Мать Лжи - Страница 3

В таком месте не жалко и умереть, если сегодня все пойдет не так. Кавотти не страдал сентиментальностью. Из него давным-давно выбили все романтические представления, но он почувствовал легкую ностальгию, войдя в город через Луговые ворота и шагая по улице Ювелиров. Последний раз он бежал по ней вместе с друзьями в тот день, когда город пал.

У одного из них был дядя, который жил в доме у городской стены, и оттуда его компания собиралась посмотреть на вигелианских чудовищ. На стену их не пустили. Тогда они забрались на крышу и со своего пропеченного солнцем наблюдательного пункта видели, как дож Пьеро выехал из ворот вместе с семьей. Они были возмущены, когда дож опустился на колени и поцеловал ноги лорда крови, но настоящее потрясение испытали, когда враги, вынудив его пройти через это унижение, отправили дожа домой в полном одиночестве, оставив в заложниках его жену и детей. Кавотти знал Дантио, старшего из сыновей, который был на пару лет его младше и даже почти не задавался, хотя рано или поздно унаследовал бы престол. Детей, вероятно, отправили через Границу в Вигелию, как и многих других заложников. Супруга дожа вернулась в город, но это произошло уже после того, как Кавотти покинул Селебру.

Сгорбившись под порывами ветра, Мятежник вывел Страдальца на Дорогу Пантеона, где его одолели воспоминания о событиях, последовавших за падением города. Его судьбу решила сильная рука, схватившая его за плечо на этой самой улице. Он отбивался, вопил и с лихвой получил за сопротивление. Затем, когда его отвели в лагерь вигелиан, где ему сообщили, что он пройдет обучение и станет Героем Веру, Марно возмущенно заявил, что его отец является советником, и они не имеют никакого права так обращаться с сыном советника. Его жестоко избили за наглость, после чего он сидел в мрачном молчании среди плачущих мальчишек, которых забрали вместе с ним — сто девятнадцать сыновей ремесленников, купцов и ткачей. Он ждал, когда отец узнает, куда он подевался, и придет его забрать.

Через два дня отец действительно явился в сопровождении внушительной свиты, когда новобранцы делали гимнастику. Юного Марно вызвали вперед. Вместо того чтобы отпустить, вигелианский командир приказал связать его и пороть до тех пор, пока отец не добежит до ворот города. Советник Кавотти бегал не слишком быстро, и так Марно Кавотти, мечтавший быть великим покровителем искусств, стал кандидатом в веристы, затем кадетом и наконец воином, принесшим клятву верности культу. С тех пор он видел родителей только раз, незадолго после того, как получил свой ошейник, и его отправили в гарнизон в Умсине. Они пришли его навестить, но братья остались дома, испугавшись его, как чудовища. Мать плакала, а отец задавал непростые вопросы о его верности вигелианам.

Кавотти намекнул им о своих планах. Мать принялась кричать, чтобы он ничего такого не делал; отец с гордостью улыбнулся и сказал, что он должен идти выбранной дорогой. За эту поддержку — о которой Стралг узнал от прорицательниц — лорд крови распорядился убить советника, а его семье велел выплатить немыслимый штраф. Марно сомневался, что братья его простили. Если они узнают, что он в городе, то наверняка выдадут его Кулаку.

Движимый исключительно ностальгией, он провел Страдальца вдоль Речной улицы, показав гуанако дворец Кавотти — не самый большой, но и не маленький. Вероятно, он не произвел никакого впечатления на Страдальца, зато напомнил Марно, что судьба не всегда справедлива.

В каждом городе, даже самом роскошном, есть темные запущенные уголки. Мятежник направлялся в маленький вонючий дворик, расположенный за скотобойней, где дождь с шипением падал в смешанную с кровью грязь, доходившую до щиколоток. Даже сильный ливень не смыл отвратительного запаха, и никто не задерживался здесь после утреннего забоя скота. Случайного прохожего тут не встретишь.

У повстанцев не было постоянных агентов в городе, потому что их было невозможно спрятать от прорицательниц Стралга, но Кавотти на протяжении многих лет поддерживал связь с несколькими старыми друзьями, обмениваясь с ними вполне невинными письмами. Вчера он отправил срочную просьбу о помощи человеку, заслуживающему, как он считал, доверия. Если он не появится в условленном месте, им обоим не миновать расправы.

