Мед для медведей - Страница 5

Он легонько похлопал укрытую простыней аппетитную округлость, прикинув, что это должно быть, но, очевидно, не угадал. Белинда глухо вскрикнула, села и резко сдернула с себя простыню, представ перед ним обнаженной. Ее глаза метали молнии.

– Мне больно! Кретин! Все мужчины – неуклюжие и грубые животные…

В это время дверь, которую Пол забыл запереть, распахнулась и в каюту ввалился Егор Ильич.

Он вечно крутился в ресторане, предназначенном для пассажиров первого класса, но, казалось, не занимал никакой официальной должности на судне. В манере поведения Егора Ильича никогда не проявлялось подобострастие, поскольку это было запрещено режимом, наоборот, к пассажирам он относился по-семейному бесцеремонно.

Вот и сейчас он появился в каюте без стука, довольно ухмыльнулся, обозрев обнаженную фигуру дяди Павла, так он называл Пола, не обошел своим вниманием и грудь Белинды, а когда она юркнула под простыню, сказал: «Ага» и в знак одобрения поднял большой палец. Он был красив, но какой-то детской красотой, обладал очень красной, выдающейся вперед нижней губой и блестящими напомаженными волосами, распространяющими запах крема после бритья «Макс Фактор». На нем был хорошо сшитый вечерний пиджак (у него был еще один, утренний) от Бертона или Джона Колье. Он был слишком смазлив, чтобы стать хорошей рекламой Советской России. Что касается политической системы, он, скорее всего, ее просто не понимал. Он показывал дяде Павлу фотографию своей семьи за рождественским столом, однажды в ресторане он даже позволил себе исполнить довольно смешную пародию на Хрущева, которого он называл «Большой живот». Кроме того, он был убежден, что спутники и космические корабли – пустая трата народных средств, а наиболее значительными достижениями Запада считал джин, принцессу Маргарет, быстросохнущие мужские рубашки, автомобильные гонки и мистера Гарольда Макмиллана. Сделав круг по каюте, он остановился возле койки и сказал: «Ужин через десять минут. Одевайся быстрее». Затем он потянул на себя простыню, и, когда из-под нее показалась красная физиономия Белинды, сообщил: «А ты оставайся в постели. Доктор велел. Ужин я принесу в каюту. Что я принесу? Красную икру, консервированные крабы, огурец, черный хлеб».

Пока Пол поспешно натягивал нижнее белье, Егор Ильич, явно чувствовавший себя в каюте как дома, открыл шкаф и вытащил спрятанную среди одежды бутылку грузинского коньяка. Стаканы были у него с собой. Он щедро наполнил два стакана, протянул один из них Полу и сказал:

– Твоей жене нельзя. Доктор сказал, что ей нельзя пить и курить. А нам можно. – Он чокнулся с Полом, сказал «За ваше здоровье!», после чего коньяк моментально исчез.

– За ваше здоровье, – машинально ответил Пол.

– Пол, – подала голос Белинда, – я не хочу.

– А тебе никто и не предлагает, – ответил Егор Ильич и снова наполнил стаканы.

– За ваше здоровье, – поднял стакан Пол.

И коньяк исчез.

– За ваше здоровье, – ответил Егор Ильич.

– Каждый день одно и то же, – неизвестно кому пожаловалась Белинда, – они думают, что мы печатаем деньги?

– Конечно, – согласился Пол. – За ваше здоровье.

– За ваше здоровье.

Бутылка уже опустела на три четверти. А красная нижняя губа Егора Ильича ярко заблестела. Он сказал:

– Мы уже заканчиваем, – и аккуратно разлил оставшийся коньяк в стаканы.

– Чертова свобода, – вздохнула Белинда.

Егор Ильич расплылся в улыбке, протянул Полу его стакан, точным броском отправил пустую бутылку в мусорную корзину и снова провозгласил:

– За ваше здоровье. За мир во всем мире! – Он проглотил содержимое своего стакана и довольно крякнул.

– Миру мир, – отозвался Пол. Он чувствовал, как на него наваливается тяжелый пьяный дурман.

– Какой позор, – ругалась Белинда.

