Маяковский без глянца - Страница 3

Виктор Борисович Шкловский (1893–1984), литературовед, писатель, критик, мемуарист. Друг молодости и соратник В. Маяковского:

В карманах в черной бархатной блузе спички, дешевые папиросы. Блокнот. Книга. Карманы оттопырены. Шея сильная, не тонкая. Волосы откинуты назад, каштановые, для невнимательных людей черные. Руки красные от мороза, брюки узкие, черные, запыленные. Зубов шестнадцать разрушено. Хорошие зубы там же, где бутерброд с колбасой, – они стоят денег на починку.

Губы тяжелые, уже привыкшие отчетливо артикулировать.

Давид Давидович Бурлюк:

Маяковский был высокого роста, со слегка впалой грудью, с длинными руками и большими кистями, красными от холода; голова юноши была увенчана густыми темными волосами, стричь которые он начал много позже; с желтыми щеками лицо его смягчено крупным, жадным к поцелуям, варенью и табаку ртом, прикрытым большими губами; нижняя во время разговора кривилась на левую сторону. Это придавало его речи, внешне, характер издевки и наглости. Губы Маяковского всегда были плотно сжаты.

Ольга Владимировна Гзовская (1883–1962), актриса театра и кино, сценарист, мемуаристка. На сцене с 1905 г. В 1905–1910 и 1917–1919 гг. – на сцене Малого театра в Москве:

Сверкающие темные глаза, вихрастые волосы, озорной взгляд, всегда энергичный, с быстрой сменой мимики очень красивого лица.

Софья Сергеевна Шамардина (1894–1980) в 1913 г. приехала из Минска в Петербург учиться на Бестужевских курсах. Возлюбленная В. Маяковского в 1913–1914 гг.:

Высокий, сильный, уверенный, красивый. Еще по-юношески немного угловатые плечи, а в плечах косая сажень. Характерное движение плеч с перекосом – одно плечо вдруг подымется выше и тогда, правда, – косая сажень.

Большой, мужественный рот с почти постоянной папиросой, передвигаемой то в один, то в другой уголок рта. Редко – короткий смешок его.

Мне не мешали в его облике гнилые зубы. Наоборот – казалось, что это особенно подчеркивает его внутренний образ, его «свою» красоту.

Особенно когда он – чуть нагловатый, со спокойным презрением к ждущей скандалов уличной буржуазной аудитории – читал свои стихи: «А все-таки», «А вы могли бы?», «Любовь», «Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего»…

Лев Федорович Жегин:

Маяковский не шел, а маячил. Его можно было узнать за версту не только благодаря его росту, но, главным образом, по размашистости его движений и немного корявой и тяжелой походке.

Бенедикт Константинович Лившиц:

В одно из <…> октябрьских утр <…> на пороге показался приехавший прямо с вокзала Маяковский.

Я не сразу узнал его. Слишком уж был он непохож на прежнего, на всегдашнего Володю Маяковского.

Гороховое в искру пальто, очевидно купленное лишь накануне, и сверкающий цилиндр резко изменили его привычный облик. Особенно странное впечатление производили в сочетании с этим щегольским нарядом – голая шея и светло-оранжевая блуза, смахивавшая на кофту кормилицы.

Маяковский был детски горд переменой в своей внешности, но явно еще не освоился ни с новыми вещами, ни с новой ролью, к которой обязывали его эти вещи.

В сущности, все это было более чем скромно: и дешевый, со слишком длинным ворсом цилиндр, и устарелого покроя, не в мерку узкое пальто, вероятно приобретенное в третьеразрядном магазине готового платья, и жиденькая трость, и перчатки факельщика; но Володе его наряд казался верхом дендизма – главным образом оранжевая кофта, которой он подчеркивал свою независимость от вульгарной моды.

Эта пресловутая кофта, напяленная им якобы с целью «укутать душу от осмотров», имела своей подоплекой не что иное, как бедность: она приходилась родной сестрою турецким шальварам, которые носил Пушкин в свой кишиневский период.

