Маша без медведя (СИ) - Страница 7

— Так! — заявила она с порога, не закрывая двери. — Проснулась? Пойдём-ка, Павел Валерьевич ждёт!

Нет, я, конечно, понимаю, что я (скорее всего) попала в больницу для простолюдинов, а то и для неимущих, но всё же — что за досадная беспардонность?

Я ВЫХОЖУ В ЛЮДИ

Я поднялась с кровати и оглянулась, словно соображая: куда бы поставить поднос, — и сунула его медсестре в руки. Она приняла поднос автоматически, почувствовала, что я держу её за запястье, дёрнулась и гневно сдвинула брови, но я уже пустила в ход первую волну контроля:

— Всё хорошо, правда же? — я улыбнулась, и медсестра улыбнулась мне в ответ. Кстати, лицо её много выиграло от этого.

— Конечно, всё хорошо!

— Теперь вы будете стучаться каждый раз, когда хотите войти ко мне в палату, а заходить — только с моего разрешения. Ведь так?

— Конечно, только с разрешения, — медсестра кивнула и снова тепло мне улыбнулась.

— И будете обращаться ко мне уважительно.

— Да, я буду обращаться к вам уважительно.

Сферы небесные, как же легко работать с людьми без магических способностей!

— А теперь вы пойдёте и принесёте мне все мои вещи. И ещё белый халат, как у доктора.

Докторский халат я решила надеть поверх платья, чтобы ни у кого не возникало ненужных вопросов. Не буду же я здесь всю больницу очаровывать! Так, поди, и надорваться с непривычки можно. А докторский выбрала, потому что у него пуговки спереди, я заметила. А у медсестёр на спине завязки, мне это показалось не очень красивым и для меня лично неудобным.

Пока ждала платье, вернулась к рисованию, да так и замерла над листом.

Внезапно проклюнулось ещё одно воспоминание: поход за школьной формой. Пассаж братьев Четверговых — магазин-городок, состроенный из множества рядов салонов и магазинчиков, закрытый от всяких непогод обширной стеклянной крышей. Проходы между рядами просторные, почти как улицы. Публика есть, но её немного — самый пик лета, жара, полгорода разъехалось по дачам и курортам. Но мама везёт меня за формой именно сегодня: в «Заранских ведомостях» напечатали, что мануфактура Трапезниковых объявила трёхдневные скидки на всю школьную форменную одежду.

Утро. Меж павильонов лениво прогуливаются редкие посетители. Я иду, разинув рот, и заворачиваю голову на яркие вывески. Мама вдруг тянет меня за руку в сторону — мимо нас, как ледокол, не обращая никакого внимания на прочих покупателей, плывут две дамы — иначе их и не назовёшь — разряженные, как в кино! Выше нас по статусу? Очевидно. И, судя по маминой реакции, сильно выше.

Нужный нам магазин на втором этаже, и мы поднимаемся по бесконечно длинной, заворачивающейся дугой лестнице, а на втором этаже — целая площадь с большой-пребольшой круглой дырой посередине. Дыра окружена красивыми перильцами, чтоб никто не вывалился — покрашенные чёрным завитки стеблей и листьев, на ощупь холодные, как будто железные. А напротив магазина Трапезниковых — фонтан! Небольшой, зато с золотыми рыбками.

Мама отрывает меня от восторженного созерцания рыбок и тянет внутрь.

Внутри скучно. Я примеряю шерстяное форменное платье, и мне ужасно жарко. Продавщица советует взять на размер больше — первоклашки быстро растут, и платье, которое строго впору, к Новому году может стать малым. Я снимаю первое платье и надеваю второе, потом ещё… Жарко, как жарко!

Усилием воли я погружаюсь в воспоминание глубже. Чуть назад. Теперь я отслеживаю моменты, на которые маленькая я вовсе не обращала внимания. Бесконечные, как мне кажется, ряды форменных коричневых платьиц. Мы идём на тот край, где самые маленькие размеры.

— Вот, пожалуйста, — говорит продавщица, — здесь на ваш рост.

Мама приподнимает подол висящего с краю платьица и находит прикреплённые на нитке прямоугольнички картонных бирок:

— Я хотела бы ознакомиться с составом ткани.

— Конечно! — руки продавщицы вспархивают. — Здесь шерсть с лавсаном, семьдесят на тридцать, здесь…

— Спасибо, я сама прочитаю, — отвечает мама с достоинством.

