Марта - Страница 15
«Никогда!» — сказала она себе и, снова открыв кошелек, пересчитала оставшуюся мелочь. В нем было всего около трех злотых.
«Хватит на неделю на молоко и булки для меня и для Яни, — подумала она, — а за это время добрые люди подыщут мне работу…»
Знакомые Марты со Свентоерской улицы были люди очень добрые, они искренно хотели помочь бедной женщине, внушавшей им сострадание и уважение. Им это было нетрудно, так как муж Марии Рудзинской занимал видный пост в редакции одного из популярнейших варшавских иллюстрированных журналов и мог предоставить работу многим нуждающимся.
Муж Рудзинской был давнишним и весьма уважаемым сотрудником этого журнала. Его слово имело здесь большой вес, его ходатайство не могло быть оставлено без внимания.
К тому же Адам Рудзинский был писатель, интересовавшийся почти исключительно социальными проблемами, а в том числе и положением трудящихся женщин в обществе. Марту он видел несколько раз, когда она приходила на уроки. Привлекательная внешность молодой женщины, ее траур, достоинство, с которым она держалась, и благородный поступок, о котором с восхищением рассказала ему жена, усилили его желание помочь ей.
Результат был благоприятный и не заставил себя долго ждать. Еще одна пара рук не была лишней в журнале, которому требовались работники, но сперва нужно было выяснить степень пригодности новой сотрудницы, чтобы решить, можно ее принять или нет.
Благодаря стараниям Адама Рудзинского дело подвигалось быстро, но Марте ожидание показалось очень долгим. С того дня, когда она добровольно отказалась от урока, прошла неделя; ее скудный запас денег почти совсем истощился, а вынужденное безделье ужасно ее угнетало, тревожило и лишало сна. И вот однажды утром, выйдя из дому, Марта пошла на Длугую улицу и постучала в дверь справочной конторы. Людвика Жминская приняла ее еще холоднее и официалынее, чем прежде.
— Я слышала, что вы уже не даете уроков у Рудзинских, — сказала она. — Жаль, это очень плохо как для вас, так и для меня: от мнения таких людей зависит репутация моей конторы.
Марта вспыхнула — она поняла упрек, скрытый в словах Жминской. Однако она стремительно подняла голову и сказала с искренним огорчением:
— Простите, что я не оправдала ваших надежд.
— Если бы это касалось лично меня, — перебила ее Жминская, — это не имело бы никакого значения, но если люди не будут питать ко мне доверия, это принесет большой ущерб моему делу.
— Вы ошиблись во мне, — продолжала Марта, — потому что и я ошиблась в самой себе. Панна Рудзинская для меня слишком знающая ученица. Я думаю, если бы мне пришлось обучать начинающих, я лучше справилась бы со своей задачей. Поэтому я еще раз обращаюсь к вам с просьбой: не можете ли вы найти мне уроки с начинающими?
Но Людвика Жминская не смягчилась.
— Спрос на учителей для начинающих гораздо меньше, а таких учителей гораздо больше, — сказала она, помолчав, с иронией в голосе. — Конкуренция огромная, поэтому оплата очень низкая. Сорок грошей, самое большее — два злотых за час…
— Я согласна на любые условия, — ответила Марта.
— Конечно, приходится соглашаться, когда нет другого выхода. Однако я вам ничего не обещаю. Посмотрю, постараюсь… Во всяком случае сейчас у меня ничего нет, и вам придется долго ждать.
Марта внимательно смотрела на хозяйку конторы. Ее глаза, грустные, задумчивые, но спокойные, искали, ныть может, на лице пожилой женщины доброжелательности и сочувствия, какие она заметила, когда была здесь в первый раз. Но Жминская оставалась теперь непреклонной, холодной и официальной. Марта вспомнила ее слова, сказанные два месяца тому назад:
«Женщина только тогда может проложить себе дорогу трудом, завоевать независимость и положение в обществе, когда у нее есть выдающиеся способности или обширные знания в какой-либо области».
У Марты ничего этого не было, и хозяйка конторы, уже разочаровавшись в ней, считала ее, вероятно, назойливой клиенткой, которая скорее может компрометировать, чем принести пользу ее конторе. И от нее, к которой ежедневно приходили с такими просьбами десятки людей так же нуждающихся и с такими же недостаточными знаниями, нечего было ожидать сочувствия.
Марта поняла, что ее карьера учительницы окончена, и, куда бы она теперь ни обратилась, всюду сначала проверят товар — ее знания — и, убедившись в его низкосортности, откажут ей сразу, или она попадет в разряд тех, кто вынужден долго дожидаться самого жалкого заработка. Она согласилась бы на любые условия, но долго ждать не могла.
