Меблированная Кармен - Страница 2

— Вотъ тебѣ разъ! — думаете вы, — „Петинька“! Какъ-же этотъ самый Петинька говорилъ мнѣ, будто живетъ въ номерахъ и знакомъ съ дамой всего три недѣли?

Вваливается возвратившаяся изъ оперы, съ театральной галерки, компанія „нашихъ“: тутъ и мозглявенькій Пушкинъ изъ банкирской конторы, и вертлявый юристъ въ пенснэ французскаго золота, и медикъ третьяго семестра Архипъ Превозносященскій. Это мужчина съ грудищею тенора di forza, плечами Ильи Муромца, съ рѣзкими чертами энергическаго лица, голосомъ какъ у протодіакона и кулакомъ — „по покойнику на ударъ“. Превозносященскій садится въ дальній уголъ и, въ то время какъ всѣ шумятъ и болтаютъ, пребываетъ тамъ тихо и молчаливо. Но вы чувствуете на себѣ его тяжелый и какъ бы подозрительный, враждебно испытующій взоръ, и вамъ почему-то неловко подъ этимъ взоромъ, какъ на экзаменѣ. Вы видите также, что хозяйка время отъ времени, украдкой, поглядываетъ въ сторону Превозвосященскаго и слегка качаетъ головою съ ласковой укоризной. Вино, пиво. Компанія весела, „врутъ“ достаточно много и достаточно откровенно. Хозяйка фамильярна уже не съ однимъ Петинькой, а всѣ у нея стали Сереженьки, Сашеньки: всѣ, кромѣ Превозносященскаго, котораго она усиленно вѣжливо зоветъ Архипомъ Владиміровичемъ. Зараженный этимъ калейдоскопическимъ измѣненіемъ недавняго бонтона на распущенность меблированной богемы, вы быстро входите въ общій тонъ и начинаете болтать съ хозяйкой тѣ же пустяки, что и всѣ болтаютъ. И вдругъ вскрикиваете, потому что тяжелая лапа Превозносященскаго становится вамъ со всего размаха на мозоль, и самъ онъ выростаетъ предъ вами, какъ коломенская верста, храня на лицѣ выраженіе Хозе, вызывающаго Эскамильо „а coups de pavaja“.

— Что это вы?

— Ахъ, извините! Сколь вы нѣжны! — грубо отвѣчаетъ богатырь, очевидно, задирая васъ.

Хозяйка встаетъ съ мѣста и порывисто уходитъ за перегородку спальной, откуда раздается ея сдержанно-взволнованный зовъ:

— Архипъ Владиміровичъ, пожалуйте сюда на минутку.

Воинственный пылъ Превозносященскаго погасаетъ. За перегородкой быстрый, рѣзкій дуэтъ шопотомъ; до васъ долетаютъ отрывистыя повышенія то mezzo-soprano, то баса:

— Это невыносимо… Сколько разъ просила… Вы не умѣете себя держать въ обществѣ… Какъ это глупо… Вы меня компрометтируете…

— Но не могу же я дозволить, чтобы всякій…

— Не ваше дѣло. Я сама знаю, что прилично, что неприлично, и всякаго сумѣю остановить, когда будетъ надо…

Компанія сдержанно улыбается, и кто-нибудь нагибается къ вашему уху съ совѣтомъ: „Вы, батенька, съ Матильдой Алексѣевной поосторожнѣе! Превозносященскій у насъ — ухъ какой! Къ намъ-то онъ привыкъ, а вы человѣкъ вновѣ“…

Превозносященскій возвращается краснѣй рака и весь остальной вечеръ ухаживаетъ за вами съ самоотверженной кротостью и усердіемъ, стараясь изо всѣхъ силъ заслужить прощеніе ваше и „ея“. Предъ вами — меблированная Карменъ, дрессирующая своего меблированнаго Хозе.