Она проверяет разные модели, а я теперешняя вдруг понимаю: она смотрит не состав. Цену. И выбирает самое дешёвое. И именно поэтому слова о том, что форма к зиме может стать малой, заставляет её поджимать губы.

Платье, которое мы в итоге купили, смотрелось на мне великовато. Мешком смотрелось, если честно. А ещё оно кололось, особенно в тех местах, где вшивались рукава, и поэтому я вместо маечки надевала под низ футболку.

Баграр, по-моему, вообще никогда не думал о деньгах и покупал всё, что приглянулось мне или ему.

Спустя короткое время эта новая медсестра вернулась, постучалась, дождалась моего разрешения и вручила мне свёрток, от которого ощутимо несло гарью.

— А туфли?

— Туфли? — немного отрешённым голосом переспросила она. — Извините, я не подумала. Надо туфли?

— Конечно, надо.

— Сейчас принесу.

Пока она ходила, я разложила свои вещи, тщательнейшим образом магически очистила их, переоделась, ночную рубашку сунула под подушку, поверх платья накинула халат и стала похожа на докторшу. Потом забрала у медсестры, успевшей обернуться, мои пошитые по спецзаказу и Баграром дважды обработанные (для крепости и от умыкания) туфельки, обулась.

Медсестра посмотрела на меня и потёрла лоб, что-то соображая:

— Павел Валерьевич…

— Да?..

— Он просил взять ваши рисунки.

— Хорошо, — я не глядя взяла всю изрисованную пачку. — Теперь мы можем идти?

— Д-да.

Что-то мне не очень нравилось поведение моей (ладно, честно скажу) подопытной. Похоже, что моё воздействие выветривалось быстрее, чем мне хотелось бы. Вспомнить надо хорошенько, наверняка были какие-то тонкости.

Медсестра пошла по длинному-предлинному коридору, периодически потирая лоб и оглядываясь на меня. А я шла за ней, попутно внимательно разглядывая двери в этом заведении. На всех дверях были таблички, в основном с короткими надписями, всего из двух значков. Я рассудила, что это, должно быть, номера палат, в которых лежат больные. За дверями слышны были отголоски действий их жильцов. Мы шли, и звуки сменяли друг друга: шорохи, возня, бормотание. Вот за очередной дверью вскрикнул и тонко заплакал женский голос. Моя провожатая покачала головой и попросила меня:

— Минуточку постойте, пожалуйста! — быстро подошла к этой двери, открыла её и занырнула головой в палату:

— Лейла, ну что, опять? Будем колоть?

— Не надо, — ответил сильно заплаканный голос, — я почти справилась.

— Ну, смотри, а то я новенькую к Пал Валерьичу отведу и к тебе заскочу.

— Я попробую сама, — ответили из-за двери надрывно.

— Ладно. Перед обедом зайду, принесу тебе новые таблеточки, что Пал Валерьич сегодня назначил, — медсестра вынырнула в коридор, скорбно покачала головой и кивнула мне: — Идёмте.

Я прошла пару шагов и вдруг неожиданно для самой себя вернулась к палате этой несчастной Лейлы — так вдруг жалко её стало. Взяла из пачки верхний рисунок (тот самый, про который я вчера думала, что для душевной гармонии он будет полезен) и затолкала под дверь. Рисунок шёл тяжело — с той стороны то ли коврик у двери лежал, то ли тряпка какая… и вдруг втянулся весь, одним махом. Лейла, должно быть, его увидела.

Я догнала медсестру и пошла следом, как ни в чём не бывало. Мы дошли до конца коридора, где он пересекался с другим, уходящим одновременно направо и налево. В левом ответвлении часть дверей была открыта и там происходила какая-то деловая суета. Вот, например, кухня. Девушка, которая катает тележку, возится у больших ванн, моет здоровенные баки. В следующей двери мелькнули широкие полки до самого верха, заполненные чистым постельным бельём, и пахло оттуда утюгом.

Но мы повернули направо. Здесь таблички на дверях стали другими — с длинными надписями, иногда в две и даже три строчки, некоторые в бронзовых рамках. Медсестра провела меня к двери, на которой была аж пятистрочная табличка — сразу видно, кто-то важный ту сидит. Памятуя про вчерашнее воспоминание с чтением, я отметила для себя знакомые буквы. Получилось: