида человечек, который мне напоминал половой член. Во всяком случае, удивительно, что этот член следовало окрестить. Это, возможно, относится к моей гомосексуальности; ибо друг, стоявший со мной перед алтарём, – это тот, к кому я гомосексуально привязан. Он находится в такой же связи со мной. Цветное кольцо, очевидно, выражает нашу связь”.