Мечтательница - Страница 4

На площади прозвучал гонг, означающий, что уже восемь часов и вскоре будут погашены все уличные фонари – настало время, когда рабам, морякам и солдатам полагалось покинуть улицы города и разойтись по домам. Рабы Перо скоро вернутся и обнаружат его лежащим в луже собственной крови с ножом, торчащим между ребер.

Они сразу узнают, что именно она заколола его. Слуга, безусловно, вспомнит, как подносил ей какао. Чета Дьюрелов разговаривала с ними обоими на улице. Не исключено, что уже поднялись шум и крики и полиция направляется к ее дому, чтобы допросить ее. Селин поднялась и, нервно отряхивая мокрую юбку, обвела взглядом комнату. Ей нечего бояться. Жан Перо – убийца. Почему же, в таком случае, она испытывает страх? Почему ощущает такую острую необходимость спасаться бегством? Она убила в целях самообороны. Она покажет им тело Персы, расскажет, что совершил Жан. Она все это узнала из своего видения…

Из видения…

Поверят ли ей?

Крепко сжав ледяные, как у Персы, пальцы, Селин шагала по комнате, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Она промокла до нитки и никак не могла обсохнуть. Рядом на вешалке висела легкая ярко-зеленая накидка. Девушка быстро набросила ее на плечи и затянула вокруг шеи шнурок. И все-таки она продолжала дрожать. Чем дольше она рассуждала, тем больше усиливалась ее паника.

Семейство Перо было одним из самых старинных, самых уважаемых в городе. Перо-старший, банкир, служил когда-то правоведом. Она была никем – всего лишь приемной дочерью какой-то гадалки. Селин уткнулась лбом в крепко сжатые кулачки и закрыла глаза. Золотые монеты за лифом платья впивались в кожу.

«Думай, Селин!»

Ее слово против слова Перо. Ее слово против слова богатых креолов с многолетней родословной. Они могут позволить себе услуги самых лучших адвокатов. И дня не пройдет, как она окажется за решеткой в старой тюрьме Кабильдо. К тому же кто возьмет на себя труд разыскивать убийцу старухи-гадалки, когда необходимо будет решить загадку убийства богатого креола? Селин быстро поняла, что на ее стороне не было ничего, кроме правды. Однако всем известно, что голос денег всегда заглушал голос правды.

Единственное, что она могла сделать, – это рассказать властям о том, что ясновидение помогло ей узнать, как была убита Перса, поведать о том, как Жан напал на нее и как она ударила его ножом, защищаясь. Она скажет им правду, но, вполне возможно, ее поднимут на смех. Если бы кто-нибудь верил в ясновидение, Перса давно стала бы богатой.

Ее единственной защитой была правда.

И никто никогда ей не поверит.

Плантация Моро под Новым Орлеаном

Дом не таил в себе ничего страшного, но в нем царила непонятная извечная печаль, обволакивающая его, словно испанский мох, покрывающий стволы огромных дубов, растущих по всей усадьбе. Особняк был возведен в стиле западных штатов: двухэтажная оштукатуренная снаружи постройка из деревянных балок и кирпича, окруженная широкой галереей под сенью покатой крыши. Два этажа, полные тишины, непримиримых противоречий и мстительной ярости.

Сидя на широком балконе второго этажа и внимательно оглядывая посыпанную мелким ракушечником подъездную аллею, Корд Моро высоко поднял хрустальный бокал, без слов обращая свой тост к девушке, которую никогда прежде не видел и надеялся никогда не увидеть.

Великолепное дедовское бордо, которое молодой человек позволял себе употреблять в неограниченных количествах, притупило все чувства, и Корд всматривался в темноту, куда едва доходил струящийся из окон свет и где поблескивала плотная завеса, сотканная из дождя.

Он никогда не злоупотреблял молитвами и привык полагаться на волю случая, хотя большую часть его жизни удача отнюдь не сопутствовала ему. Но теперь, когда минута проходила за минутой, а его нареченная невеста не появлялась, он испытывал все больший оптимизм, веря, что фортуна повернется к нему лицом.