А потомъ Хозе повадится ходить къ вамъ каждый день либо съ жалобами на тиранство погубительницы своего покоя, либо сидѣть по два часа подрядъ молча, со взоромъ, уставленнымъ въ одну точку и полнымъ такой мрачной выразительности, что послѣ этого визита вы идете къ меблированной Карменъ и дружески (ибо уже недѣли двѣ какъ вы ближайшіе друзья) рекомендуете:

— Вы-бы, Матильда Алексѣевна, какъ-нибудь полегче съ Превозносященскимъ! Вотъ вамъ Федоровъ сталъ конфекты носить… а тотъ, медвѣдь, на стѣну лѣзетъ, никакъ съ нимъ не сообразишь. Вѣдь, вы знаете, какой онъ. Долго ли съ нимъ нажить хлопотъ?

Карменъ клянется вамъ, что она ни въ чемъ не виновата, что Архипъ напрасно ревнуетъ и дѣлаетъ исторію, какъ всегда, изъ пустяковъ, — и… въ тотъ же вечеръ уѣдетъ съ Федоровымъ кататься за городъ!.. А ночью, по ея возвращеніи, вы не должны слишкомъ удивляться, если услышите отчаянный стукъ въ дверь вашего номера и отворите бѣдной Карменъ, которая, растерзанная, въ изорванномъ бѣльѣ, окровавленная, съ помутившимися отъ ужаса глазами и бѣлымъ, какъ полотно лицомъ, прохрипитъ вамъ:

— Онъ хотѣлъ меня зарѣзать! — и упадетъ безъ чувствъ на вашемъ порогѣ.

Случай съ трагедіей, конечно, вездѣ и всюду дѣло исключительное. Но эти Матильды Алексѣевны, эти меблированныя Карменъ, съ ихъ перемѣнчивыми легкими романчиками — явленіе частое, общее и замѣчательно точно и одинаково повторное. Мнѣ лично случалось знать ихъ штукъ до десяти. И, право, мѣнялись лишь имена, да цвѣтъ волосъ, да покрой капотовъ. А затѣмъ всегда одна и та же исторія.

Непремѣнный возрастъ между тридцатью пятью и сорока пятью годами (по словамъ Карменъ, — тоже всенепремѣнно, — двадцать шесть); непремѣнно — либо имя русское, а отчество иностранное, либо имя иностранное, а отчество русское; непремѣнная смѣсь прошлой бонтонности съ настоящей распущенностью; непремѣнный неоконченный разводъ съ супругомъ; непремѣнная, — частью дѣйствительная, частью притворная, ради интересности, — нервность и истеричность. Всѣ эти дамочки — дѣти полурусскихъ семей: съ примѣсью остзейской, французской или польской крови. Родители когда-то были богаты, потомъ крахнули. Дамочекъ воспитывали широко и богато, а потомъ, — силою-ли необходимости, случаемъ ли, — онѣ попали въ руки глупыхъ. скучныхъ и неподходящихъ захолустныхъ мужей, ко всему этому — обыкновенно — хотя достаточныхъ, но не слишкомъ богатыхъ. Словомъ, въ супружествѣ — ни деньги, ни красы, ни радости: однѣ лишь „сцены“, вялый сонъ, недомогающее прозябаніе въ бездѣльномъ и безденежномъ „медвѣжьемъ углу“. А барынькѣ „жить хочется“, она съ темпераментомъ, съ нервами „съ головкой“. Да еще въ головку положено нѣсколько идеекъ изъ умныхъ романовъ. Въ десяткѣ барынь этого сорта я зналъ двухъ, трехъ такихъ, что по части тонкой психологіи чувствъ и, конечно, любви въ особенности, смѣло могли бы заткнуть за поясъ хоть самого Бурже. И вотъ загорается у барыньки идея — „оставить этотъ скучный дворъ, гдѣ жалкое существованіе“, и помчаться въ столицу на поиски новой жизни, подъ псевдонимомъ новаго и „своего дѣла“. Мужъ высылаетъ ежемѣсячно деньги… жить кое-какъ можно, — тѣмъ болѣе, что окружающая барыню въ столицѣ меблированная среда неприхотлива и невзыскательна. Вокругъ барыньки толпится молодежь, очень юная, очень веселая, — безпритязательно влюбленная и платонически поклоняющаяся. Молодежь на три четверти провинціальная: дѣти медвѣжьихъ угловъ, нагрянувшія въ столицу — съ аттестатомъ зрѣлости въ одномъ карманѣ и четвертнымъ билетомъ въ другомъ — изъ захолустныхъ гимназій и семинарій. Они и женщинъ-то не видывали, кромѣ наивно-тупенькой кузины Машеньки и еще болѣе наивно-грубой горничной Галки или Дуняшки. Холеная, „интеллигентная“, ловкая, хорошо одѣтая Матильда Алексѣевна поражаетъ ихъ, какъ существо невѣдомаго міра; они всѣ — у ея ногъ. Ахъ, какая женщина! Ахъ, какой человѣкъ! И лишь немногіе смѣльчаки матеріалисты дерзаютъ мечтать:

