Марта - Страница 45

— Пан, — проговорила она наконец, — добрый пан! На лекарство для моего больного ребенка!

Рука, худая, окоченевшая, тряслась, как осиновый листок, в голосе уже звучали протяжные жалобные нотки, как у профессиональной нищенки.

Мужчина в шубе, поглядев на нее, слегка пожал плечами.

— Милая моя, — сказал он сухо, — не стыдно ли вам побираться? Вы молоды, здоровы, можете работать!

Сказав это, он повернулся к столу палисандрового дерева, на котором лежали ковры и стояли серебряные корзины.

Торговец с улыбкой развернул один из ковров. Они продолжали прерванный разговор.

Женщина в темной одежде все еще стояла у дверей, будто околдованная какой-то злой и неодолимой силой. Страшно было в эту минуту ее лицо.

Ответ, услышанный ею, был каплей, переполнившей чашу яда, из которой она пила уже так давно. Капля эта проникла ей в грудь, как напиток, возбуждающий нервы, туманящий мысль, глушащий сознание. «Вы можете работать!» Способен ли был человек, сказавший эти слова, хоть отчасти понять, какая это была безжалостная насмешка над женщиной, которая истратила нее силы души и тела на бесплодные попытки получить работу, которая потеряла уважение к себе, которая считала себя полным ничтожеством, потому что так мало знала и умела? Он не мог знать об этом. Его отношение к бедной женщине ничего не говорило о его личных качествах. Очень возможно, что он был добрый, милосердный человек, что щедрой рукой оказал бы помощь калеке, сгорбленному старику или больному. Но женщина, обратившаяся к нему за подаянием, была молода, не имела физических недостатков и внешне казалась здоровой.

О душевной надломленности, которая привела ее сюда, о том жаре, который давно уже сжигал ее грудь, превращая в пепел лучшие человеческие чувства, наполняя мозг все более мрачными, едкими мыслями, — обо всем этом не знал мужчина в богатой шубе. Не знал, а потому и сказал: «Вы молоды и здоровы, можете работать!» Он высказал совершенно справедливую мысль, но, высказав ее, сам того не подозревая, совершил жестокую несправедливость.

Несколько месяцев, даже несколько недель назад Марта могла бы признать справедливость его замечания. Но тогда она еще просила у людей работы и ничего больше, только работы; теперь же она просила подаяния и в обращенных к ней словах не услышала ничего, кроме издевательства.

Яркая краска, заливавшая ей лоб и щеки, когда она протянула руку, исчезла теперь без следа. На смертельно бледном лице впалые черные глаза, казалось, извергали пламя. Это было пламя гнева, зависти… и жадности.

Гнева, зависти, жадности? Неужели Марта, выросшая в уютной деревенской усадьбе, эта недавно еще почитаемая супруга и счастливая мать, эта честная женщина, которая ни за что на свете не хотела брать работы, к которой она была не способна, энергичная труженица, в поте лица честно зарабатывавшая свой кусок хлеба, эта гордая душа, протягивавшая руки к богу с мольбой отвратить от нее долю попрошайки, стала жертвой пагубных жестоких страстей, ведущих к преступлениям?

Увы! Увы! Это не только могло, но и должно было случиться по логике вещей, по законам, которым подчинена природа человека.

Марта не была бесплотным ангелом, которому не опасны земные вихри, ибо он не обитает на земле. Она была человеком, а в человеке наряду с разумом, добродетелью, самоотверженностью, героизмом есть и темные пропасти, где спят змеи грозных искушений и темных инстинктов. Нельзя безнаказанно подвергать мучительным истязаниям душу человеческую, не разбудив в ней молчаливо притаившихся в ее таинственных недрах задатков преступности. В человеке заложены великие силы, но и слабость его безмерна. Каждому человеку надо предоставлять права и возможности соответственно той ответственности, которую он несет, иначе он не совершит и не преодолеет того, что он должен совершить и преодолеть, не устоит перед тем, перед чем ему необходимо устоять.

Едкая горечь, постепенно, капля по капле, накоплявшаяся в душе Марты, поднялась в ней теперь огромной волной, а вместе с ней всплыли на поверхность окончательно разбуженные искушения и дурные страсти.

