Машина памяти - Страница 3

И я чувствую, что меня сейчас вырвет стухшим внутренним миром…

В туалете подозрительно пусто, от сияющего белого кафеля режет глаза. Открываю кран, склоняюсь над умывальником, подставляя голову под холодную струю воды. Дольше, как можно дольше, пока не заломит в затылке…

Рассматривать отражение в зеркале неприятно: небрит, рожа опухшая, взгляд — мутный. Взъерошив мокрые волосы, говорю отражению:

— Сгинь!

Тем временем в сортир вваливается парочка довольно примечательных ребят.

Низкие лбы, не обезображенные интеллектом лица. Камуфляжные штаны и армейские ботинки на шнуровке. Прямо бойцовский клуб! Они в этих ботинках пляшут, что ли?

Как их охрана пропустила?

Смотрят на меня недобро.

— Парни, вы меня с кем-то перепутали?

Где охрана?! Второй стоит у двери.

— Не перепутали, — говорит первый, доставая нож. — На колени падай.

— Зачем?

— Отсасывать будешь, — вежливо говорит первый. — Тебе ведь секса хотелось!

— А твой друг тебя уже не устраивает?

Точный и сильный удар кулаком в печень заставляет меня заткнуться.

— Падай.

Жизнь — это самое дорогое. Так нас учат с колыбели. Или нет?

Опускаюсь на корточки.

— Не тяни.

Я выдыхаю, сжимаю челюсти, мысленно считаю до пяти — до десяти не успеваю — холодная сталь настаивает на решительных действиях.

Расстегиваю ширинку… у него там все напряглось…

— Ну, давай!

Я стягиваю с него штаны.

— Я не могу…

— С зубами аккуратнее!

На долю секунды он поверил, расслабился, отвел лезвие.

Бью в пах, двигаясь в противоположную от ножа сторону. Поднимаясь, с крюка в подбородок. Руку пронзает боль. В ушах шумит, кровь бьет по мозгам тяжелым молотом, сердце вырывается из груди, я жадно хватаю ртом воздух.

— А-а-а, сука! Убью! — стонет скорчившийся от боли урод. — У-у-у! — он падает на пол и хрипит. Ему не подняться, сползшие до колен джинсы мешают.

Нож отлетает к унитазу.

Но второй не теряется. Получаю по затылку. Изображение теряет четкость, спотыкаюсь, сползаю по стене. Это конец, бухает в голове, это конец! Я скорчился, ожидая удара, проваливаясь во тьму…

Но удара не было. И тьма отступила.

— Э-э, ты кто? Э-э, а-а!

Человек-молния. Он двигается с ошеломляющей скоростью, раскидывая ублюдков, размазывая их по белому красивому кафелю. Человек-молния зажимает руку второго между дверцей и стенкой туалетной кабинки…

Раздается хруст, пальцы врага судорожно сжимаются.

Дикий крик закладывает уши.

— Быстро! — говорит человек-молния, таща меня к выходу. — Охрана щас будет… Быстро, быстро!

— А куртки?

— У Юли.

— Игорян? — спрашиваю я. — Поддаться, чтобы победить, да?!

— Запомнил, блин! Везде вляпается.

— Везде, — подтверждаю я. — Знаешь, я тоже пойду на твое дзюдо!

Мы выбегаем на улицу.

Я поднимаю голову.

Приморозило. Небо прояснилось. Уныло ползет, подделываясь под светило, спутник по своей орбите…

Юля сторожит наши куртки…

— Игорь, послушай…

— Ну?

— Я сегодня видел Смерть!

— Не преувеличивай, нормальная драка.

— Я с ней танцевал…

— Так куда тебя били? По голове били?

4

Я посчитал: это было мое семь тысяч двести девяностое утро на Земле. Назвать его добрым — язык не повернется…

Звон будильника и ноющий зуб — доброте не способствуют. Пошарив ногой под кроватью, обнаруживаю левый тапок. Правый либо исчез, либо ожил и слинял, вдохновленный рассказом Филипа К. Дика. На восточном перекидном календаре март представлен группой разноцветных кроликов за кустиком.

