mASIAfucker - Страница 35

Он всю жизнь чего-то ждал… в детстве — когда пойдет в школу, в юности — когда ее закончит, после двадцати — новых вечеринок, потом — когда ж ему отдадут деньги те, кто давно обещал, или когда ему дадут в долг те, кто давно обещал дать… всегда оставалось ощущение, что ЕСТЬ чего ждать… а теперь?

Теперь он мог ждать, например, начала главной вечеринки на ядерном реакторе. Не ахти что, но все-таки…

Солнечные ожоги почти прошли, но ходил он по-прежнему очень осторожно: вдруг тонкая кожа лопнет на сгибах и все, что было под кожей, вывалится на песок? Подружка сбегала в оргкомитет и узнала подробности мероприятия. От счастья у нее горели щеки.

Когда дни совсем не отличаются друг от друга, это обидно. Ведь даже сто лет — это всего лишь тридцать шесть с половиной тысяч дней. Тридцать шесть с половиной тысяч вечеров.

Каждый из которых нужно чем-то занять. Может быть, выгулять собаку. Или основать империю. Или убить вечер телевизором. Или сделать подружке ребенка.

Скоро на parties девушки станут за спиной называть его именами покемонов. Толстыми и смешными кличками.

Что же, черт возьми, остается, когда все кончается?

На главное событие Казантипа-98 набилось столько народу, что Олег искренне не понимал: в остальных районах Украины хоть один живой человек остался или все уже здесь?

Он пытался пробиться вглубь помещения, но это было как вброд перейти поток извергающейся магмы. Он сдался, позволил толпе вынести себя к месту, где наливали алкоголь, и остался там.

Подружка встретила петербургских приятелей, у которых была бутылка джина, пошла выпить и исчезла. Вместо нее рядом появилась незнакомая девица в синем платье. Из-под громадных очков торчал кусочек ее радостного лица. Девица смеялась, широко распахивая рот.

Из-за музыки ему не было слышно, он только видел, как она смеется. Их со всех сторон толкали.

Потом девица показала, чтобы он наклонился, и проорала ему в ухо:

— Хочешь секса?

— Не знаю. А ты?

Они протолкались к выходу, протолкались прочь от толпы, поскальзываясь, долго влезали на темный, заросший деревьями холм.

Она через голову стянула платье, расстегнула ему брюки и громко кричала. Он не услышал, как их со всех сторон окружили гогочущие колхозники из ближайшего села.

С утра его собственная подружка где-то купила амфетаминов и сама скрутила ему трубочку из украинской купюры. Может быть, дело в них, а может быть, в том, что он давно отвык общаться с такими парнями… Олег чувствовал, что не просто боится их, а ОЧЕНЬ боится.

Их было несколько. У того, что говорил больше всех, была крашенная перекисью челка, падающая на один глаз. Парень всей пятерней ее поправлял. На среднем пальце руки у него была зеленая татуировка в виде перстня. Господи! Последний раз Олег видел прически, как у него, больше десятилетия назад.

Было так светло, что на голой девицыной спине можно было пересчитать все позвонки, от третьего до одиннадцатого. Девица быстро натянула трусы и замерла. Колхозники громко засмеялись. Олег промолчал.

Колхозники тянули руки к телу девушки, а Олег не мог заставить себя открыть рот и сказать хоть что-то.

Крашеный крымчанин крикнул:

— Ша, братва! Конец рассказа!

Девица вертела головой, поворачивалась к Олегу. Потом она громко завизжала.

Крик был слышен плохо, гремела музыка, но это все равно подействовало, парни шарахнулись.

— С-сучка!

— Пойдем отсюда. Пойдем скорее.

— Еще раз встречу — соски зажигалкой прижгу!

Девица тянула Олега за рукав и говорила, что хочет уйти. Пробираясь обратно через кусты, он старался не бежать, идти медленно. Внутри все дрожало.

Они вышли к свету и к людям… к знакомому миру… девица вдруг резко остановилась:

— Я забыла очки.

— И чего?

— Я забыла очки ТАМ. Сходи за ними.

— Плюнь на них.

— Я не могу. Это мои любимые очки. Сходи, а?

— А ты?

— Я подожду здесь.

