Маски - Страница 13
– А не брюки же… Чьи они?… Воздух в штаны не залезет…
И Тер-Препопанц, это слыша, поежился:
– Глуп Пятифыфрев!…
Раз он Николай Николаевичу про нелепые сплетни скажи; Николай Николаевич слушал протянутой челюстью, вытянутой за тугой воротник, опушенный проседой бородкой, напучивши губы, как для поцелуя; лишь глазки, присевшие в белых, безбровых мясах; стали – тигры малайские; взял котелок, трость; и – в сад; к Пятифыфреву:
– Клади – метлу, бляху, фартук: готов? И – туда, – показал головою на улицу, – там: гулэ ву?
Ему в ноги старик:
– Ни-ни-ни, чтобы я!…
– То-то же…
А больные – подглядывали: за профессором.
– Дурень?
– С большим рассуждением, а – без головы: голова только туловище занимает.
– Она – отрастет: наживная…
Матвей Несотвеев, солдат, – объяснял:
– Стоголовою, брат, головою мозгует он; что ему там – без одной головы, без другой: как губерния, пишет словами!…
Солдаты, Пупричных, толстовец любили больного; его называли: «профессор Иван», «брат Иван»; свой, родной. Значит, – битый!
____________________
Став в пару и парой сходя по ступенькам подъезда, старик одноглазый, распятие венец седины надо лбищем, ловящим морщинами мысль, точно муху, поднявши щетину усов, – точно граблями, ими кидался; и был – вне себя; разрезалку держал он прижатой к груди, как державу. И шел, как на бой:
– В корне взять, человек, – поднимал разрезалку.
– Есть мера вещей!
Рассекал разрезалкою воздух, плеснув пестроперым халатищем, где разбросалося по голубому, пожухлому полю столпление пятен – оранжевых, кубовых, вишневых и терракотовых; пятна, схватясь, уходили в налет бело-серый: в износ.
А с профессором шли: Николай Галзаков и Матвей Несотвеев; все прочие пялили глаз – на изъятие красное, скрытое черной заплатою; глаз же другой, – за троих: огонь выдохнув, сжался, став точкою, искрой; пузырь из плевы – человеческий глаз; так откуда же – огненный фейерверк?
Он говорил – вне себя:
– На носу неприятель: сидит!
Николай Галзаков и Матвей Несотвеев – ему:
– То есть, – в точку: у нас на носу!… Как возьмут Могилев, – нам могила.
– Пустая!…
А в спину им:
– Волосы дыбом!
– Ум дыбом: от этого – волосы дыбом!…
Старик, подняв нос, как осетрий (ноздрею жару выдыхал), на кустарники красные и рогорогие, пяткой своей вереща, в сухолистьях, – шел.
Сквозной свет
Лучезарно встал сад пурпуреющими, просвещенными кленами: в неизъяснимое небо; боярышник яростный – рой леопардовых пятен; лилово-вишневый – вишневый лист до… золотистого воздуха: яснился, слетом ложась под зеленое золото бледных берез, где оттенками медными ясени нежили глаз цветом спелого персика, перерождаясь в карь гари.
Присев к Пантукану с охапкою листьев сухих, Серафима Сергевна учила разглядывать колеры:
– Ясени – красные; вишня – сквозной перелив; посмотрите-ка, что за листок? Но в два дня облетит: колорит; как бумажка сгорающая, – грязью станет.
В сиренево-сером своем пальтеце, в разлетевшейся шали, кисельно-сиреневой, пляшущей в перемельканиях листьев, вся милый задор, – улыбалась; и – сравнивала:
– Вот – боярышники; лист, – смотрите-ка, – вычерчен точно и прочно; крап – красный, в коричнево-черном и в темно-зеленом, бледнеющем до перламутрового; как полотна Грюневальда, немецкого мастера! Это ж перловое поле в коричневом мраке – Рембрандт[17], – отдалила она от себя сухой лист; и, склоняясь головкой, разглядывала:
– Настоящее масло! Вот ясень, – сангвина, а коли желаете без галерей изучить итальянцев, то, миленький, глазом улавливайте – земляничные листики: легкие листики эти даны нам – в сквозном рафаэлевском свете!
