Маяковский без глянца - Страница 6

– Ангел… – начал мосье Франсуа.

– Которая? – оживилась Алиса.

– Я не про даму, я про поэта. Это его написал художник на стене киевского собора. Ангел страшного суда, он держит в руках весы правосудия. То же самое грозное лицо.

Алексей Елисеевич Крученых:

Голос, этот самый совершенный инструмент, математически точно воспроизводящий мысль и образ, краски и звуки, и все многообразие бытия, – полонил Маяковского и был покорен им. Поэт подчеркивал это даже в названиях своих книг: «Маяковский для голоса», «Во весь голос». Все вещи Маяковского написаны для громкого чтения, для эстрады, для площади. Маяковский весь в голосе, и даже собственные живопись и рисунок он поставил на службу своей поэзии.

Софья Сергеевна Шамардина:

Он любил свой голос, и часто, когда читал для себя, чувствовалось, что слушает себя и доволен: «Правда, голос хороший?.. Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего…» Льется глубокий, выразительный, его особого, маяковского тембра голос.

Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:

Голос <…> не был богат интонациями, но достаточно выразительный. Говорил размеренно, со средней быстротой, с большой напористостью и убедительностью, скандировал слова. Подобно остальным движениям, речь не была плавной, но часто имела резкий, обрывистый, «глыбистый» характер, слова произносились звучно, внушительно, как бы «падали».

Любил напевать, но чрезвычайно при этом фальшивил, вследствие полного отсутствия музыкального слуха.

Галина Дмитриевна Катанян:

У него глубокий бархатный бас, поражающий богатством оттенков и сдержанной мощью. Его артикуляция, его дикция безукоризненны, не пропадает ни одна буква, ни один звук.

Василий Абгарович Катанян:

Надо было увидеть его после «квартирного тихо» на эстраде, чтобы понять, что этот голос, хотя и по росту, но совсем не резкий, густой и приятный, имеет свойство разрастаться, заполняя тысячные залы без остатка, что есть в нем, когда нужно, рявкающая сила, сотрясающая стекла и колонны.

Иван Васильевич Грузинов:

Сильное впечатление на слушателей производил огромный голос поэта, которым он в совершенстве владел. Это металлический бас, изредка переходящий на высоких нотах в фальцет: обыкновенно высокие ноты произносились фальцетом при длительном чтении стихов. По-видимому, от переутомления.

Алексей Елисеевич Крученых:

Можно сказать, что голос Маяковского был лучшим показателем его поэтического здоровья.

Трудно указать в мировой литературе поэта, стиховая техника которого была бы так тесно связана с его голосовым аппаратом, как это было у Маяковского. Грубые, грузные слова, например, несомненно были обусловлены могучим нижним регистром баса Маяковского. Правда, в его диапазоне были и звенящие верхние ноты. Но именно они часто переходили в фальцет, в визг, ими прорывалась стихия скулящей лирики, всяческого упадка и сомнения в себе.

Полное владение Маяковского своим голосом совпадало с наиболее благотворными периодами его деятельности. Именно в это время он особенно охотно и блестяще выступал перед аудиторией. В эти моменты поэт был убежден, что каждое его слово –

<…> Помню, в двадцатые годы меня поразило следующее: кроме главной, основной волны голоса, слышались и еще какие-то дополнительные голоса, как будто я слушал орган.

Григорий Филиппович Котляров (1890 – около 1970), художник, соученик В. Маяковского по Школе живописи, ваяния и зодчества в Москве:

Трудно передать очарование этого неторопливого, отяжеленного выразительной уверенностью голоса. Вначале он мог бы показаться несколько назойливым и однообразным, но, по мере того как развертывались стиховые ритмы, этот голос креп, поднимался, падал, сплетался в узор гибких, увлекающих за собой интонаций. Порою звенел он торжественно и глухо, порою сверкало в нем острие колкой насмешки. Широкое, неудержимое течение речи влекло за собой весь зал. Так идет река после ледохода, налитая до краев, тяжелая, уверенная, спокойная и властная, каждой каплей чувствующая близость необъятного моря.

Из репортажа газеты «Эль универсаль иллюстрадо» (Гавана):

Без всякой позы, исключительно благодаря своим природным данным – дыханию, которое чудодейственно ритмизирует и делает необыкновенно яркими все оттенки голоса, – подчиняет себе Маяковский слово настолько, что оно способно увлечь массу даже тогда, когда бывает предназначено для несравненно более узкого круга.

Иван Васильевич Грузинов:

Однажды в полдень я увидел Маяковского шагающим с двумя неизвестными мне людьми по Советской площади. Это было в начале двадцатых годов, в момент обострения отношений между Советским Союзом и Англией.

Маяковский и его спутники быстро взобрались по внутренней лестнице на верхнюю площадку обелиска Свободы.

Маяковский начал читать стихи, проникнутые чувством страстной любви к родине.

Голос его был отчетливо слышен. Пространство Советской площади было для его голоса таким же, каким для голоса многих других людей является пространство обыкновенной комнаты.

Павел Ильич Лавут (1898–1979), организатор выступлений В. Маяковского, автор книги воспоминаний «Маяковский едет по Союзу»:

Суета путешествий, «скачки с препятствиями» нравились Владимиру Владимировичу. Он любил и остро ощущал насыщенность дня.

В седьмом часу утра (январь – темно!) в Сызрани узнаю, что нас обгоняет ташкентский скорый. Маяковский, слыша мой разговор с проводником, просыпается.

Спрашиваю:

– Как быть? Не пересесть ли?

Маяковский, еще в полусне, бросает:

– О чем речь? Конечно. Разделение труда: вы бегите оформлять билеты, а я соберу вещи.

Лишь выйдя из вагона, я понял абсурдность затеи: ветер, мороз, гололед. На перроне ни души. Поезда стоят далеко друг от друга (метров 300), в разных концах перрона. Бегать невозможно, можно только семенить ногами. Носильщика не нашел.

Я возвращался из кассы, держа в руке билеты и сдачу, когда увидел Маяковского с носильщиком. Но тут, на радостях, должно быть, я поскользнулся, упал и выронил билеты. Быстро подобрав их, я кинулся догонять Маяковского. В эту минуту поезд тронулся, и я услышал крик:

– О-с-т-а-н-о-в-и-т-е!!!

И поезд… остановился.

В это трудно сейчас поверить.

Сознаюсь, что ни до, ни после этого я не ощущал такой силы голоса Маяковского.

Алексей Елисеевич Крученых:

Он сам как-то сказал:

– Моим голосом хорошо бы гвозди в стенку вколачивать!

У него был трубный голос трибуна и агитатора.

Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:

Смесь сильной задиристости и в то же время «нервной трусости»: влезал во все уличные скандалы.

Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942), поэт, один из главных теоретиков имажинизма, переводчик, мемуарист. Член объединения «Гилея». Лидер московской группы футуристов «Мезонин поэзии». Член «Ордена имажинистов»:

С первых дней своей поэтической деятельности он усвоил себе тон бретерства и напускного грубого нахальства. И, сделав этот тон своей маской, он сумел прожить так, что только хорошо знавшие его видели под этой маской неутомимого труженика с очень часто смущавшейся душой.

«Развязные люди всегда застенчивы», – писал Анатоль Франс. Это применимо к Маяковскому больше, чем к кому-либо.