Марсианка Подкейн. Космический патруль - Страница 16

В убежище уже вваливались пассажиры третьего класса, идти им было ближе всех, а члены команды распределяли их по койкам. После первого предупреждения с «Гермеса» экипаж перешел на особый график: вместо одной вахты в сутки они дежурили четыре часа и четыре часа отдыхали. Часть команды всегда в скафандрах (надо думать, это ДЬЯВОЛЬСКИ неудобно). Они просто присутствуют в пассажирской зоне. Им запрещено снимать скафандры, пока не придет смена, тоже в скафандрах. Это «охотники», они рискуют жизнью, проверяя пассажирскую зону, выковыривают копуш из кают и после всего этого пытаются вовремя добраться до убежища, не получив лучевого удара. Все они – добровольцы. «Охотники», занятые по сигналу тревоги, получают солидную премию, а те, кто к этому времени сменился, – премию поменьше.

Первым отрядом «охотников» командует старший помощник, вторым – казначей. Они не получают ни гроша, хотя по закону и традициям последними входят в убежище… это считается не только обязанностью, но и делом чести.

Остальные члены команды дежурят в убежище.

Разумеется, из-за того что часть команды оторвана от своих обычных обязанностей, обслуживание резко ухудшилось.

Большинство постов по тревожному расписанию занимает именно обслуживающий персонал: инженеров, связистов и иже с ними нельзя отрывать от работы. Так что каюты весь день остаются неприбранными, если не прибирать самой, обед затягивается вдвое, а обслуживание в холле и вовсе отменено.

Казалось бы, пассажиры должны понимать неизбежность этих мелких неудобств и благодарить людей, которые обеспечивают их безопасность.

Как бы не так! Поверьте этому – и вы поверите чему угодно. Вы ничего не видели в жизни, если не видели пожилого богатого землянина, которому приходится обходиться без привычных удобств. Он думает, что купил все и вся, заплатив за билет. Я видела, как одного такого чуть удар не хватил, а ведь он в возрасте дяди Тома и должен бы соображать, что к чему. А он побагровел, полиловел, понес околесицу, и все потому, что официант не сразу принес ему новую колоду карт.

Официант в это время сидел в скафандре, а стюард пытался успеть в три места разом, да еще отвечал на вызовы из кают. Но нашему славному попутчику на все это было наплевать, он угрожал вчинить иск Линии и всем ее директорам.

Конечно, не все ведут себя так. Миссис Грю, несмотря на полноту, сама заправляет постель и никогда не теряет терпения. И некоторые из тех, кто раньше требовал массу услуг, тоже стараются обойтись собственными силами.

А некоторые ведут себя, прямо как избалованны дети. Это и в детях-то неприятно, а уж в дедушках и бабушках – просто отвратительно.

Итак, я вошла вслед за Капитаном в убежище и сразу же убедилась, как четко работает тревожная команда «Трезубца».

Меня схватили прямо в воздухе, как мяч, и передали из рук в руки. Конечно, при 0,1 "g" это нетрудно, но все равно дух захватывает. Меня запихнули на полку так же небрежно и безразлично, как хозяйка укладывает чистое белье. Кто-то крикнул: «Фрайз Подкейн!», а другой ответил: «Есть».

Места вокруг меня заполнялись удивительно быстро – команда работала с невозмутимым автоматизмом робота-сортировщика почтовых капсул. Где-то плакал ребенок, и сквозь плач я услышала, как Капитан спросил: «Это последняя?»

«Последняя, капитан, – ответил казначей. – Как со временем?»

«Две минуты тридцать семь секунд. Твои ребята могут подсчитывать фишки – тревога не учебная».

«Я так и подумал, Шкипер. Значит, я выиграл пари у старпома».

Тут казначей пронес кого-то мимо моей полки. Я попыталась приподняться, треснулась головой и глаза мои полезли на лоб.

Пассажирка, которую он нес, была в обмороке – голова ее моталась. Сначала я не узнала ее, потому что лицо у нее было ярко-ярко красное. Потом чуть не упала в обморок сама: это была миссис Роуйер.

Эритема – первый симптом при любом сильном облучении.

Даже когда перекалишься на солнце или под ультрафиолетовой лампой, первое, что бросается в глаза, – розовая или ярко-красная кожа.

