Мед для медведей - Страница 9

Пол не разобрался, что именно ее так разозлило, и снова принялся объяснять жене структуру русского алфавита.

– Я не про буквы спрашиваю, – пожаловалась она, – просто должна была прийти открытка. – Еще раз весьма неодобрительно взглянув в иллюминатор, она решительно встала. – Черт, мне надоело. Я выхожу. По какому праву они позволяют себе так с нами обращаться! Почему я должна безвылазно сидеть в каюте? Я иду поговорить с этим, как его, Строгановым. На борт уже давно должна была прийти почта.

Она резво направилась к двери и открыла ее. Тут же раздался встревоженный женский голос:

– Нельзя, нельзя!

– Что она бормочет? – возмутилась Белинда.

– Она говорит, что выходить из каюты нельзя.

– Что за детский сад! – громко возмутилась Белинда, но тем не менее быстро вернулась в каюту, словно ее прогнали из коридора кнутом.

Насупясь, она сделала несколько быстрых шагов взад-вперед по каюте, потом закурила длинную тонкую сигарету, выдохнула ароматный дым Полу в лицо и снова заговорила:

– Думаю, я должна тебе кое-что сказать.

Пол взглянул на жену, мягко улыбнулся и показал на букву С в фамилии Пастернак.

– Слушай, ну что ты привязался ко мне со своими буквами!

Как раз в этот момент раздался негромкий стук в дверь и в каюту вошел таможенник. Сердце Пола болезненно сжалось и заныло.

– Добрый день.

После недолгого общения с русскими моряками Пол пришел к выводу, что ему придется их полюбить. Теперь, встретившись с первым сухопутным русским, он убедился, что не ошибся. Ну разве можно бояться или ненавидеть этого замотанного клерка в плохо сшитой и отвратительно сидящей форме офицера-таможенника? (Конечно, следует принять во внимание, что сейчас разгар лета, впечатление от зимней формы может быть совершенно иное.)

Это был невысокий человек среднего возраста с усталым, перечеркнутым ранними морщинами лицом. Было видно, что его одолевали многочисленные заботы. Пол мог легко себе представить, как этот человек приходит домой после окончания длинного советского трудового дня, его встречает сальный поцелуй жены, бульканье самовара и мерзкий запах свеклы на кухне. Ему навстречу выбегают дети, чтобы поприветствовать своего повелителя. В общем, этот человек обременен большой семьей.

Он предложил им открыть чемоданы.

– Мы все это носим, – нахально заявил Пол, – по крайней мере, моя жена. Это ее платья.

Таможенник с интересом рассматривал гору платьев, от которых исходил слабый запах какой-то химии.

– Все дело в том, что она потеет, – сообщил Пол, потом повторил по-русски отдельно слово «пот». Оно почему-то показалось ему вульгарным, и он решил сформулировать мысль иначе – «потение».

Таможенник понял и даже произнес это слово по-английски.

– Я немного беспокоюсь об этой книге, – пошел в наступление Пол и сунул таможеннику под нос известный русский роман. – Я могу ввезти ее в Советский Союз?

Таможенник взглянул на книжку без всякого интереса, потом нехотя пролистал страницы, словно искал спрятанный между ними старый трамвайный билет. В конце концов он изрек:

– Можно.

Потом он вернулся к платьям и принялся их медленно и аккуратно перебирать, пересчитывая. Именно так обращаются с вещами работники китайских прачечных. Платья громко шуршали.

– Боже мой! – воскликнула Белинда.

Затем, к своему огромному облегчению, Пол увидел, что таможенник не заинтересовался платьями. Он принял версию о повышенной потливости Белинды с прямо-таки оскорбительной готовностью. Он определенно искал что-то еще. Полу оставалось только гадать, что ему надо, пока толстые советские пальцы копались в его чемоданах. В конце концов он извлек на свет божий два тюбика стоматологического клея, один был полный, а другой почти пустой.

– А! – торжествующе воскликнул он. – Я так и знал! Наркотик!

– Нет, что вы, – улыбнулся Пол, – это специальное вещество, чтобы можно было поставить на место случайно слетевший зубной протез. Понимаете, у меня вот здесь, внизу, в центре, не хватает четырех зубов. Мне сделали протез. А когда жуешь резинку, да и не только ее, он иногда соскакивает. Приходится возвращать на место. И это своего рода клей, чтобы он держался.

