«Мартен» - Страница 29
У объяснения есть и «научный» двойник, который придавал борьбе против единого наряда официальность.
— Единый наряд гробит соцсоревнование, глушит инициативу, пахнет уравниловкой. Человек будет на других надеяться, вместо того, чтоб по-настоящему соревноваться…
— Михаил Александрович, что вы думаете по поводу такого объяснения? — спрашиваю недавно у Петракова.
— Чепуха это, а не объяснение. Соревнование — это не просто бег сломя голову, а эстафета, у которой палочка — наше общее дело. Надо помогать друг другу, чтоб у всех было хорошо. Конечно, всегда будет у кого-то побольше, но уж план при едином наряде для всех сталеваров куда легче обеспечить, потому что друг другу на помощь приходим, учим. Сколько мы поработали, но чтоб печь хотя бы раз план не выполнила — такого не было. Конечно, если мелочиться, копейки считать, можно перессориться и забыть о главном. Мы никогда не мелочились, и уверен, что в конечном счете никто не просчитался: сегодня одному помогли, завтра другому, третьему. И еще мы выиграли на том, что всегда в глаза открыто один другому смотрим, что здороваемся друг с другом, в гости ходим один к другому. А баллы — это вредная примесь в отношениях. Некоторые перессорятся, при встрече не то что поздороваться, головы отворачивают друг от друга, а ведь сменщики… При таких отношениях и в работе жди, что кто-нибудь «свинью подсунет». Разве не случается такое? Бывает, я точно могу сказать. Вот почему мы все — за единый наряд и за дружбу.
Все — это четыре сталевара с десятой имени «Правды». Четыре таких разных, и таких одинаковых человека. Два Михаила — Петраков и Гуляев — знают друг друга столько, сколько помнят себя, с далекой босоногой деревенской поры, когда оба были просто Мишками. На Урал приехали из Орловской области по набору в военном сорок втором. Вместе окончили в Златоусте «ремеслуху» (ныне ГПТУ-28, сейчас там в музее училища висят на почетном месте их портреты), вместе пришли на завод и вместе, случается же такое, почти всю свою жизнь варят сталь на одной печи. С ними почти все время шел рука об руку Николай Иванович Андрианов — веселый, энергичный, немного резковатый в словах и движениях. Что касается четвертого…
В тот момент, когда я узнал эту бригаду, четвертым был бывший подручный Петракова Виктор Пересторонин. Все трое мастеров были его наставниками. Никто ни разу не упрекнул, если Виктор отставал. Напротив. Они боролись за него, как за сталевара, хотя не всегда эта борьба заканчивалась их победой.
Года три назад, прослышав, что Виктора переводят на другую печь, я заглянул в пультовое помещение десятой. Щит с приборами, которые от взбалмошной пляски стрелок кажутся взбесившимися, — перед глазами, щит — справа, такой же — слева, стеклянные ящики с выстукивающими беспорядочную дробь реле — за спиной. И оглушающий шум — вокруг. Сталевару здесь всегда некогда, и он всегда не рад посетителям: отвлекают.
— Виктор, это правда, что ты уходишь с десятой? — кричу что есть сил.
— Говорят, правда.
— Кто говорит?
— Начальник смены, например. Начальник цеха. Посоветовали заявление написать.
— Ну и что?
— Написал, что хочу в подручные…
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда. Только и намеков, что не справляюсь, план проваливаю. Говорят, сталь такая дорогая, рисковать на можем: вдруг брак выйдет!
— У тебя большой брак?
— Не больше, чем у других. Так, на всякий случай страхуются, потому что опыта мало, а марку варим одну из самых сложных.
— А что ваши сталевары? Они тоже так считают?
— Нет. Они меня поддерживают, говорят, что все обойдется, что никуда и не думай уходить, и никаких заявлений не пиши. Только я не могу, если руководители говорят, будто не справляюсь.
— Кто же вместо тебя?
— Пока не знаю. Слышал, Бурикова ставят…
Так Марк Николаевич Буриков оказался на десятой имени «Правды», и опять волей-неволей пришлось ему, равному среди равных и по мастерству, и по опыту, и по работоспособности, «вписываться» в единый наряд. Сказать, что вживание прошло совсем гладко, что новый член коллектива притерся так же, как трое ветеранов, пожалуй, не скажешь. Характер у Марка Николаевича не мед, но ведь и печная площадка не институт благородных девиц, да и ветеранам палец, как говорится, в рот не клади. Здесь каждый за себя способен постоять.