— Ахъ, если бы она увѣнчала мой пламень! Значитъ, „флёрта“ — сколько хочешь, обязанностей никакихъ: Барынькѣ весело, она втягивается въ флертовую музыку и черезъ нѣкоторое время дѣлается ея спеціалисткой — „меблированной Карменъ“. Попадаются между ними и „червонныя дамы“, — Ребекки Шарпъ, ловкія эксплоататорши вертящейся вокругъ нихъ молодежи, — но это относительная рѣдкость. Обыкновенно, это — женщины очень легкомысленныя, поверхностныя, но добрѣйшей души; онѣ скорѣй сами готовы отдать свое, чѣмъ взять чужое. До тѣхъ лишь поръ, пока флёртъ остается только флёртомъ, длится истинный расцвѣтъ меблированной Карменъ. Она — своего рода мотылекъ, перелетающій съ цвѣтка на цвѣтокъ, ни къ одному особенно но привязывающійся, разстающійся легко, дружески, и оставляющій по себѣ такое же дружеское воспоминаніе въ участникѣ мимолетнаго увлеченія. И вдругъ въ такія-то розовыя отношенія врывается мрачный и буйный Хозе-Превозносященскій. Карменъ „закрутила“ его между прочимъ, такъ себѣ, изъ любопытства, — какъ это отнесется къ ней „непочатая натура“? А непочатая натура взяла да и вспыхнула самою настоящею страстью — безпредѣльною и самоотверженною, но требующею и къ себѣ уваженія; взяла да и привязалась къ меблированной Карменъ, какъ можетъ привязаться молодая, впервые охваченная любовью сила, попавшая въ мягкую власть, въ бархатныя лапки къ героинѣ бальзаковскаго возраста, отцвѣтающей, но опытной и интересной, и еще прекрасной прелестью теплаго, яснаго „бабьяго лѣта“. Страсть заразительна. Настроеніе меблированнаго Хозе охватываетъ и меблированную Карменъ. Она сознаетъ себя героинею большого, крупнаго, сильнаго чувства, и ей нравится сознаніе, возвышающее ея женское достоинство. Форменное объясненіе въ любви. Связь. Но Превозносященскій — Превозносященскимъ, а въ свою флёртовую бойкую богему барынька слишкомъ сильно втянулась, чтобы отъ нея отказаться. Онъ любить, но въ то же время флёртируетъ, флёртируетъ и флёртируетъ. А Хозе въ своей ревнивой безраздѣльной любви рычитъ, рычитъ и рычитъ. Рычитъ, — однако, терпитъ. Но всякому терпѣнію бываетъ конецъ. И въ одинъ прекрасный день Хозе убѣждается, что его Карменъ устала отъ сильныхъ страстей, что флёртъ затягиваетъ ее сильнѣе обыкновеннаго, и что, увы, кажется, на горизонтѣ уже обрисовалась тѣнь его счастливаго преемника, меблированнаго тореадора Эскамильо.