Лили Юрьевна Брик:

Маяковский в то время был франтом – визитка, цилиндр. Правда, все это со Сретенки, из магазинов дешевого готового платья.

Бенедикт Константинович Лившиц:

Решив, что его наряд уже примелькался, он потащил меня по мануфактурным магазинам, в которых изумленные приказчики вываливали нам на прилавок все самое яркое из лежавшего на полках.

Маяковского ничто не удовлетворяло.

После долгих поисков он набрел у Цинделя на черно-желтую полосатую ткань неизвестного назначения и на ней остановил свой выбор.

Угомонившись наконец, он великодушно предложил и мне «освежить хотя бы пятном» мой костюм. Я ограничился полуаршином чудовищно-пестрой набойки, из которой, по моим соображениям, можно было выкроить достаточно кричащие галстук и носовой платок. На большее у меня не хватило размаха.

Сшила полосатую кофту Володина мать.

Софья Сергеевна Шамардина:

Его желтая, такого теплого цвета кофта. И другая – черные и желтые полосы. Блестящие сзади брюки, с бахромой. Цилиндр. Руки в карманах.

«Я в этой кофте похож на зебру» – это про полосатую кофту – перед зеркалом.

Эльза Триоле (Triolet, урожд. Каган Элиза Юрьевна (Урьевна); 1896–1970), французская писательница, сестра Л. Ю. Брик, жена Луи Арагона:

Первое появление Маяковского в цилиндре и черном пальто, а под ним – желтой кофте-распашонке привело открывшую ему горничную в такое смятение, что она шарахнулась от него в комнаты за помощью.

Василий Васильевич Каменский (1884–1961), поэт, прозаик, драматург, актер (в труппе Вс. Мейерхольда), художник. Один из первых русских авиаторов. Публиковался в футуристических сборниках «Молоко кобылиц», «Рыкающий Парнас», «Первый журнал русских футуристов», «Дохлая луна» и др. Друг молодости и соратник В. Маяковского:

О Маяковском в связи с первым выступлением харьковская газета «Утро» в статье «У московских футуристов» писала:

«Привлекла внимание публики и знаменитая „желтая кофта“ Маяковского.

„Желтая кофта“ оказалась обыкновенной блузой без пояса, типа парижских рабочих блуз, с отложным воротником и галстуком, ничуть не более шокирующая, чем наши косоворотки. Необычным оказался только ее цвет. Блуза оказалась в широких черных и оранжево-желтых полосах. На красивом, смуглом и высоком юноше блуза производила очень приятное впечатление».

Алексей Елисеевич Крученых:

Маяковский в блестящей, как панцирь, золотисто-желтой кофте с широкими черными вертикальными полосами, косая сажень в плечах, грозный и уверенный, был изваянием раздраженного гладиатора.

Василий Васильевич Каменский:

«Саратовский вестник» от 21 марта 1914 года рассказывал следующее:

«…Первым говорил Маяковский.

На эстраду вышел очень молодой человек в красном пиджаке, с бутоньеркой. Походка несколько развинченная, манера говорить намеренно небрежная, хотя, впрочем, только вначале…»

Софья Сергеевна Шамардина:

А летом 1914 года мы встретились в Москве. <…>

В Москве в это лето он не ходил в своих желтых кофтах, помнится рубаха-ковбойка. Пиджачок какой-то.

Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978), поэт, актер и режиссер студии, а затем театра Е. Вахтангова, драматург, мемуарист:

За пять лет он разительно изменился: подтянулся и внешне и внутренне, похудел, стал стройнее, остриг и причесал когда-то непослушные патлы. Что-то было в нем от интеллигентного рабочего высокой квалификации – не то монтер-электрик, не то железнодорожник, ненароком забредший в особняк инженера из «красных»: ситуация, близкая к драматургии Горького. От него шла сдержанная, знающая себе цену сила.