Душой начинания, главным застрельщиком всегда был Михаил Александрович Петраков.
В нашем городе его знают все. Стало уже традицией, что на торжественных городских собраниях, когда в драматическом театре собираются представители всех трудовых коллективов Златоуста, коммунист Петраков под звуки марша вносит Знамя города.
Темноволосый, невысокий, отнюдь не богатырского сложения, но в движениях чувствуется порывистость и сила. Молчалив, очень не любит говорить. Всякий, кто захочет поспрашивать о Петракове у сталеваров, больше всего наслышится о его трудолюбии и скромности. С этого характеристика, как правило, начинается, и этим заканчивается. Рассказывают даже курьезные истории.
О Петракове более десяти лет назад был написан очерк «Мужество».
Название показалось герою убийственно нескромным, и он ринулся скупать брошюры во всех златоустовских киосках.
Наверное, поэтому писать о Петракове трудно. Так и кажется, что, прочитав эти заметки, он обидится, а точнее, сочтет, что попал в неловкое положение…
— Зачем обо мне? У нас такая замечательная смена. Все молодые, знающие, сильные. Например, Банщиков Борис, коммунист, Тюрин Валерий, Зимин Анатолий, тоже член партии, Баратынский Валерий. Все техникумы окончили или учатся сейчас. Хорошие сталевары.
Этот разговор произошел совсем недавно на печной площадке второго электросталеплавильного.
Все здесь по-прежнему, как и десять, и пять лет назад. Те же печи, краны, те же бешеные стрелки в пультовом. Правда, теперь они представляются мне совсем по-другому. Сегодня я почему-то усиленно хочу не просто запечатлеть в уме их пляску, а уловить напряжение, глубинный смысл всего, что кроется за ними. Мне кажется, что, не поняв этого, что-то оставишь не открытым в характере сталеварской работы, в характере сталеваров. Я, например, заметил (и это пришло далеко не сразу), что ослепительный свет в печи бывает и холодным, каким-то насильственным, и теплым, мягким, льющимся нежными, глубинными волнами. Холодный — в начале, когда обломки и куски металла, составляющие шихту, еще не расплавились. В это время сталевар поворачивает печь, чтобы равномерно прогреть шихту. Он все это делает не так, как делала бы то же самое электронная машина, а по внутренней потребности, будто не электродам, толстенным графитовым колоннам, стало тяжко, а его собственным рукам. И он поднимает электроды. Стрелки на главном пульте безжизненно падают, а на пульте слева все три замирают на одной отметке. Это значит, что моторы поднимают руки-электроды буднично, нагруженно, равномерно. Но вот печь повернута. И снова — слева стрелки вздрогнули, поднялись вверх до середины и замерли: это электроды пошли вниз. Скоро, через секунды, как только коснутся они металла, раздастся гром и из печи брызнет холодный ослепительный свет. В этот момент все стрелки начнут ту самую чудовищную пляску под аккомпанемент раскатов рукотворного грома. Электроды-руки все время в движении: вверх — вниз, вверх — вниз. Так регулируется сила вольтовой дуги. Это невероятно трудно. Это под силу только машинам, которые — продолжение рук сталевара, его помощники. Оттого, когда он смотрит на стрелки, не слышит шума и посторонних слов. Здесь слишком высокое трудовое напряжение.
Вскоре из печи начинает литься мягкий, теплый, спокойный свет. Это значит, что шихта расплавилась. Ее поверхность становится ровной, спокойной. Стрелки еще продолжают дрожать, но уже как-то умиротворенно, устало, время от времени. Зато у сталеваров наступает самая ответственная, самая сложная пора — рафинирование и доводка плавки. Невольно начинаешь волноваться, чувствуя это внутреннее человеческое напряжение, этот на пределе возможности темп, определяемый самим огнем, когда ни подождать, ни прервать, ни перекурить, ни смахнуть пот с лица, когда все время — бегом. Бегом — вниз, в кузницу: здесь под пневмомолотом пробуют металл на пластичность, бегом — к пневмопочте с образцами для химлаборатории, бегом — навстречу подручному, с новым образцом, тот перехватывает его на ходу, а сталевар — бегом — снова к печи.