Машина мышления. Заставь себя думать - Страница 101

Судя по всему, ответ нужно искать не в мозге как таковом, а в специфической организации функции языка. В конце концов, наш мозг не был предназначен для языка, он лишь как-то адаптируется к языковой среде — врастает, если так можно выразиться, в мир социальных коммуникаций, постепенно осваивая использование языка.

«ЭГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ»

Тому, как язык «садится» на мозг ребёнка, а это происходит в несколько этапов, посвящено множество исследований. И конечно, у нас нет здесь возможности рассматривать каждый из этапов развития языковой функции у ребёнка, поэтому я позволю себе сказать лишь о ключевой, наиболее яркой трансформации, связанной с понятием «эгоцентрической речи».

Это понятие ввёл в научный обиход выдающийся французский психолог Жан Пиаже. Он обратил внимание, что дети в возрасте пяти-семи лет постоянно разговаривают сами с собой, как бы размышляя вслух. В этот момент они совершенно не нуждаются в слушателях, а как будто бы просто обсуждают сами с собой выполняемые ими действия.

Жан Пиаже предположил, что причина этого — нетривиального с точки зрения здравого смысла — поведения в том, что язык ещё не воспринимается ребёнком как средство коммуникации, что он скорее является для ребёнка средством познания мира, способом облегчить своё знакомство с ним.

То есть речь с этой точки зрения обладает чем-то вроде звукового сопровождения — аккомпанемента действий. Ребёнок называет то, что он видит, воспринимает и делает, припоминая таким образом те звуки языка, которые используются в аналогичных ситуациях взрослыми.

Проще говоря, язык для маленького ребёнка — это не средство взаимодействия с другими людьми, а способ познания мира, один из инструментов этого познания: называние объектов и действий выполняет роль своеобразных меток для запоминания.

Вероятно, вы помните, как и сами проговаривали вслух первые математические операции, которым вас учили в детском саду или в начальной школе — «два пишем, три в уме», «если в корзине три яблока, а забрали два, то в корзине должно остаться… одно яблоко» и т. д.

На самом деле к возрасту освоения нами первых математических правил «эгоцентрическая речь» в других аспектах нашей жизни уже практически полностью отсутствует.

Однако, поскольку математический счёт — это весьма сложный навык, с трудом дающийся детскому мозгу, в его отношении возникает своего рода регресс — ребёнок словно бы откатывается к более ранним формам познания мира, и в этом «счёте вслух» мы снова видим ту самую «эгоцентрическую речь».

В доказательство своих взглядов на «эгоцентрическую речь» Жан Пиаже предположил даже, что ребёнок в соответствующем раннем детском возрасте уверен, что другие люди понимают его так же, как и он себя.

Он ещё не знает о существовании «других сознаний», находящихся по ту сторону его собственного. Поскольку же другим известно всё то, что у него самого на уме, то какой смысл с ними вообще коммуницировать? Что можно им сообщить, чего они не знают?

Так что у ребёнка, если верить трактовке Жана Пиаже, и не возникает желания воздействовать на собеседника речью, действительно что-то ему сообщить.

Лев Семёнович Выготский, также занимавшийся этим вопросом, напротив, считал, что речь является изначально социальной, а лишь затем, проходя через фазу «эгоцентрической речи», становится индивидуальной, превращается в нашу внутреннюю речь».

И в самом деле, ребёнок не начинает свой речевой опыт с «эгоцентрической речи». С самого раннего возраста он общается со взрослым с помощью звуков, которые постепенно будут превращаться для него в «язык».

Младенец гулит в ответ на обращение к нему взрослого, став чуть постарше — вторит ему, привлекает его внимание. Становясь ещё старше, он уже высказывает свою позицию, свои требования, он даже способен лукавить, что предполагает «чужое сознание», пусть и совершенно примитивное.

Но что же тогда «эгоцентрическая речь»?

Ряд интереснейших экспериментов, которые были проведены Львом Семёновичем, позволили существенно дополнить и переосмыслить взгляды Жана Пиаже на действительную роль «эгоцентрической речи» при формировании детской психики, а самое главное — самого процесса нашего с вами мышления.

