Мастер текста - Страница 10
А теперь – чужой фрагмент, из Мережковского[2], для мастерской демонстрации последних правил:
«Худенькое, смуглое тело нубиянки обвивала, только вокруг бедер, почти воздушная, бесцветная ткань; волосы подымались над головой мелкими, пушисто-черными кудрями, как у женщин Эфиопии; лицо чистого египетского облика напоминало лица сфинксов.
Кроталистрия начала плясать, как будто скучая, лениво и небрежно. Над головой, в тонких руках, медные бубны-кроталии чуть слышно бряцали.
Потом движения ускорились. И вдруг, из-под длинных ресниц, сверкнули желтые глаза, прозрачные, веселые, как у хищных зверей. Она выпрямилась, и медные кроталии зазвенели пронзительно, с таким вызовом, что вся толпа дрогнула.
Тогда девочка закружилась, быстрая, тонкая, гибкая, как змейка. Ноздри ее расширились. Из горла вырвался странный крик. При каждом порывистом движении две маленькие, темные груди, как два спелых плода под ветром, трепетали, стянутые зеленой шелковой сеткой, и острые, сильно нарумяненные концы их алели, выступая из-под сетки.
Толпа ревела от восторга. Агамемнон безумствовал, товарищи держали его за руки.
Вдруг девочка остановилась, как будто в изнеможении. Легкая дрожь пробегала с головы до ног по смуглым членам. Наступила тишина. Над закинутой головой нубиянки, с почти неуловимым, замирающим звоном, быстро и нежно, как два крыла пойманной бабочки, трепетали бубны. Глаза потухли; но в самой глубине их мерцали две искры. Лицо было строгое, грозное. А на слишком толстых, красных губах, на губах сфинкса, дрожала слабая улыбка. И в тишине медные кроталии замерли».
Это пример «озвученного» текста. Прочитайте его вслух и вы ощутите то, что я называю звукописью. Акцентированные одинаковые, или напротив, контрастные слоги. Нарастающие по энергетике характеристики «с почти неуловимым, замирающим звоном быстро и нежно…». И даже «странность» и «грозность» в этом контексте играют безупречно благодаря общему фону, благодаря звукописи. Потому что мастер знает, когда следует нарушать правила. Потому что – чувствует и чувствует правильно. Потому что – мастер.
Еще о повторах: не звуковых, а словесных. О том, что если дважды – тавтология, а если четырежды – уже прием, усиление. Повторы – это еще один внутренний ритм текста. «Я убью тебя! Как же я тебя убью! Как же я буду тебя убивать! Убивать медленно, с наслаждением, чтобы ты прочувствовал, как я тебя буду убивать…» Это – самая общая схема. Замените «убить» на «любить» или на «есть», или на «играть»… Совершенно не важно. Ритм останется тем же. Ритм, так же как интонация, и есть «музыкальные» свойства языка. Они непременно сопровождают сильный образ, сцеплены с ним. И наоборот. Если язык фразы – громоздкий и блеклый, то успех ее так же маловероятен, как острый слух белой кошки с голубыми глазами.
А сейчас – небольшое отступление. К истокам. Письменности.
Письменность как таковая, возникла вовсе не для записи долгов и учета налогов, хотя большинство дошедших до нас древних артефактов именно таковы. Есть обоснованное мнение, что письменность создавалось в первую очередь как сакральный инструмент. Например, для фиксации имен умерших. Более того, я склонен предполагать, что некоторые языки целиком создавались для сакральных целей.» Например санскрит или древнееврейский. А вот латынь – инструмент другого рода. Инструмент универсальный. Другого языка и не могло быть у Великого Рима, империи, для которой Средиземное море было внутренним, а все включенные в систему культуры, варварские (отмечу, что варварские – суть чужие для Рима, иноязычные) становились частью РИМСКОГО МИРА. И, как для империи нормально включать в себя иные народы, не уничтожая их, а лишь дополняя себя их самобытностью, так и для настоящего имперского языка, к коим я рискну отнести и нынешний русский, свойственно ассимилировать чужое, делая его своим. Примерно так город, расширяясь, включает в себя пригороды. И, замечу, по сей день заимствованные из других языков словечки филологи называют варваризмами, хотя я бы не назвал варварами, например, современных французов.