Таможенник с недоверием разглядывал странные тюбики.

– Зубной врач сделал протез, – повторил Пол, – а в тюбике – клей, чтобы закрепить его во рту, если он выпадет.

Белинда весело расхохоталась, продемонстрировав свои ослепительно белые зубы.

– Я из-за тебя их потерял! – возмутился Пол.

И это было чистейшей правдой. Это произошло во время их совместного отдыха во Франции. Однажды Белинда решила, что у нее аппендицит, и потребовала, чтобы Пол немедленно отвез ее к доктору. Пришлось позаимствовать мотоцикл и мчаться сломя голову в больницу, причем, как выяснилось, по полосе встречного движения. Там он и врезался в ехавший навстречу «рено». Получилось, что доктор потребовался Полу, потому что аппендицит Белинды оказался плодом ее не в меру разыгравшейся фантазии.

– Наркотик, – продолжал настаивать таможенник.

– Нет, нет, – громко запротестовал Пол. Он попытался объяснить, что находится в тюбике, с помощью жестов, но смог только плотно сжать зубы, а потом помахать кулаком перед своей челюстью.

Таможенник пожал плечами. Что это еще может быть, если не какой-нибудь наркотик. В любом случае, он решил, что безопаснее всего будет конфисковать непонятный предмет. Причем, отправив оба тюбика в карман, никаких угрызений совести он не чувствовал.

– Но что я буду делать, – воскликнул Пол, – если чертов протез снова вывалится?

Пребывая в возбужденном до крайности состоянии, Пол протянул руку к карману таможенника, намереваясь заполучить свою собственность обратно, но строгий дядюшка крепко, хотя и не грубо, ухватил запястье нарушителя и отвел его руку в сторону. Белинда снова расхохоталась.

– Черт возьми, я же не достану никакой замены. У вас в России нет ничего подобного! И я ничего не смогу. А проклятая штуковина долго не продержится! – Сообразив, что сказал лишнее, Пол залился краской. Что ж, возможно, вчера после изрядного количества русского коньяка не было никакого староанглийского ростбифа для изнеженной американки. Он ни о чем ее не спросил, она тоже промолчала. Вероятно, настоящий отдых еще не начался. А теперь еще зубы вот-вот выпадут.

Таможенник выяснил, сколько Пол имеет при себе наличной иностранной валюты, и записал его ответ на каком-то бланке. Улыбаясь и что-то тихо бормоча себе под нос, таможенник нарисовал мелом на чемоданах крестики, но стоматологический клей он все-таки унес с собой.

– Пошли, – скомандовала Белинда, – вдохнем свежего советского воздуха и поговорим с человеком по фамилии Строганов.

Пол проворчал что-то неразборчивое. В коридоре он первым делом увидел множество белозубых улыбок. Советские зубы и зубы приверженцев советского строя отчетливо белели с висевших на стенах плакатов даже при довольно тусклом освещении коридора.

В том летном лагере, насколько он помнил, тоже всегда висели стенные газеты, их регулярно обновлял угрюмый комиссар, бывший военный летчик. Кроме того, он везде развесил портреты их командира, мрачного губошлепа, смахивающего на бульдога. Тогда дело с настенной агитацией было поставлено серьезно. А здесь судовая стенная газета висела уже давно и имела вполне стандартный заголовок «Миру мир». Русские безусловно гордились, что их слово «мир» имеет двойное значение. С одной стороны, оно означает отсутствие войны, с другой – планету, свет, вселенную. Как будто в этом была их, русских, заслуга. Газета пестрела фотографиями Хрущева, обнимающего лидеров революционного движения разных стран: бритых и бородатых, в фесках и беретах. Но у всех без исключения были отличные белые зубы. А у Пола вот-вот выпадут четыре штуки, причем на самом видном месте.

Возле административных помещений никого не было. А кают-компанию заполнили представители службы «Интуриста» и еще какие-то люди. Пол заблаговременно позаботился о печати в их совместном паспорте, поэтому мог наблюдать за всеобщей суетой спокойно. А о номере в гостинице должен был подумать Мизинчиков. Покойный Роберт, бедняга, состоял с ним в переписке. Роберт красочно описывал красивую процедуру смены караула и капризную английскую погоду, а Мизинчиков отвечал, что в Советском Союзе все очень счастливы, причем его английский вряд ли был выше уровня начальной школы. Но о чем-то же надо было писать, чтобы переписка совсем не заглохла.