«Как я была наивна, до какой степени не знала людей и себя самое, когда, поселившись в этой жалкой комнатушке, думала, что достаточно мне заявить о своем желании трудиться, и я получу работу. Вот теперь хожу с одной улицы на другую, от одного дома к другому и ищу… И все же, если бы я умела хорошо что-нибудь делать…»
Мария Рудзинская весело встретила Марту, горячо пожала ей руку и, не дожидаясь вопросов, сказала:
— В журнале, где работает мой муж, как раз ищут иллюстратора. Вот эскиз, сделанный известным художником. Вам поручено его скопировать. Оплата целиком будет зависеть от качества вашей работы; и от того же зависит, получите ли вы и другие заказы.
Бледный луч декабрьского солнца, проникая между стенами домов, озарял чердачное оконце и скользил по столу, за которым сидела Марта, сосредоточенно вглядываясь в лежавший перед ней рисунок. На нем было изображено несколько ветвистых деревьев и пышных кустов, в тени их сидела красивая женщина, а из-за ветвей выглядывали детские головки. На заднем плане с большим искусством изображен был деревенский домик с террасой, обвитой плющом. Позади него вилась дорога, очертания которой терялись в тумане. Это была несложная композиция, сценка из деревенской жизни, но, написанная умелой и вдохновенной рукой талантливого художника, она представляла собой прекрасное произведение искусства, и сельский домик, четырьмя окнами смотревший на зрителя, и стройная женщина, блаженно отдыхавшая под тенью дерева в позе, полной небрежной грации, и задорные личики детей, выглядывавшие из-за куста роз, и уходившая вдаль дорога — все здесь ласкало взгляд, воспламеняло воображение, побуждало мысль к сравнениям и догадкам. Превосходная техника исполнения сочеталась с поэтичностью замысла. Вдохновение и высокое мастерство равно помогали художнику, когда он легкой и уверенной рукой набрасывал эту картину, полную глубокого чувства, прелести и спокойной гармонии.
Однако не техническое совершенство сразу привлекло внимание Марты; рисунок, прежде всего, пробудил в ней воспоминания прошлого и поразил трагическим контрастом с ее настоящим.
При виде этого сельского домика, тенистых деревьев и кустов и лица молодой матери, следившей за движениями двух детских фигурок, на Марту нахлынули воспоминания, наполняя ее чувством горького блаженства.
И она жила когда-то в таком тихом, цветущем уголке, бродила по пышному ковру травы, срывая розы с кустов, и с охапкой благоухающих цветов бежала затем к такой же террасе, обвитой плющом, зеленая завеса которого готова была принять под свою прохладную освежающую сень маленькую любимицу всей семьи.
И за ее быстрыми, легкими движениями некогда следил заботливый взгляд матери, и вслед ей раздавался тревожный материнский голос, предупреждавший, чтобы она не убегала далеко от дома, на дорогу, где столько камней и рытвин, препятствий и опасностей, на рогу, которая вьется и пропадает среди холмов в бескрайней дали. Напрасные предупреждения, напрасная тревога материнского сердца!
Настало время, и девочка, выросшая в уютном деревенском доме, вышла на эту дорогу, каменистую и крутую, пошла в неизвестную даль, полную преград и опасностей, и вот — очутилась здесь, на самом верху высокого городского здания, в голых, холодных стенах мансарды… Марта оторвалась от рисунка, оглядела комнату и остановила взгляд на бледном личике закутанном в ее шерстяной платок и все же дрожавшей от холода Яни, которая, как слабый птенчик, прижималась головкой к ее коленям. В ушах женщины словно звучало еще так хорошо знакомое с детства пение птички, той самой птички, которая на рисунке, расправив крылышки, порхала над розовым кустом. С этими воскресшими в ее памяти звуками сливалось тяжелое дыхание озябшего ребенка. Воображение рисовало Марте прекрасное лицо ее матери, доброе лицо отца. Затем перед ней встали темные глаза юноши, они смотрели на нее с глубоким чувством и как бы твердили «люблю!», и он говорил ей: «Будь моей женой!» Все эти родные лица, которые были ей дороже жизни, лица тех, кого навсегда поглотил мрак могилы, эти места, где проходило ее безоблачное детство и юность, все погасшие огни, развеянные мечты, отравленные радости — все то, что поддерживало ее когда-то, вновь ожило, приобрело прежние краски, слилось в одну картину и предстало перед молодой женщиной в этих серых, холодных стенах пустой комнаты, как в раме ужасающего безобразия и наготы.