Егор Ильич принялся наскакивать на Пола, весьма похоже копируя боксерскую стойку. Он с шутливой яростью размахивал кулаками, легонько касаясь своего соперника. С трудом ворочая непослушным языком, Пол сказал:

– На ужин я не иду. Через час принесешь еду сюда. Борщ, холодную осетрину, блины со сметаной.

Егор Ильич подмигнул, изобразил несколько фигур из своей пантомимы, изображающей Хрущева с маленькими девочками, изобразил замысловатое балетное на, поправил, заглянув в зеркало, галстук, послал воздушный поцелуй Белинде и танцующим шагом вышел из комнаты.

Пол окинул взглядом Белинду и заявил:

– Хорошо, а теперь все будет по-моему. Я приготовил настоящий английский ростбиф для избалованной американки.

Высота тридцать пять тысяч. До цели осталось пятнадцать миль. Наводка по лучу. Атака! Правый двигатель горит. Зенитным огнем снесло большую часть левого крыла. Связи нет. Хвостовой стрелок доложил, что интерком сдох.

Пол проснулся и с удивлением обнаружил, что лежит обнаженный и сильно вспотевший на маленьком красном диванчике у переборки.

Но они же вернулись домой, Роберт вернулся. А потом он слушал граммофонные пластинки (такие большие, тяжелые круглые штуковины, музыка на которых всегда сопровождалась шипением и очень быстро заканчивалась). Но при этом лежал полностью одетым на своей кровати.

Брамс, Шуберт, Шенберг, Прокофьев, Опискин, Бах…

Снаружи в каюту проникал слабый свет. Электроэнергию на судне расходовали очень экономно. Было темно и мрачно. Должно быть, уже очень поздно.

Пол сделал попытку взглянуть на свои наручные часы. Это единственное, что было на нем надето. Независимо от того, сколь безудержно он предавался распутству, часы всегда оставались на руке.

Кстати, а было ли оно, распутство? Пол сморщил лоб, но ничего не смог вспомнить. Оказалось, что уже без десяти двенадцать. Почти полночь. Он приподнял голову и посмотрел по сторонам.

На нижней койке спокойно спала Белинда, уютно устроившись среди многочисленных одеял. На столе стоял нетронутый ужин: неизменный хлеб, красная икра, заливная осетрина, в окружении аккуратных колечек огурца. Посмотрев на еду, Пол моментально почувствовал, что больше всего на свете хочет пить. Следующим было ощущение урчания в животе. Пол страстно возжелал чего-нибудь холодного и газированного, причем в большом количестве, и тут же вспомнил, что бар закрывается ровно в полночь.

Он вскочил, обтерся полотенцем, быстро оделся, не утруждая себя поисками расчески, причесался пятерней и вышел из каюты.

Наверное, ему не следовало тратить столько усилий на одевание, решил Пол через несколько минут. На судне все, должно быть, сошли с ума.

Мимо него неторопливо продефилировала девица, слегка покачиваясь на высоченных каблуках. Из одежды на ней, кроме туфель, не было ничего. Нет, постойте, кажется, у нее еще что-то было на голове.

Не в силах отвести взгляд от ее соблазнительно покачивающейся попки, Пол, как привязанный, дотопал за ней до конца коридора. Там было светлее. Лестничная площадка, оформленная в стиле рококо, на стене большая карта, по которой змейкой вился курс судна, направо – вход в бар, налево – в библиотеку, превращенную в храм майора Гагарина.

При нормальном освещении Пол сразу же увидел, что привлекшая его внимание обнаженная девушка на самом деле была полностью одета. На ней была розовая пластиковая кожа, плотно прилегающая к телу от шеи до кончиков пальцев. Правда, разглядев, что костюм довершают монашеский чепец на голове и четки на талии, Пол слегка вздрогнул.

Держа руки на бедрах, девица приплясывала и кривлялась. Смех и веселье!

Немного растерянный Пол сделал попытку пробиться через толпу собравшейся здесь молодежи к бару. Он сообразил, что попал на костюмированный бал (конечно, ведь наступила последняя ночь путешествия), причем костюмы были сделаны с очевидной антиклерикальной направленностью.

Сутаны из простыней, монашеские одежды из одеял, накрахмаленные воротники поверх ночных сорочек и грязных пижам. Мужчины в большинстве своем были босыми, их физиономии были измазаны сажей и разукрашены помадой.