Мартышка для чемпиона (СИ) - Страница 66

И только мое звено начинает двигаться как единый организм, когда случается очередная неожиданная херня…

Поймав отрикошетившую от борта шайбу, я набираю разгон. Краем глаза отмечаю, что мои партнеры подтягиваются к синей линии. Несусь во весь опор с шайбой на крюке и делаю замах. Собираюсь ударить по воротам, пробивая в девятку, как… в меня на полном ходу врезается сто килограммов мяса.

Защитник команды соперника впечатывает меня в борт, со всей дури заряжая локтем в челюсть. Меня “отключает” моментально. Один короткий вздох и в ушах встает серый шум, через который я едва слышу свисток арбитра и ор парней со скамейки запасных. Стискиваю челюсти. В глазах темнеет. А единственная четкая мысль, что мелькает в голове в момент падения: только бы Царица не видела, ей нервничать нельзя…

Столкновение. Удар. Мое сердце запинается.

— Арс! — подскакиваю я с места, прикрывая рот ладонями. — О, черт!

— Господи… — судорожно выдыхает Ирина Георгиевна поднимаясь на ноги.

— Нет, нет, нет, Арс, вставай… — шепчу онемевшими губами.

Время растягивается подобно резине. Все случившееся страшной стремительной картинкой проносится перед глазами. Меня бросает в жар: опаляет щеки и шею. Я чувствую, как вдоль позвоночника скатываются бисеринки пота. К горлу подкатывает тошнотворный ком. Глаза неотрывно следят за Бессоновым, который ничком падает на лед около борта, прикрывая лицо крагами.

Он так далеко…

Я ничего не вижу…

Арс лежит, а я даже не могу понять — в сознании ли он!

Арбитры останавливают игру. Первые мгновения на арене воцаряется гробовая тишина. Такая что даже находясь на достаточно удаленной ото льда ложи я слышу, как матерятся сокомандники Бессонова на скамейке, вскакивая.

По мере того, как до народа доходит, что только что произошло — в ледовом набирает обороты недовольный гул. Подобно приближающемуся потревоженному осиному рою — «жужжание» нарастает. В конце концов свист и возмущения многотысячной толпы заглушают перекрикивания судей на льду, где начинается суета.

Вокруг Бессонова собираются напарники по звену и ребята из команды соперника. Подъезжают капитаны и судьи. Все толпятся вокруг Арса, мельтеша перед глазами как надоедливые мухи. А меня начинает крыть паникой от того, что я не могу понять элементарного:

— Он в сознании? — шепчу. — Он же в сознании? — повторяю. — Вы видите?

— Да… вроде, — говорит с сомнением Димка. — Да-да, шлем скинул! — уже уверенней.

И правда. Выдыхаю. Теперь и я вижу, как Арс расстегивает застежку на шлеме, стягивая с головы и поднимается на четвереньки. Упираясь локтями в лед, пытается отдышаться, все еще не поднимая головы. Рядом с ним присаживается Ремизов, что-то у Бессонова спрашивая. Арс едва заметно кивает. Я до боли сжимаю пальцы в замок.

Только бы ничего серьезного. Только бы все обошлось.

— Врач бежит, — говорит Ава.

Я прослеживаю за взглядом сестры. Действительно. Мужчина в спортивном костюме с медицинским чемоданчиком выходит на лед. Проскальзывая ботинками по скользкой поверхности, подбегает и останавливается рядом с Бессоновым, присаживаясь на корточки. Арена продолжает перешептываться.

Доктор осматривает Арсения на предмет видимых травм и повреждений. Удостоверившись, что таких нет, роется в своем саквояже, вынимая оттуда бутылек. Что это? Нашатырь? Похоже Бессонов был на грани обморока. Мамочки-и-и…

Мужчина откупоривает баночку, поднося к носу Арса. Тот вдыхает и отшатывается, уже более уверенно выпрямляясь, но все еще стоя коленями на льду. Поднимает голову. И только сейчас я и все зрители собравшиеся в ледовом замечаем, что у нашего парня рассечена губа. Кровь тонкой струйкой стекает по подбородку, алыми каплями пачкая лед. Камеры выхватывают лицо Бессонова крупным планом, транслируя на медиакуб. Заставляя меня охнуть и сжаться от ужаса, а толпу взвиться. Под сводами ледового прокатывается новый виток возмущений от народа, требующего удалить негодяя подрихтовавшего Бессонову лицо.

