Маяковский без глянца - Страница 5

Юрий Карлович Олеша:

У него трость в руке. Он не столько ударяет ею по земле, сколько размахивает в воздухе.

Лев Абрамович Кассиль (1905–1970), писатель, участник группы ЛЕФ, приятель Бриков и В. Маяковского:

Грохая тростью в асфальт, легко обгоняя попутных, круто обходя встречных, неся широкие плечи над головами прохожих, шагает Маяковский по Москве – твердо и размашисто. За ним в толпе завиваются воронки, как в воде за пароходом. Все оборачиваются, смотрят ему вслед. Одни узнают: «Маяковский прошел», взоры других увлекает за собой необыкновенность, широта и прямизна этой поступи.

Он шагает по Москве. Он уже стал частью Москвы. Его голос уже влит в грохот столицы. Его походка стала чертой уличного движения. Нельзя, кажется, представить себе Москву без него. Стук его трости, шаг его, пологий покат плеч, плывущих над головами, навсегда запомнит Москва.

Он идет, не поворачивая головы, но из-под тяжелых бровей глаз пронзительно и цепко, как гарпун, вонзается и в поваленную урну на заплеванном тротуаре, и в самолет, плывущий по небу.

Василий Абгарович Катанян:

Поспевать за ним, если он не прогуливается, а держит путь в определенное место, не так уж просто.

Лев Вениаминович Никулин (1891–1967), писатель, мемуарист. Знакомый В. Маяковского:

Он был неотделим от московского пейзажа, летнего пыльного полдня и московской сумеречной белой ночи. <…> Здесь он необходим, нужен, естественен, именно здесь, на улицах, он был более к месту, чем в тесном человеческом жилье. Только на улице и на эстраде Политехнического музея или Дома союзов он был пропорционален масштабам зданий.

Наталья Александровна Брюханенко (1905–1984), издательский работник, входила в группу ЛЕФ, в 1926–1927 гг. – возлюбленная Маяковского:

Вечер состоялся в клубе Центрального телеграфа на Тверской. Пришли мы слишком рано, и не хотелось ждать в помещении. Была чудесная весенняя погода. Мы вышли на улицу, и Маяковский сел на ступеньки телеграфа, расставив ноги, держа между ними трость и положив на нее скрещенные руки. Мне запомнился он таким. Уж очень это было здорово, как он расположился в центре Москвы, на улице, как у себя дома. Очень солидно и по-хозяйски сидел он тогда на ступеньках здания телеграфа.

Лев Вениаминович Никулин:

Но это не была типично русская фигура былинного богатыря, которая идет только русскому фону. И Бруклинскому мосту в Нью-Йорке, и пальмам мексиканских городов подходил интернациональный облик поэта.

Из репортажа газеты «Эль универсаль иллюстрадо» (Гавана):

Это – сильный молодой человек высокого роста, чья мощь проявляется совершенно одинаково как в улыбке и взорах, так и в движениях, всегда очень ловких, несмотря на его корпуленцию. <…> Меня поразила какая-то необыкновенная гармония между его физическими и духовными данными; он как бы олицетворяет собой известную пословицу: «здоровый дух – в здоровом теле».

Из репортажа газеты «Фрайгайт» (Нью-Йорк):

Маяковский бросает выкуренную русскую папиросу, закуривает другую и начинает ходить из угла в угол большой меблированной комнаты на Пятой авеню. Его высокая сильная фигура с энергичными обветренными чертами лица и крепкими мускулами стройна, как на марше… В нем совершенно нельзя признать русского. Он больше напоминает мексиканского ковбоя. Вот он остановился, бросил через окно взгляд на Пятую авеню – и своим глубоким, громовым, заполняющим всю комнату голосом сказал:

– Эх, скучно тут у вас! <…>

Вот он – Маяковский! Так же прост и велик, как и сама Советская Россия. Гигантский рост, крепкие плечи, простенький пиджачок, коротко остриженная большая голова и широкая русская ноздря.

С виду – ничего величественного, отличительного: просто русский парень, здоровенный, угловатый, размашистый.

Лев Вениаминович Никулин:

1929 год.

Из гостиницы «Истриа» на Монпарнасе выходит человек тридцати шести лет. Он высок ростом, широкоплеч и сложен пропорционально и складно. На нем скромная добротная одежда – так может одеваться пароходный механик, рабочий в праздничный день. Он волочит за собой тяжелую трость, а иногда ставит ее вертикально перед собой. Нельзя угадать национальность человека, – у него глаза южанина, широкий подбородок англосаксонца и цвет кожи американца, у которого есть примесь индейской крови. У него большой рот. Он кажется большим оттого, что у этого человека привычка растягивать губы, когда он говорит и хочет, чтобы его правильно поняли.

Иван Васильевич Грузинов:

У Маяковского почти всегда крепко сжатые челюсти. Его лицо почти всегда выражает сильное нервное напряжение.

Вероника Витольдовна Полонская (1908–1994), актриса МХАТа, мемуаристка. Жена артиста М. М. Яншина. Последняя возлюбленная В. Маяковского:

Осип Максимович сказал:

– Обратите внимание, какое несоответствие фигуры у Володи: он такой большой – на коротких ногах.

Действительно, при первом знакомстве Маяковский мне показался каким-то большим и нелепым в белом плаще, в шляпе, нахлобученной на лоб, с палкой, которой он очень энергично управлял.

Алексей Алексеевич Боровой (1875–1935), теоретик «эстетического анархизма», в 1914–1915 гг. заведовал литературным отделом газеты «Новь», где печатался В. Маяковский:

Физически, несмотря на его грубо эффектную наружность, он был мне противен. Мне омерзителен был его готтентотский зад, которым он вилял на ходу.

Юрий Карлович Олеша:

Иногда он появлялся на веранде ресторана «Дома Герцена»…

Когда он появлялся на веранде, все шепталось, переглядывалось и, как всегда перед началом зрелища, откидывалось к спинкам стульев. Некоторые, знакомые, здоровались. Он замедлял ход, ища взглядом незанятый столик. Все смотрели на его пиджак – синий, на его штаны – серые, на его трость – в руке, на его лицо – длинное – и в его глаза – невыносимые!

Валентин Петрович Катаев:

В углу его крупного, хорошо разработанного рта опытного оратора, эстрадного чтеца с прекрасной артикуляцией и доходчивой дикцией, как всегда, торчал окурок толстой папиросы высшего сорта, и он жевал его, точнее сказать, перетирал синеватыми искусственными зубами, причем механически двигались туда и сюда энергичные губы и мощный подбородок боксера.

В его темных бровях, в меру густых, таких, которые, как я заметил, чаще всего встречаются у очень способных, одаренных юношей, было тоже нечто женское, а лоб, мощно собранный над широкой переносицей, был как бы рассечен короткой вертикальной морщиной, глубоко черневшей треугольной зарубкой.

С недавнего времени он почему-то отрастил волосы, и они разваливались посередине лба на стороны, придавая несвойственный ему вид семинариста, никак не соответствующий тому образу Маяковского – футуриста, новатора, главаря, который сложился у меня с первых дней нашего восьмилетнего знакомства, то есть с самого начала 20-х годов.

Теперь, когда он стал памятником, очень трудно представить его себе не таким, как на площади Маяковского, на невысоком цоколе, с семинарскими волосами. Между тем почти все время, за исключением самого начала и самого конца своей писательской жизни, он коротко стригся, иногда наголо, машинкой под нуль, и его голова – по-моему, иногда даже просто начисто выбритая – определенностью своей формы напоминала яйцо.

Ольга Дмитриевна Форш (урожд. Комарова 1873–1961), писательница, художница:

Маяковский, по своему большому росту, был сразу отличен от всех. Он стоял, прислонившись к деревянной колонне, и хотя отвечал говорившему с ним, но думал о чем-то своем и грозно смотрел перед собой.