Как-то летом я отдыхал неделю у тети. В ее домике около Селигера. И кормил ее кроликов одуванчиками. Из рубрики «а знаете ли вы что…» ботанического журнала выяснил: если ушастых лишить твердой пищи — их резцы не будут стачиваться; они удлинятся и продырявят мозг! Я отдал зверям весь свой запас сухарей и сушек.

Осенью тетя прислала крольчатину…

А вдруг и я — кролик?! Зуб буравит мозг. Похмелье в мире разочарований. Шишка на затылке — размером с теннисный мяч. Пальцы на левой руке сгибаются плохо: она распухла. Видимо, ушиб. Говорил вам, что я левша? Внутри черепной коробки два ганглия упражняются в борьбе сумо, от их столкновения рождается мысль: дайте яду! Во рту будто Чужой разложился…

Перекидываю календарь на июнь: обезьяны. Добро пожаловать в лето!

Тело движется по привычке. Влезает в джинсы, натягивает футболку. Взгляд фиксирует отпечатки пальцев на полировке, брызги зубной пасты на зеркале, ободранные обои в прихожей — все, как всегда. Динамический стереотип. Вся моя жизнь — набор динамических стереотипов!

Умывшись, я растолок таблетку анальгина, присыпал порошком зуб.

Боль немного утихла, язык онемел.

Чашка крепкого кофе благотворно действует на затекшие извилины. По радио передают оптимистичные утренние песенки; в телевизоре говорят, как сварить замечательное варенье из картофельных очистков.

Треп ведущих разгоняет тоску.

Раздергиваю занавески на кухне, открываю форточку.

На крыше дома напротив птичье заседание, по кромке важно вышагивает голубь, даже отсюда видно, как выпячивает грудь. Остальные голуби расселись на проводах, расположенных на разной высоте (как парты в аудитории). Важный голубь, наверное, докладчик.

Обычное ре-минорное утро…

Я решаюсь на вылазку за пивом и курицей-гриль.

Дворники скребут метлами серую шкуру асфальта, матерятся и стремают возвращающихся с ночных прогулок котов. Пинают картонные коробки из-под холодильников заспанные бродяги, они будто страшные тролли. Откуда-то тянет дымом. Проморгались жалюзи хозяйственных магазинов…

У торгового павильона играет на баяне женщина.

Около нее коляска, в которой грудной младенец. Рядом крутится девочка лет семи, иногда она не в такт лупит по ручке коляски маленьким зеленым бубном. Прохожие швыряют мелочь в коробку.

Женщина поет:

Виновата ли я,

Виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю…

Я тороплюсь обратно. Врубаю комп, завожу проигрыватель, предварительно добавив в playlist корновский «Untitled», три альбома «Rage Against The Machine» и все альбомы «Radiohead».

У меня фуфайка с капюшоном, в точности как у Тома Йорка.

Приканчиваю пиво, съедаю половинку курицы, разгибаю подряд пятнадцать канцелярских скрепок, проигрываю разок программе в шахматы и, наконец, открываю текстовый редактор. О чем написать?

Прохаживаюсь по комнате.

А в комнате — бардак! Шмотки сплелись змеиным клубком на стуле, на полу застыло липким пятном пролитое позавчера вино. На тумбочке вчерашняя газета в жирных пятнах, недоеденный бутерброд с колбасой и пакетик вяленой рыбы.

Маленький дракон Брюс Ли с укором взирает с плаката.

Может, о востоке?

Выставку «Возвращение Будды», которая проходила в Музее изобразительных искусств, я посещал в будний день. Красные ковровые дорожки, электрические свечи, широкие лестницы и белые стены — я тоже был не прочь войти в историю! Шепотом спросил у тети с веером: «Скажите, пожалуйста, где Будды?» Она объяснила. Ловя на себе неодобрительные взгляды редких в послеобеденный час посетителей, направился в буддистский зал. Смотрительницы музея имели загадочный вид. Они, как тени, перемещались следом за мной. Наблюдали. У каждой в руках — солидная книжка на иностранном языке. Я ходил от экспоната к экспонату, читал сопроводительные подписи и старался делать умное лицо. Но поймав свое отражение в зеркальном шкафу, уяснил, что впечатление интеллигентного человека не буду производить никогда…

Очень понравилась картина: «Поедание волшебных грибов»…

Как оказалось, у многих Будд и его друзей Бодхисаттв не хватало рук. У некоторых — отсутствовали головы.