Маски - Страница 9
– Попридержите язык пока… Шероховатости, – верткие глазки проехались в рябь коридорчика, – шероховатости всюду.
И, перевернувшись, бежал в кабинет. И бежали за свечкою зги. И стопа толстопятая: тяпала.
____________________
Еле осиливши лестничный винт, кое-как влез в штаны; мозг – враскоп: муравейник; дерг жил, дроби пальцев; и – туки сердечные; этот страдавший толстяк, пробежавший из стен и ножищей своей трепака отчесавший как бы в тарарыке машинного грохота – сон, отщербленный от смысла?
А Тителев – сон?
– Придержите язык, —
– было сказано, было воспринято твердою памятью, трезвым умом; кто он? В прах перетертый, чтоб с пылью московскою – выметнуться: из ума и из памяти?
Топы: он – в дверь; и – над лестницей свесился: это – толстяк, прочесавший в уборную.
____________________
К фортке, – проветрить себя.
Переискры огней из молчанья: вдали.
И, – как перепелиные крики – куда-то, откуда-то: в ночь.
Взлопоталася липа: под домом.
Шаги; фонарек закачался; Акакий Икавшев под ним; и – Мардарий Муфлончик; в руках у него чемоданчик; к глухому забору пошли – буерачником; там фонарек постоял; и – вернулся; Акакий Икавшев вернулся; Мардарий Муфлончик исчез с чемоданчиком.
Чудо?
– Где яйца? Спрятаны!
Вновь, как перепелиные крики, из ночи в ночь за переискрами слышались.
____________________
Утром пролеточка, затараракавши, встала в воротах; он слышал два голоса: доктор Цецос и Трекашкина; стало быть, – заночевали: где?
Что они делали?
Тителев – темная личность, скрывающая атамана фальшивомонетчиков и приложившая руку: к чему?
И себя оборвал: усомнился.
Как, Тителев?
Тителев – умница: полки, набитые Марксом; за шиворот выволок из Туркестана; глаза открывал на шпионскую организацию; все это – так; и, однако: в компании с этим отпетым мошенником.
Вспомнилось, – у Честертона[7] описано, как анархисты ловили себя, став шпиками; и как полицейские, бросившись в бегство от ими ловимых персон, – настигали: бежали, все вместе, – по линии круга.
Что ж, мина доверия, – крап, передержка, чтобы, усадивши в репейники брата, Ивана, с открытием, —
– брата, Ивана, —
– похерить:
открытие, – брата, Ивана; и – брата, Ивана! Тут – корень всего!
А насильственно вырванное обещанье молчать – паутина, которую выплел толстяк.
Осторожнее, брат, примечай!
Остается единственно: бегство – раз! С братом, с Иваном, – два! Повод? Его подыскать. А Ивану в виду обстоятельств подобного рода – продлить пребыванье в больнице; пускай там сидит; Никанор – сядет здесь; усыплять подозрения; вот положение: преподавателю русской словесности – сыщиком сделаться!
Что это значит?
Разыскивать след толстяка из гостиной; и – стало быть: эту гостиную взять под обстрел; во-вторых: изучить тот участок забора, куда уводил фонарек, где Мардарий Муфлончик из твердого тела стал – газ испарившийся; и в голове – рой стремглавых решений; вот только: харчи-то марчи; он на ихних сидит; и за ними ж подглядывает? Как же может он эдакую негодяину вымочить?
Вымочит: долг в отношении к брату ведь – есть?
Есть.
Так – вымочит!
____________________
Сухость сказалась с катанием вориков-глазок, когда поздоровался с Элеонорой Леоновной и отошел полистать преддиванный альбомчик; сигнув коридорчиком, носом – в гостиную: там – не толстяк?
Не толстяк.
Ну-те!
Элеонора Леоновна шла одеваться; Терентия Титыча не было; ерзает, видно, с фальшивой монетой своей.
Сиганул он в гостиную, странно оглядываясь; и рой мушек, как хлопья, на фоне рыжавого выцвета вился, так докучно жужжа, пока комнату он на коленях не выползал; носом – под ящик, под кресла; исследовать нечего; след негодяя – не видим; следы таракана открыл; неприятная комната – с мухами, с копотями над рыжавым кретоном.
Вдруг – шарк.
Пристыдил карапуз, Владислав: он приполз на карачках и трясся перед тараканами в пороге.
Едва ли не стал объяснять карапузу, зачем он тут ползает, но успокоился, этому не до него: что за гадости, – он придавил таракана!
Теперь – в буерак!
Переюрк
И закапали желчи на смоклую крышу: под оттепель; свистами сносятся сурики, листья; и крукает воздух сырой: воронье улетает над сиплой осиной сквозь синюю просинь: неясною чернью – в неясные черни.
На лысый подхолмик привстав, опустился в колючие кучи репейников, в сростени кустиков; цапкие лапки раздвинув, ощупывал доски забора: высок; и ясно, что не осилил Мардарий Муфлончик железные зубья; здесь след; здесь стояло весомое, твердое тело; здесь стало оно невесомым и газообразным; ага, – доски спилены: на перегибах гвоздей еле держатся, – две; отогнув, обнаружил проход в переулочек:
– Ловко!
И – нос в Гартагалов: пустой, так что можно нос выставить —
– юрк,
– переюкр, – выюрк,
– вьюрк, —
– под защиту доски, потому что пред тумбой, спиной на нее, лицом – в прорезь, стоял офицер с бороденочкой рыженькой, с присморком, при эксельбанте[8]; и шпорой бренча, свежей лайкой, белей молока, папироску выбрасывал; глазки, как рожки улитки, наставились на Никанора Иваныча с юмором: интеллигент на волне европейских событий в дыру за «проливами» лезет; что ж, – стреляной дичи не мало.
Ага, – не пролезешь!
А знать интересно, как выглядит эта лазейка снаружи; и гвоздь повернув, – и гвоздь повернув, —
– через Козиев Третий: —
– не сыщик – – артист!
Но у входных ворот – в офицера, того же, – шляпенкой своей:
– Извиняюсь!
Опять офицер усмехнулся: де интеллигент – куда прет? Да и многие перли: за Львовыми[9], за Милюковыми: выйдут в тиражи, за Врангелем, – в Константинополе!
– Вовсе не стоит переть, – упрекнули глаза офицера; он носиком, с присморком, вынюхал: к Фефову перевозили капусту.
Всей статью знаком офицер.
И еще раз сцепились глазами:
– Вы ль это, Иван Никанорович?
Сухо Иван Никанорович скажет в ответ Никанору Ивановичу:
– Извиняюсь, – какой я Иван Никанорович! —
– чтоб не случилось
подобного казуса, частого в практике встречи с незнакомцами, принятыми за знакомцев, он – прочь, гребанувши рукой, на крутейшем винте переулка за изгородь, – дернулся на Гартагалов; и там под лазейкой поюркал, косясь на нее: доски – здорово пригнаны.
Вновь, загребая рукой пустоту, на крутейшем винте несся в – Козиев Третий; за ним, загребая рукой пустоту, кто-то несся, о ком мне не стоило б упоминать: паразитики, таксой оплаченные, или – шубная моль; вьется, – хлоп ее: нет; только желчь золотится на пальцах!
Где винт загибает на дом, номер два, из ворот – разодетая дамочка; широкополая шляпа грачиного цвета с полями распластанными, как грачиные крылья; и – черное, током, перо; и закрытое черною мушкой вуали лицо; офицер, цокнув шпорами, локти расставивши, – к ручке: мазурку отшпорить.
– От нас, а у нас – никого, я же, – только что йз
дому!
Холмсом: за ними; —
– кто-то – за ним —
– разглядеть эту дамочку!
Стриженая; волосы цвета темных каштанов; как в ма-сочке; губы на полулице ее слишком знакомо припухли; безглазо разъехались.
– Как-с?
С этой «каксой» – назад, меж собою и нею, поставив заборик, – шагах в сорока: и – шагах в сорока от него, точно так же, назад, между ними поставив заборик – очки: без лица; носом в шарф, задвигаясь полями – без «каксы», но —
– с «таксою».
Безымень
– Как-с? – относилось к открытию в дамочке Элеоноры Леоновны.
Степку-Растрепку ломала она из себя; а, скажите пожалуйста, – в эдаком блеске!
Следя за супругами, он не сказал бы, что спрятан в репьях офицер, что он ходит торчать под забором, что так вылетают к нему: удаляться куда-то; и – при-пере-при-оттопатывать: —