Олег лез обратно через кусты и боялся чего-то очень плохого. Именно очень плохое с ним и произошло.

Стараясь не обращать внимания на пахнущих грязью крымчан, Олег поискал девицыны очки. В высокой траве это было бесполезно, и он развернулся, чтобы уйти…

Колхозники не дали ему уйти. Они окружили его, и крашеный парень, взяв его за рубашку, сказал, что так и думал: Олег обязательно вернется.

Еще он говорил о понаехавших в их область уродах… и что-то такое, во что невозможно было поверить… произнося слова «в рот», он задирал верхнюю губу, и Олег видел, что у парня хорошие, но немного редкие зубы.

— Убери руку.

— Да? А если не уберу?

— Я сказал: убери руку!

— А я сказал, что ты сейчас сделаешь это! Прямо сейчас!

Чувство было как в кресле у стоматолога, когда ты сидишь с распахнутым ртом и не можешь поверить, что пришел сюда сам… своими ногами… и прямо сейчас начнется самое страшное.

— Ты сумасшедший?

— Я сказал: давай!

— Нет! Да нет же!

— Ты не понял? Живо!

— Погоди… да погоди же…

—  {свистящим шепотом)Что ли, ты не понял?

— Я же мужчина… так не бывает.

— Все! Больше — не мужчина!

Объясняя, чего он хочет, главный колхозник будто немного стеснялся и говорил очень тихо. Он даже ни разу не ударил Олега. Вернее, ударил, но чуть-чуть, несильно… от этого все казалось еще страшнее, чем было на самом деле.

Потом парень сорвался на крик (Ж-И-В-О!),и Олег все-таки сполз на корточки. Пальцами и коленками уперся в украинскую грязь. Он не желал открывать глаза… ему было страшно и омерзительно смотреть на мир, который вытворял с ним, Олегом, такое.

Обступившие их, спинами прикрывавшие то, что происходило, парни молчали, улыбались и не произносили ни слова.

Крашеный прервался только два раза. Один раз, чтобы прикурить папиросу. Второй — чтобы сказать Олегу, что если тот не перестанет больно делать ему зубами, то парень затолкает ему в ухо спичку и порвет Олегу барабанную перепонку…

Когда парня начали бить конвульсии, Олег отшатнулся, но тот сжимал волосы у него на затылке… сжимал все сильнее… чтобы не упасть, Олег взмахнул руками и все-таки приоткрыл веки… успел заметить молнию на ширинке парня… и его сведенные пальцы… они были мерзкие… две фаланги пухлые, как у младенца, а последняя, с грязным ногтем, — будто из другого комплекта… тонкая и длинная.

Подруга пришла домой вечером следующего дня. Олег спал. Она легла рядом и обняла его. Он чувствовал ее руку, но не стал этого показывать.

Поезд из Крыма до Петербурга полз гораздо дольше, чем из Петербурга в Крым. Возможно, дело было в том, что денег хорошенько напиться уже не оставалось.

В 10:24 я вышел из девятого вагона Транссибирского экспресса. В Москве было жарко. Вокруг пахло жареным. Это был запах московского лета.

Все-таки Москва — очень русский город. Для меня — чересчур русский. Все эти названия районов, заканчивающиеся на «ка»: Сретенка… Воздвиженка… будто американские инвестиционные компании: «Сретен Со», «Воздвижен Со».

Прямо на газонах лежали нищие… очень много бездомных людей. Сначала я решил, будто это брошенный на траву мусор. Окружающие относились к этим людям именно как к брошенному на траву мусору.

Бездомные женщины и мужчины плотно прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Некоторые, лежа, читали потрепанные книжки. Один, косматый инвалид, спал в инвалидной коляске. Вокруг него были набросаны пустые бутылки от пива «Миллер». Мне вот пить такой напиток не по карману.

Чтобы скоротать время перед вечерним поездом на Петербург, я позвонил приятелям, и дальше не обошлось без нескольких модных московских клубов.

Клубы отличались друг от друга только тем, что в некоторых приятели порывались подраться с присутствующими, а в других не рисковали. Дым. Кирпичные стены. На столах коробки из-под апельсинового сока, грязные тарелки огромных размеров.