Меченый - Страница 16

Все хищники жадно следили за вершиной скалы, где шел молчаливый поединок между оленихой и волком.

Но там все было спокойно, и, кажется, никому не грозила опасность.

Миновал полдень, солнце повисло низко над горизонтом, а у скал и теперь ничто не изменилось. Всех мучил голод. Олениха, привыкшая по два-три раза в день набивать свой огромный желудок пищей, теперь, как никогда, ощущала голод. Она обгрызла на ближайших камнях налипшие лишайники, выдрала из щелей скалы корневища растений, обглодала ветки карликовой березки, что свисала над выступом, но все это не заглушало голод. Однако больше всего ее мучила усталость. Ноги ослабли, а тело все больше тяжелело. Она хотела прилечь, дать им передышку, но площадка оказалась слишком узкой, короткой, скошена набок, на ней можно было только стоять, да и то с трудом. Значит, и отдохнуть она могла, только покинув скалу. Но волк не уходил от прохода, ждал, ни на минуту не отрывая глаз от жертвы.

Поединок продолжался все так же молча, терпеливо. Оленихе никогда не приходилось быть так близко со своим заклятым врагом, и она не понимала, почему от его взгляда у нее слабеют мышцы, подкашиваются ноги. Она отворачивала голову, закрывала глаза, но снова и снова ловила голодный взгляд волка. Теперь олениха впервые ощутила пропасть, что таилась за гранью крошечной площадки. И ей стало страшно.

А день уже заканчивался. Скрылось солнце. Из мрачных расщелин выползала ночь, обнимая синим мраком лесные пространства. Все чаще и чаще стали скатываться камни с выступа. Хищники заволновались. Воронье безудержно орало. Шныряла четвероногая мелочь. Волки уже не ложились, злобно сторожили друг друга. Иногда они подходили к скале и, став на задние ноги, начинали нетерпеливо царапать когтями стену, оставляя на граните замысловатые бороздки.

Олениха осунулась, искривился хребет, взгляд потускнел. Она не раз падала коленками на острые камни, но еще находила в себе силы подняться, еще собиралась сопротивляться, жить. Но стоять не было сил и некуда податься, всюду смерть. Ноги окончательно ослабли, подломились, и олениха упала на острые камни выступа. Она уже не ощущала боли. Задние ноги попали в пустоту и беспомощно повисли над пропастью. Загремели, скатываясь, обломки. Волк бросился было вниз, но что-то задержало его. Олениха невероятными усилиями приподнялась на передние ноги, закрепилась еще, хотела встать, взглянуть на знакомые утесы, на родную тайгу и тот далекий, маячивший в темноте, Коларский хребет, где оставила сына, но глаза уже ничего не различали…

Внизу вдруг раздался вой стаи. Олениха так и не поднялась. Вой лишил ее последних сил. Откинув голову, как бы облегчая падение, она сползла с грани выступа и вместе с камнями полетела в пропасть…

Когда взошла луна, хищники закончили расправу. Меченый лежал у сосны. Глаза его слипались, голова лежала на передних лапах Шустрой, и та лениво зализывала черную шерсть на загривке вожака.

У останков оленихи шла обычная грызня мелких хищников. Кричало голодное воронье. Груда костей пополнилась. На стенках скалы появились новые царапины.

Кругом привычный покой зимней ночи. Синие тени разбрелись по бору. Воздух чист, беззвучен…

Лось постоял, послушал… Весь на виду, при лунном свете он кажется великаном. Прет из него силища звериная, и кажется – нет ей равной. Грудь у лося широкая, мускулистая, шея короткая, толстая. Шуба на нем темно-бурая, длинношерстная, теплая, на ногах высокие бледно-желтые чулки.

Давно живет лось в Бэюн-Куту. Никого не обижает, ни с кем не ссорится.

Зайчишка заметил сохатого и не отстает от него. Знает косой, что сломанная лосем березка вершиной ляжет на снег.

Зайчишка доволен, идет за великаном, похрустывает, шевелит ушами, то и дело продувает нос.

Неизвестно откуда набежавшее облачко заслонило луну, и бор помрачнел. Погас свет на сугробах. В свинцовой тишине то треснет старое дерево, то пикнет сонная синичка, то ухнет, оседая, снег. Однако эти звуки не беспокоили ни лося, ни зайца.

Так продолжалось долго. Голод утолен, можно и отдохнуть. Но вот что-то встревожило лося. Он вздрогнул, замер в испуге, приподнял высоко голову, и изо рта выпала на снег веточка. Затяжным глотком зверь потянул в себя воздух, и в больших круглых глазах отразился страх. Лось прыгнул, но, еще не веря себе, задержался. Повернув голову в сторону разложины, что синела за краем бора, еще раз потянул ноздрями и, ломая широкой грудью чащу леса, рванулся в глубь бора. Следом за ним уползал треск сломленных кустов.

Зайчишка с перепугу припал к снегу, затаился. Он решил, что где-то близко появилась сова. Лежит, не дышит, слушает. Приподнял голову – никого не видно. Но вот издалека долетел странный шорох.

Что бы это могло быть? Заяц вскакивает, крутит головою, прядет длинными ушами. А шорох становится яснее, приближается и уже заполняет ближнее пространство.

Да ведь это волки! Спасайся!.. И его ноги замелькали по бору.

Косой так наддал, что и не заметил, как с ходу налетел на валежник. Только пыль взвихрилась и бросила зайца на табун уснувших косачей. Всполошились птицы, крик, шум. Вырываясь из снега, они били зайца крыльями, царапали бока, а у того задрожало сердечко, ноги онемели, понять не может, что случилось.

– А-а-а! – заорал он на весь бор.

Вот рядом треснул сук, и что-то черное, огромное заслонило луну, больно ударило зайца когтистой лапой, и еще раз, и еще – вдавило глубоко в снег.

Это бежала стая Меченого.

Тут уж не до зайца! Не время связываться с мелочью, когда впереди лось. Только бы взять его… И волки, напрягая силы, замелькали под сводом потускневших сосен.

Но не так просто загнать зимой крупного зверя по глубокому снегу! У него ведь метровые ноги, пошел и пошел, только сучья трещат, да из-под широких копыт белая пыль поднимается.

А силища какая: ногою хлестнет – из одного волка два станет; рогом ударит – насквозь прошибет. Зря стая с ним связалась, не догнать! Далеко ушел и все норовит логами, где глубже снег. Понимает, что делает. Волки бегут по брюхо в снегу, передний грудью путь прокладывает.

Лось уходит в глубь бора, в самую чащу леса и все махом, без передышки. Много пробежал, ой, как много, хищникам не догнать! Только перед рассветом он попал в знакомый лог, куда спешил. Тут уж его никто не потревожит: глушь, чаща, к тому же место кормистое, можно беспечно прожить много дней.

Лось затормозил бег. Тяжелое дыхание выдавало усталость. Он казался еще более неповоротливым, еще более грузным.

Лосю, как никогда, хотелось прилечь, уставшие ноги требовали передышки. Он теперь не верил тишине, лишился покоя. Кочки, пни, тени деревьев пугали его, он подолгу всматривался в густой сумрак леса. Но усталость брала верх, и зверь сдался. Через минуту он лежал на снегу, разбросав ноги, откинув рогатую голову.

Его и сонного не покидала тревога. Тяжело дышал, ерзал всеми четырьмя ногами по снегу, удирая от кого-то, и, наконец, вскочил, шарахнулся в сторону, да вдруг остановился, не узнав места, в котором оказался. Ноздри раздулись, уши поднялись торчмя, мутными глазами смотрел на свой след, прикрытый сумраком. Вокруг тишина, ничто не шевелилось, только мороз немою поступью бродил по бору, и где-то далеко знакомо постукивал дятел, – значит, уже утро.

Зверь осмотрелся, пошагал по скрипучему снегу, постоял у края осинника, послушал… В коротком сне не отдохнули ноги, наоборот, еще больше расслабли. Только длительная передышка могла вернуть силы лесному великану, и он тяжело, безвольно опустился на землю. Но сон на этот раз был еще короче, да, вернее, он и не начинался. Лось не успел закрыть глаза, как из далекого края бора в утреннюю тишину просочился еле уловимый звук – то где-то далеко, на его следу, выл голодный волк.

Лось вскочил. Вой повторился, еще более заунывный и жуткий.

Лось, не разбираясь, что впереди, бросился по чаще в глубь лога.

Какая страшная сила была в волчьем вое! Легкими прыжками Меченый рассекал снег. В его движениях не было торопливости, будто понимал волк – куда бы ни бросился лось, как бы ни петлял по тайге, а уж коль отдал свой след волкам – не миновать ему схватки со стаей.