Те мои читатели, которые слышали мои лекции, вероятно, знают, что я часто повторяю эту цитату из Выготского: «Мысль начинается там, где мы наталкиваемся на препятствие». И в самом деле, для Выготского этот момент, это переживание чувства «препятствия» чрезвычайно важны.

Для исследования этого феномена Лев Семёнович намеренно создавал у дошкольников «затрудняющий момент» во время эксперимента. Например, ребёнок что-то рисует и вдруг обнаруживает, что у него под рукой нет нужного ему карандаша или бумаги91.

И что вы думаете? Да, столкнувшись с «затрудняющим моментом», ребёнок тут же переходит к «эгоцентрической речи»: «Где карандаш, мне нужен синий карандаш, а его нету. Ничего, я вместо этого нарисую красным, смочу водой, это потемнеет и будет как синее».

Ребёнок, как мы видим, не просто проговаривает свои действия, не просто аккомпанирует себе речью, он конкретизирует проблему, с которой столкнулся, он, можно сказать, создаёт мысль — вслух находит выход из затруднительного положения.

Дети старше семи лет, участвовавшие в экспериментах Выготского и представителей его научной школы, сталкиваясь с аналогичными затруднениями, вели себя уже иначе — они не озвучивали ситуацию, не проговаривали вслух возможный план дальнейших действий.

Однако же в ответ на вопрос, о чём он только что думал, ребёнок давал ответы, по сути повторяющие размышления, которые делает дошкольник, но только вслух.

То есть те же размышления с возрастом переходят из внешней речи во внутреннюю, то есть «эгоцентрическая речь», которую Выготский ещё называл «речью для себя», теряет свой внешний компонент, становится беззвучной.

Всё это позволило Льву Семёновичу сделать вывод, что «эгоцентрическая речь» носит не только экспрессивную функцию, не только сопровождает активность ребёнка, но и становится постепенно инструментом его мышления — помогает ребёнку мысленно моделировать ситуацию, осознавая её и обнаруживая в ней возможные варианты решения «затруднения».

«Эгоцентрическая речь» отмирает, превращаясь в «речь внутреннюю», которая выполняет роль мышления. Впрочем, и она — эта «внутренняя речь» — является лишь переходным этапом от мысли к развёрнутой внешней речи, в которой мысль получает возможность выражения в словах.

То есть «внутренняя речь» на определённом этапе нашего развития тоже в каком-то смысле отмирает.

Мы думаем не словами, и поэтому нам зачастую очень непросто выразить с их помощью свою мысль. Если бы мы продолжали мыслить «внутренней речью», то таких проблем не должно было бы возникнуть.

Итак, «эгоцентрическая речь» («речь для себя»), возникающая во время «затруднительных моментов», постепенно, к школьному возрасту ребёнка, полностью трансформируется во «внутреннюю речь».

Далее — из «внутренней речи», когда ребёнок часто шёпотом проговаривает свои мысли и действия, — этот психический процесс постепенно становится действительным мышлением.

И теперь мы учимся выражать свою мысль в словах. Но это уже не прежняя «речь для себя», а совершенно новая речь — «речь для другого», в которой мы пытаемся выразить свою мысль.

То есть сама наша мысль в процессе всех этих трансформаций как бы отрывается от языка, который был нами усвоен извне. Теперь это уже наш собственный язык — с нашими собственными словами и нашим их пониманием.

Но всё это вроде бы теоретические рассуждения, правда? Пусть они и подкреплены экспериментами, но дальше же всё равно интерпретация экспериментов, гипотезы. Внешнюю речь мы можем объективно фиксировать, а внутреннюю — нет. Так что объективных данных у нас нет.

Хотя, конечно, это красивая идея: внешнее слово преобразуется в нашем внутреннем пространстве в какую-то нашу мысль, после чего мы, пытаясь выразить её, снова облекаем её в слова, но уже как-то по-своему. Но это только идея…