Марш мародеров - Страница 2

Неожиданно женщина резко поворачивается - трещит полиэтилен, тележка жалобно скрипит и останавливается.

- Не скажу! - каркает старуха. - Ограбить хотите? Не скажу! Эх вы-ы… А еще пионеры!

Как-то по-вороньи, боком, она отбегает к краю тротуара, туда, где за сгнившим заборчиком начинается крутой склон железнодорожной выемки, и выставляет обе руки, сложив из грязных пальцев кукишы.

- Вот вам, выкусите!

Затем старуха принимается подпрыгивать на месте, хрипло распевая какой-то дикий вокализ.

- Ла-ла-ла-ла-ла, ло-ло-ло-ло-ло!

Она скачет на самом краю обрыва.

- Стойте! - орет Ник, срываясь с места. - Стой, дура!

Эн взвизгивает.

- Все, бетте[2], - спокойно произносит оставшийся на мосту Хал.

Оступившись на крутом косогоре, старуха с криком летит вниз.

И наступает тишина.

- Я сейчас, сейчас! - Ник бросается вниз по заросшему полынью и борщевиком склону, цепляясь за жесткие стебли.

Эн, с трудом удержавшись на самом краю, тонким голосом кричит:

- Ну, что там? Она живая? Живая?

Проходит минута, прежде чем Ник выбирается обратно, мрачно вытирая пучком травы испачканные руки. Посмотрев в глаза девушки, он отрицательно мотает головой. Эн всхлипывает, шепчет:

- Как глупо…

- Алга[3], мусульмане! - окликает их с моста Хал. - Нам еще долго топать, блин.

- Ты! - бросается на него Эн. - Ты… Как ты можешь шутить в такой момент! Она же умерла.

- Мы все умрем, - флегматично пожимает плечами парень. - Че ты психуешь? Бабка съехала, блин. Все равно не выжила бы. Так хоть не мучилась.

Троица продолжает путь в молчании. Мимо проплывает совершенно не пострадавшее от безжалостного времени здание республиканского ДОСААФ. Стоящий через улицу от него шестиэтажный корпус Нефтехимпроекта, наоборот, разрушился почти полностью - в окнах нет стекол, крыша просела, козырек крыльца обрушился.

- На Патриса Лумумбу свернем и через Старый аэропорт пойдем, - ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Хал. - Так ближе, блин. Вон, где сгоревший автобус, - нам туда.

Улица Патриса Лумубы скрывается в густой зелени. Раздвигая высокие стебли репейника, Ник делает первый шаг и тут же останавливается.

- Ух ты! Смотрите!

Бурьян и кусты на углу крайнего дома вырублены, не успевшие увянуть измочаленные стебли и ветки валяются тут же. На стене, покрытой грязевой коростой, отчетливо белеет глубоко процарапанный в штукатурке круг, а внутри его две буквы: АК.

- Что бы это значило? - хмурит бровки Эн.

- В первую очередь то, что здесь тоже есть люди, - отвечает Ник. - Надо будет, когда пойдем обратно, покричать.

- Нафига? - в своей обычной манере спрашивает Хал. - Чтобы жратву отобрали? Мало ли кто тут тусуется, блин.

- АК… - бормочет Ник. - Странная аббревиатура.

- Может - «Аномальная Кривая»? - высказывает предположение Эн.

- Или «Автомат Калашникова», - хохочет Ник.

- Или «Ак»? - включается в угадайку Хал. - Ну, который «Барс».

- Или «Ангмарское Королевство»? - продолжает Эн.

- Это чё за хрень? - таращит черные глаза татарин.

Девушка усмехается:

- Ты Толкиена не читал, что ли?

- Какого еще… Всё, киттек[4], - неожиданно Хал начинает психовать. - Шагайте, негры, солнце уже высоко!

- Здесь все как в сказке, - задумчиво говорит Эн пятью минутами спустя, разглядывая молодые деревья, проросшие сквозь асфальт на парковке возле одного из домов на Взлетной улице. - Как в страшной, злой сказке. Готика такая. Братья Гримм, Шарль Перро. «Спящая красавица». Принцесса уколола палец веретеном, все уснули. Прошло сто лет. Замок и окрестности заросли деревьями и кустами. А потом пришел принц и поцеловал спящую принцессу…

- И все проснулись, блин! - подхватывает Хал бодрым голосом. - Сказочка… А кто принцесса-то? И почему все уснули?