Но как ее угораздило схватить ТАКУЮ дозу? Или это потому, что ее принесли последней?

В таком случае, обморок здесь ни при чем. Она была мертва.

А это значило, что те из пассажиров, кто последними добрался до убежища, получили две или три смертельные дозы.

Они еще ничего не чувствуют и могут прожить еще несколько дней. Но они так же мертвы, как если бы лежали в морге.

Сколько их! Догадаться я не могла. Возможно, точнее, вероятно, – все пассажиры первого класса, им дольше всех добираться, да и защита тоньше.

Дядя Том и Кларк…

Тут на меня накатила черная тоска и я пожалела, что была в это время в рубке. Если дядя Том и Кларк при смерти, мне и самой незачем жить.

Не помню, чтобы я хоть в малой степени жалела миссис Роуйер. Конечно, ее полыхающее лицо меня потрясло. Но ведь, правду сказать, я считала ее саму паразитом, а ее суждения – достойными лишь презрения. Умри она от сердечной недостаточности, клянусь, я не потеряла бы аппетита. Никто ведь не точит слез над теми миллионами и миллиардами, что умерли в прошлом… или по тем, что еще живут, или по тем, кому предстоит родиться и в конце концов умереть. Включая и саму Подкейн Фрайз. Так не глупо ли реветь, оттого что оказалась рядом, когда та, кого ты не любишь – фактически, презираешь – отдает концы?

Некогда мне было ее жалеть – я горевала о братишке и дяде. Я казнила себя, что не жалела дядю Тома, по каждому поводу садилась ему на шею и заставляла все бросать, чтобы помочь мне. И за то, что так часто дралась с Кларком. Он, в конце концов, был ребенком, а я женщина, должна понимать.

Глаза мои наполнились слезами, и я чуть не пропустила первые слова Капитана.

– Спутники, – сказал он ровно и твердо, – моя команда и наши гости на борту «Трезубца»… это не тренировка, это – настоящий солнечный шторм.

Пожалуйста, не волнуйтесь. Все мы и каждый из нас – в абсолютной безопасности. Наш врач проверил личный счетчик у последнего, кто вошел в укрытие. Его показания не внушают опасений. Даже если сложить их с общей дозой облучения самого облученного человека на борту – это, кстати, один из членов команды – сумма окажется ниже опасной для здоровья и сохранности генов.

Повторяю. Никто не пострадал и теперь уже не пострадает, просто нам предстоят некоторые неудобства. Я хотел бы вам сказать, сколько времени придется сидеть в убежище, но сам не знаю. Может быть, несколько часов, может – несколько дней. Самый долгий шторм продолжался менее недели. Надеюсь, что старина Сол рассердился не всерьез. Но нам придется сидеть здесь, пока с «Гермеса» не дадут отбой. Когда шторм кончится, понадобится еще немного времени, чтобы проверить корабль и уровень радиации в ваших каютах. А пока будьте терпимее, повторяю, терпимее друг к другу.

Стоило Капитану заговорить, и мне стало легче. Его голос завораживал, он успокаивал нас, как материнская колыбельная – младенца. Я немножко отошла от пережитых страхов, но чуть позже принялась размышлять. Мог ведь Капитан Дарлинг сказать нам, что все в порядке, просто потому, что уже ничего не поделаешь?

Я перебрала в уме все, что знала о лучевом поражении, начиная с детсадовского курса личной гигиены и кончая одной из пленок мистера Клэнси, которую я просмотрела на этой неделе.

И решила, что Капитан сказал чистую правду. Почему? Потому что, если бы даже сбылись мои опасения и нас ударило бы так сильно, словно рядом рванула ядерная бомба, все равно можно кое-что предпринять. Нас поделили бы на три группы. В первую вошли бы те, кто совсем не пострадал и наверняка не умрет (это все, кто был в рубке плюс все или почти все пассажиры третьего класса, если они не мешкали). Вторая группа – облученные так страшно, что умрут наверняка, несмотря ни на что (скажем, пассажиры первого класса). И, наконец, третья группа, не сказать насколько большая, – те, кто облучен опасно, но могут быть спасены, если действовать быстро и решительно.