Молодой пан в богатой шубе выбирал ковры, серебряные корзинки, фарфоровые вазы и мраморные статуэтки. Он покупал множество вещей, собираясь, должно быть, обставить роскошно квартиру, куда введет молодую жену.

Он и торговец так были поглощены своим делом, что забыли о женщине, безмолвно и неподвижно стоявшей у стены. Она не отрывала глаз от руки покупателя, державшего большой толстый бумажник, набитый деньгами.

«Почему у него так много, а у меня нет ничего? — думала она. — По какому праву он отказал мне в подачке? Мне, у которой ребенок умирает в нетопленой комнате, без лекарств? Неправда, что я молода и здорова! Нет, я дряхлее всякой старухи, потому что пережила самое себя. Куда девалась прежняя Марта? Я тяжело больна, потому что я беспомощна, как ребенок. Зачем же люди требуют, чтобы я пробивала себе дорогу в жизнь собственными силами, если они не дали мне их? Почему лишили меня силы, которую требуют теперь от меня? Этот богач — одни из моих обидчиков, один из моих должников! Он должен дать!»

Мысли этой женщины были ужасно неверны и неразумны, но в то же время вполне естественны и понятны! Их породила та самая несправедливость, те преследования судьбы, бессилие, неудовлетворенные потребности, которые породили все безумные идеи, приводящие время от времени к преступлениям, поджогам, убийствам, те бешеные страсти, которые, возникнув из-за несправедливости и зла, сами нарушают справедливость и причиняют зло.

— Итак, — сказал покупатель, — триста злотых за ковер, пятьсот за эти корзины, фарфоровая ваза — двести и…

Он стал доставать из бумажника деньги, чтобы уплатить торговцу, но вдруг остановился.

— Да! — воскликнул он. — Чуть было не забыл! Дайте-ка мне еще вон ту бронзовую группу и ту…

Торговец подбежал, угодливо улыбаясь.

— Эту? — спросил он.

— Нет, ту. Ниобею с детьми…

— Ниобею? Вы, кажется, хотели взять Купидона с Венерой?

— Пожалуй, но мне надо взглянуть на них еще раз.

Привыкнув, видимо, сорить деньгами, он небрежно бросил раскрытый бумажник на мраморную доску подзеркальника, а сам вслед за торговцем отошел вглубь магазина, где на палисандровых полках под стеклянными колпаками стояли бронзовые и мраморные группы на мифологические сюжеты.

Небрежно брошенный бумажник раскрылся шире, и на мрамор выпало несколько кредиток.

На эти деньги смотрели разгоревшиеся глаза женщины, стоявшей у стены. Разноцветные бумажки так приковывали к себе черные, впалые глаза, как взгляд шеи притягивает птичек.

Какие мысли бродили в голове женщины, смотревшей на чужие деньги? В них трудно было бы разобраться. Это были не мысли, а какой-то хаос, порожденный лихорадкой и душевным смятением. После двух секунд такого созерцания Марта задрожала всем телом. Она то опускала, то подымала веки, то протягивала руку, то снова прятала ее под платок. Она, видимо, еще боролась с собой, но — увы! — у нее не было надежды на победу! Не было надежды, потому что не хватало сил устоять против этого позорного искушения. Мысли ее не были уже достаточно здравы, чтобы она могла понять, как постыдно это искушение, совесть молчала, так как она утонула в море горечи, не было больше стыда, изгнанного презрением к себе самой и перенесенными унижениями. Да, у нее не было никакой надежды на победу еще и потому, что она уже плохо сознавала, что делает, она была в лихорадке, вызванной голодом, холодом, бессонницей, слезами и отчаянием, а разум ее опутали темные силы, поднявшиеся из недр ее взбунтовавшейся души.

Марта сделала вдруг быстрое движение рукой, и с мраморной доски исчезла одна из бумажек. В ту же минуту стеклянная дверь распахнулась и захлопнулась с резким стуком…

Неожиданный сильный стук заставил обоих мужчин, рассматривавших статуэтку в глубине магазина, повернуть головы.

— Что это? — спросил покупатель.

Торговец выбежал на середину магазина.