- Не сто лет прошло, - вмешивается в разговор Ник. - Меньше. За сто лет тут бы такие дубы-колдуны стояли, что не продерешься. Газеты же нашли, Аркадий Иванович по датам смотрел. Две тысячи шестнадцатый год, июнь, июль. Старее нет. И в Цирке народ говорил - лет двадцать девять, тридцать нас… ну, не было.

- А где мы были? - свесив на бок черную челку, интересуется Эн. - Ведь где-то же были, да? Мы же живые…

- Живые, - ежится Ник, припоминая, как шесть дней назад он пришел в себя после долгого - или мгновенного? - небытия.

Даже теперь думать об этом было больно, а тогда, почти неделю назад, его корежило и выгибало дугой. Боль жила в каждой клеточке тела, была внутри и снаружи, рвала внутренности, железным обручем стискивала голову, огнем жгла суставы. В холле гостиницы «Волга», где Ник очнулся, царило запустение, но он тогда не обратил на это внимание - просто катался по пыльному полу и выл, словно раненный зверь.

Когда боль чуть-чуть ослабила когтистую хватку, накатила дурнота. Все плыло перед глазами, спазмы сводили желудок, а сердце, казалось, хотело взломать грудную клетку и вырваться наружу. Так продолжалось не меньше часа, и лишь потом Ник сумел кое-как подняться на ноги и оглядеться. То, что он увидел, напугало парня еще сильнее, чем приступ неизвестной болезни.

Казалось, совсем недавно, вот перед самым приступом, он спустился из номера на ресепшен, чтобы договориться о сдаче номеров и заказать такси в аэропорт. Ник отчетливо помнил улыбчивое лицо девушки-администратора Гули, ее фирменный жакетик и крохотный золотой значок с изображением крылатого змея Зиланта, герба Казани, в петличке. Еще в память врезались часы над стойкой, рекламные буклетики, пальмы в кадках, оранжевые шторы, залитая солнцем улица за окном, вымытый до блеска мозаичный пол, в котором отражались плафоны освещения.

Ник хорошо запомнил, что он сказал Гуле в самый последний момент:

- Позвоните, пожалуйста, в номер, когда придет такси.

- Конечно, не волнуйтесь, - улыбнулась девушка.

И всё.

Тишина.

Темнота, прорезаемая золотистыми сполохами.

Мир исчез, чтобы мгновение спустя обрушить на Ника ревущий водопад боли и страданий. А когда терзающий поток схлынул, Ник увидел, что никакого солнца за окном нет. И оранжевых штор тоже нет. Все вокруг сделалось серым, пыльным, грязным, как будто орда сумасшедших дизайнеров-апокалипсистов промчалась по холлу, разбрызгивая вокруг грязь, корежа предметы, ломая мебель, разбивая плафоны.

Пальмы превратились в сухие струпья, кадки расселись горками земли, стойка ресепшена проломилась, в потолке над нею зияла дыра, часы на стене покрывал толстый слой пыли. В углах колыхались полотнища паутины, обивка кресел вспучилась, потеряла фактуру и цвет.

- Гу-уля-я… - еле выдавил из себя Ник. Сделал шаг, другой, ухватился за торчащий угол стойки и, не удержав равновесия, повалился на грязный пол.

Второй раз он встал куда увереннее - дурнота проходила, руки-ноги сделались почти послушными. Снова взявшись за покрытую растрескавшимся пластиком панель стойки, Ник навалился на нее грудью.

- Гуля! Вы… вы здесь?

Ответа не было. Ватная тишина, плотная, непривычная, пугающая, окружала Ника со всех сторон. Ни звука. Ни ползвука. Ни даже шороха. А ведь вокруг огромный город, третья столица России! В городах вообще не бывает тишины. Даже ночью обязательно есть какие-то звуки - шум мотора проехавшей где-то машины, тиканье часов, жужжание кондиционера у соседей за стеной, урчание холодильника, вой сирены «Скорой помощи», грохот мусоровоза в соседнем дворе. Эти привычные каждому городскому жителю звуки давно стали фоном, их никто не слышит, на них не обращают внимание.

Но вот они исчезли - и Ник ощутил себя глухим.

- Эй! - испугано позвал он и тут же скривился от боли - странный приступ не прошел до конца, боль еще жила в нем и коварно напомнила о себе.

С трудом перегнувшись через стойку, Ник посмотрел вниз и увидел коричневый человеческий череп, облепленный плесенью. Череп выглядывал из кучи гнили, придавленный здоровым куском бетона, сорвавшимся с потолка. Единственным ярким пятнышком здесь был крохотный золотистый значок с крылатым змеем Зилантом.