Несколько мгновений Кавотти ждал, затаив дыхание, а потом в углу со скрипом отворилась грубая деревянная дверь. Вышедший из нее человек был тепло одет, а к лицу прижимал тряпку, но Кавотти узнал Сьеро из Сайизо, чье имя назвал у городских ворот. Он подошел к повозке, и Страдалец фыркнул, узнав старого друга.

— Он вас ждет, милорд. Коричневая дверь возле лестницы за залом гильдии ткачей.

Мятежник кивнул.

— Хорошо.

Сьеро вывел Страдальца на улицу, а Кавотти направился к переулку в дальнем конце двора. Пока все шло хорошо. Еще один брод позади.

Он нашел коричневую дверь и шагнул в похожую на пещеру кухню, темную и холодную, но чистую. Последнее время ею явно не пользовались. Застоявшийся запах еды, бронзовые треноги в пустых очагах, массивные колоды для рубки мяса, насос и желоб для стока воды, ряды глиняных горшков на полках указывали на то, что это действительно кухня, но, судя по всему, хозяева здесь не жили.

Кавотти постоял мгновение, наслаждаясь тишиной после целого дня битвы с непогодой. На столе в дальнем углу он разглядел маленькую масляную лампу, рядом с которой замер человек, выбравший это место для встречи. Он подозрительно щурился на знаменитого бородатого преступника в жалкой крестьянской одежде. Мятежник опустился на колени и прижался лбом к плиткам пола.

— О, многоученый наставник, да благословит священная Мэйн мудрость, которой вы делитесь со мной сегодня, да благословит священная Храда ваше мастерство и умения, и пусть священный Демерн поможет мне стать послушным и сознательным учеником, о любимейший из наставников!

Он снова почтительно поклонился, исполнив традиционный утренний ритуал.

— Раньше ты ничего подобного не делал, — сухо пробормотал человек и шагнул вперед.

— Времена меняются. Как видите, я вернулся, чтобы завершить обучение. Вы должны мне еще год.

Кавотти встал, и они обменялись официальными поклонами. Старым знакомым положено обниматься после долгой разлуки, но он не мог себе представить человека, который стал бы обнимать мастера Дицерно.

Старик хихикнул.

— Не ожидал, что вы объявитесь тут собственной персоной, милорд. Меня беспокоит состояние вашего рассудка, однако я рад вас видеть. Флоренгия перед вами в долгу.

Последний представитель древнего, но обедневшего дома, Дицерно всю свою жизнь учил сыновей богатых горожан тому, что положено знать аристократам: уважению к богам, законам священного Демерна, обычаям города, его искусству и истории, хорошим манерам и поведению, танцам и музыке, этикету и судебным традициям, сельскому хозяйству, охоте, умению обращаться с деньгами, властвовать, заботиться о лламоидах и множеству других полезных вещей. Он был наставником Кавотти с тех пор, как мальчику исполнилось семь и его забрали из-под опеки матери — до того утра, когда его схватили за плечо на дороге Пантеона.

Дицерно категорически не желал сдаваться в борьбе со старостью. Его волосы стали серебряными, худое лицо сморщилось, но он держался прямо, был безупречно одет, говорил тихо и вежливо. Невозможно было представить, что он когда-нибудь женится и станет отцом. Еще более невероятной казалась мысль, что его репутацию запятнает даже самый мелкий скандал. Вероятно, за всю жизнь он не произнес ни одного необдуманного слова и не сделал ни одного неловкого жеста.

В настоящих — весьма необычных — обстоятельствах он позволил себе не скрывать беспокойства и едва заметно нахмурился.

— Разумеется, вам известно, что у врага здесь имеется гарнизон, милорд?

— Я видел двоих у ворот. Сколько их в городе и кто ими командует?

— Обычно их не больше дюжины, кроме тех дней, когда мимо Селебры проходит караван из Вигелии. Сейчас гарнизоном командует командир фланга Джорвак, возомнивший себя правителем города. — Старик поморщился. — Он из породы молодых людей, из-за которых все ругают юность. Они еще хуже прежних верзил, милорд — плохо обученный и дурно воспитанный грубиян!