Корд поднялся и пошел к деревянным перилам, стуком каблуков почти полностью заглушая шум дождевой воды, стекающей с карнизов галереи. Пьяно прицелившись, он поставил свой бокал на перила и обеими руками вцепился в мокрую перекладину. Наклонившись вперед и подставив лицо дождю, молодой человек с радостью ощутил, что приносящий эту непогоду ветер усиливается.

Перед домом, до дороги Ривер Роуд и дамбы, которая удерживала Миссисипи в русле большую часть года, раскинулся добрый акр прекрасно ухоженной земли, где росли огромные дубы, ореховые деревья и магнолии. Корд закрыл глаза, не желая видеть эту ночь, дождь и пляшущие блики фонарей, моля Бога научить его, как с легкостью вырвать из души боль, поселившуюся где-то внутри и становящуюся нестерпимее с каждым ударом сердца.

Сегодня вечером должен был венчаться не он, а Александр. Именно Алексу Моро, его двоюродному брату, предназначались и невеста, и большая часть наследства Моро, и плантации. Алекс действительно заслужил все это. Но энергичный, уверенный в себе Алекс, самый любимый из наследников Генри Моро, был мертв.

И Генри Моро, их дед, намеревался заставить Корда за это заплатить.

Воспоминание об Алексе – таком, каким Корд видел его в последний раз, – вечно будет преследовать его. Оба они находились в городской резиденции Генри Моро на улице Ройал: угроза желтой лихорадки, каждый раз охватывающая город в летнюю жару, наконец отступила.

В тот день, две недели назад, Корд, как обычно после ночи, проведенной в Старом Дворе за игрой в карты, сопровождаемой обильной выпивкой, проснулся очень поздно. Фостер, прислуживающий ему с самого детства, сначала отчаянно колотил в дверь, а потом, не дождавшись ответа, ворвался в комнату.

Фостер Арнольд был когда-то слугой матери Кордеро. Ни он, ни его приятель Эдвард Лэнг никогда не могли похвастаться тем лоском, каким должны обладать слуги высшей аристократии, поэтому их и отправили вслед за хозяйкой в Вест-Индию, когда она покинула Англию. Четырнадцать лет тому назад оба они вместе с Кордом приехали с острова, где остался его родной дом.

Никогда прежде Корд не видел живого, подтянутого слугу-англичанина таким расстроенным, как в это утро. Фостер стоял посреди комнаты ломая руки. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова.

Пока жив, Корд будет до мелочей помнить это утро. Он снова ощутил, как свело низ живота, когда он отбросил простыни и москитную сетку и свесил ноги с кровати. Сидя на постели, молодой человек, едва прикрыв обнаженное тело простыней, протирал глаза, сознавая необходимость сосредоточиться на том, что – почти безуспешно – пытался втолковать ему Фостер.

– В чем дело?

Раз его разбудили, значит, произошло нечто чрезвычайное. Он никогда не любил рано вставать, даже в лучшие времена. Но хуже, чем сегодня, ему вряд ли могло быть – голова гудела с похмелья.

Фостер только качал головой, прижав руки к груди. Непролитые слезы блестели в его глазах.

Корд чувствовал все нарастающее беспокойство.

– Из-за чего шум, Фостер? Обычно во всех истериках виноват Эдвард. С ним что-нибудь случилось?

Фостер широко развел руки, словно за что-то извиняясь, и выпалил без всяких объяснений:

– Алекс!

Еще мгновение онемевший слуга без кровинки в лице постоял посреди комнаты и вдруг бросился вон.

В душе у Корда зашевелился страх, который невозможно было выразить словами. Голова гудела после ночной попойки, руки тряслись, пока он пытался натянуть брюки. Даже не надев рубашки, Корд последовал за Фостером на второй этаж, где располагалось большинство жилых комнат.

Через широко распахнутые двери он выбежал на один из балконов. Окруженный расставленными повсюду горшками с душистым розмарином, шалфеем и лимонной вербеной, Корд перегнулся через железные перила. Во дворе около фонтана стоял блестящий черный экипаж, незнакомый Корду. Дверца была широко распахнута. Корд метнулся назад и спустился вниз. У подножия лестницы он столкнулся с мрачной процессией, которая уже почти дошла до кухни на первом этаже.