Итак, язык – неотъемлимая часть культуры. По языку, речи, мы опознаем человека: его социальную, «архитипическую» принадлежность. Речь – это второй уровень поговорки «встречают по одежке». Опознание речи – часть системы распознавания «свой-чужой». Это применимо ко всем людям. В том числе и к писателям. Но писателю, помимо общесоциального формата, присущ еще и стиль. И стиль, так же как Дар, является частью самого автора. Стиль можно развивать, оттачивать, совершенствовать… Но изменить авторский стиль невозможно. Авторский стиль, изменить можно только одним способом: изменив самого автора.
А вот стилистику текста автор может задавать сам. Это довольно просто. Достаточно, например, перейти с повествования от первого лица к третьему, и стилистика тут же изменится. Это как походка. По походке мы часто узнаем человека на достаточно большом расстоянии, не видя лица, в незнакомой одежде. Походка – тоже стиль. И ее можно менять в соответствии с задачей: можно чеканить шаг и красться, двигаться уверенно или пугливо. Но ваша походка – это ваша личность. Однако даже я знаю несколько способов изменения походки без перемены личности. Сунуть камешек в ботинок, чуть-чуть подрезать один из каблуков… Подсуньте в речевую или иную характеристику героя такой вот «камешек» – и индивидуальность обеспечена. Уменьшительная шипащая интонация, например, когда герой говорит о еде. «кушать хлебушек», «немножко подкрепиться печенюшечками и печоночкой»… Просто, естественно и – явственно. Главное, не забудьте о «камешке» сами.
Авторский стиль – это даже не загнанные в подкорку головного мозга рефлексы. Стиль – не то, что можно запомнить и освоить. Это как руки и ноги. Как музыкальный слух. Если рассматривать текст, как слалом, то знания, навыки, опыт дадут вас возможность быстро съехать с горы между флажков. Но чтобы сделать это красиво, нужен стиль. Легкость обретается тренировками. Я даю знания. Вы их осваиваете. Но в какой-то момент мое участие в вашем развитии заканчивается, и вы уже самостоятельно приобретаете инвентарь, и встаете на старт. Когда сочтете себя готовыми. И начинаете движение.
Вот тогда и проявляется ваш авторский стиль. Ваша творческая индивидуальность. И тогда главная задача – найти, узнать, воплотить именно свой стиль. Пусть корявенький, мутный, но свой. Неповторимый. И это уже – искусство. Ведь искусство – не в копировании, а в создании нового. Неповторимого. Пусть даже в основе что-то уже существующего. Например, Шекспир. Нам известно, что базовые истории многих его великолепных пьес позаимствованы. Мы даже знаем, как эти истории выглядели, потому что соответствующие средневековые новеллы дошли до нас. Но многие ли из нас эти новеллы читали? А Шекспир – не просто великий драматург. Он создатель десятков базовых архетипов нашей культуры. Он – ее неотъемлемая часть.
И не нужно бояться повторений. Сколько великолепных картин было создано великими живописцами на евангельские сюжеты? Сколько потрясающих историй о любви создано величайшими писателями. Что отличает их? В первую очередь – язык. Сам текст, неповторимый авторский стиль – это и есть та часть языка, которую использует каждый из авторов.
Вы вероятно знаете, что общий словарный запас русского языка: несколько сотен тысяч слов.
Словарный запас хорошего писателя в двадцать-тридцать раз меньше, потому что значительная часть языка – это архаизмы, диалекты, сленг. Общеупотребимый словарный запас человека, культурного человека, отмечу, раз в десять меньше литературного.
Откуда такая разница в языке разговорном и языке литературном?
Потому что язык это в первую очередь инструмент. А инструмент нужен для выполнения определенной работы. И чем она сложнее, тем сложнее и многообразнее сам инструментарий.
Например, анахронизмы. Великолепный инструмент для литературной игры. Три-четыре слова, употребленных в нужных местах – и у читателя полное ощущение, что он читает старинный текст.