— Кровь — это пять минут. Сто проц, — говорит Димка.

— А то и пять плюс двадцать, — вторит ему Владимир Александрович.

Да хоть сорок пять — плевать!

Бессонов поднимается на ноги. Однако доезжает до лавки не без помощи ребят из команды. Они поддерживают его под руки, заводя на скамейку. Мое сердце болезненно частит, оставляя зарубки на ребрах. Пульс шарашит, подскакивая до таких значений, при которых нормальные люди не живут. Я перенервничала. Нет, не так, я не просто перенервничала — я чуть богу душу не отдала, когда увидела, как Арса впечатали в прозрачное стекло.

К дьяволу! Никакая победа не стоит таких жертв. Я его убью. Если его не добьют бугаи из команды противника, то это сделаю я! За то, что никакого чувства само-блин-сохранения у мужика нет! А ему, на минуточку, еще ребенка рожать и поднимать. Садик, школа, институт, ЗАГС — кто всем этим будет заниматься, если этому самоуверенному павлину свернут шею?

Ладно, утрирую.

Вдох-выдох, Марта.

Это нервное.

Эпизод был страшен не тем, что я потенциально боюсь остаться один на один со своими скорым материнством, а тем что я, наверное, умру если с этим обаятельным мерзавцем что-нибудь случится. Его боль я чувствую как собственную. Если ему хреново, то и мне хреново. А смотреть, как любимому человеку плохо — хреново втройне!

Но все обошлось.

В этот раз.

Ох, права Ирина Георгиевна: мальчикам хоккей — забава, а мы седые в тридцать лет. В лучшем случае. С таким напряжением не мудрено однажды начать рвать волосы на голове. Единственный плюс — на парикмахерской лысые нехило экономят.

— Выдыхай, а то сейчас лопнешь и всех нас забрызгаешь, — обнимает меня Ава. — Все хорошо, — успокаивающе растирает ладонями мои плечи. — Сидит вон твой красавчик, живой, почти здоровый и только слегка помятый.

— Я его обязательно домну за такие потрясения.

— Привыкай. Теперь тебе с этими “потрясениями” по девять месяцев в году жить. Начиная с августовской предсезонки.

— Не пойму, ты меня успокоить пытаешься или еще больше завести?

— Водички с лимоном? — хмыкает Ава, протягивая мне свою бутылку.

— Коньяка с ромашкой. Первое выпить, вторым закусить. Желательно сразу двойную порцию, — бурчу я беззлобно.

Ава посмеивается. Меня слегка отпускает. Я тоже улыбаюсь. Про коньяк — шутка, разумеется. Пить мне нельзя. Хотя с таким накалом страстей — не отказалась бы от бокала чего-нибудь крепкого. Исключительно потому, что мои оставшиеся нервные клетки уже не вывозят. Слишком многое на их долю выпало за последний месяц.

Через пару минут я успокаиваюсь окончательно. Мне удается выровнять пульс и дыхание, хотя руки продолжают мелко подрагивать, словно раз в секунду по ним пускают микроразряды тока.

Арсений уходит в раздевалку в компании доктора команды. Я, в каком-то абсолютно глупом и бесхитростном порыве, вскакиваю с места с намерением пойти за ним. Ха-ха, кто-то меня туда пропустит!

Да и Ава удерживает.

Сестра дергает меня за пояс джинс, усаживая мою задницу обратно на стул. Командует:

— Сиди. Он вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Просто поверь мне. Для наших мужчин единственная уважительная причина пропустить финальный матч — умереть. А я сильно сомневаюсь, что твой Бессонов ушел в раздевалку, чтобы испустить дух.

— Это звучит ужасно! — охаю я.

— Правда редко бывает приятной, — пожимает плечами она.

— Ты такая спокойная, прям бесишь.

— Год жизни с профессиональным спортсменом и четырнадцать лет с начинающим — мои нервы уже титановые.

— Ну-ну, — тянет Димка. — Просто она бахнула убойную дозу валерьянки перед матчем.

Мы с родителями Арсения хохочем.

Ава отмахивается, закатив глаза:

— Подумаешь…