В глазах закатившихся – только белки от разгляда: себя же – в себе; диагноз устанавливала, на каких колоритах лечить этот глаз, чтобы глаз лечил душу.
– Романтика: без воли к мысли, – шутил Николай Николаич, – вполне безобидная глупость… Работает, больных не портит: плэт'иль?
Ошибался: раскал добела интеллекта влагала в сознание: играми в листики; личико с мило малиновым ротиком, с очень задорным и розовым носиком тихо скосила; глаза – лазулитами стали:
– И вот: собирайте, разглядывайте; колориты, в глаза излитые, из глаз разлетаются: наукой видеть, чтобы без истории живописи самому узнавать, что важней, чтобы точно понять, для чего надо – знать!
Не кругла, но не нитка: овальное личико; носик не виделся: произведенье Праксителя[18], – правильный, легкий, прямой; прямотою дышала.
Из зелени светлой ожелченных светлых древес, в бело-сером и в бело-серебряном небе – день делался вечером; листьев набухшая пуча: в набухнувших кучах; вон – дерево темно-зеленое, с отсверком, серо-серебряным, бросило желто-оливковый плащ своей тени на выступ деревьев, ярчеющий, солнечно-желтый; за ним – уже розово-ржавое дерево: в сером тумане вставало; оно стало розовым, как запарело от пруда: едва.
Номер семь
Серафима Сергевна выслушивала Никанора Ивановича; он прикуривал; наискось виделась комната: склянки, пробирки, пипетки, анализы, записи; кто-то, весь в белом, над банкою с «acidum»[19]; даже – «venena»[20]: из шкапчиков Надписи.
– Что ему нужно? Да комната! Я – нужен: с комнатой; что? Да какая-нибудь обстановка; уход нужен; нужна сестра – что: чч-то?
Тут улыбнулся, пленительно, севши на стуле верхом, снял очки, чтоб очковою спицею в ухе копаться; казался усталым и вдруг без очков постаревшим архаровцем; вид – протестанта: в очках:
– Согласились бы вы – за приличную мзду состоять при Иване, при брате?
Она – занялась.
Крик:
– Хампауэр!
– Простите…
На крик – вон из комнаты.
– Лампу-то, лампу зачем ему дали!
____________________
Дверь – настежь: через коридор; там из двери открывшейся – черными хлопьями красный столб ламповой копоти бил; в центре очень неясно стоял кто-то в тихом пожаре, кого унимали и кто объяснял:
– Этот остров впал в грех: я его наказал извержением!
Выяснилось: население острова, или стола, – муравьи:
в мешке с сахаром.
Семь номеров на ее попеченьи: хлопот-то, – хлопот!
____________________
Серафима Сергевна развесила висмут; с лекарствами стол – в световых косяках; ей же в спину глядел коридор; и там слышалось, как выключатели щелкали; в ламповых стеклах выскакивал белый, холодный, отчетливый блеск, – не огонь.
Порошочек рассыпала, вздрогнув; и беличье что-то вдруг выступило на лице:
– Плечепляткин, – меня испугали вы, – личико стало котеночком.
– Вас – Пантукан зовет: лист он бумаги размазал.
Невидная глазу улыбка:
– Размазывал прежде он ужасы: красками; и оттого – ночь не спал; я просила его счернить ночь простой тушью, чтоб глаз успокоился…
Ставши улыбкой самой, – к Пантукану пошла: топоточком.
Предметы прозрачные глазу не видятся; и Серафима не виделась: вовсе: следила за жестом руки, зачерняющей лист:
– Тушевание – важное дело!
Нельзя было прямо понять: красота от добра иль добро красотою рождалось; но то и другое – путем становилось: путем фельдшерицы.
____________________
Шурк, топоты: ближе и ближе.
И – видели: по коридорам, ломаяся броской походкой, бежал Николай Николаич за пузом своим; за ним – пять ассистентов, подвязанных фартуками, со всех ног удирали; влетев, Серафиму Сергевну, – застигли врасплох.
– А, рисунки? – гнусил Николай Николаич, – сердечность – за счет интеллекта?…
– Так – клизму: научное знание, бром, чистый воздух, физический труд восстановят ему дру а де л'ом[21], – напевал Николай Николаич; и пяткою терся о пол: