Марш 30-го года - Страница 114

- Россия! Родинана! Довольно! Ваша честь... господа офицеры, проданана! Троицкий вскочил за столом:

- Позор, поручик Теплов!

Другие тоже что-то закричали, задвигали стульями. Из общего шума выхватился взволнованный тенор:

- Кому продана? Как вы смеете!

Алеша быстрым движением оглянулся на голос и встретил лицо прапорщика, сидящего за роялем:

- Корнилову! Керенскому! Всякой сволочи! Попам, помещикам!

- Ложь! - заорал прапорщик.

Алеша размахнулся палкой и с треском опустил ее на спинку стула, стоящего порожняком у рояля. Стул пошатнулся и медленно упал. Это событие несколько притушило шум. Алеша крепко сжал холодные губы и, склонив набок дрожащую голову, негромко, как будто спокойно, сказал прапорщику:

- Какая ложжжь! Идем со мной... служить... народу... русскому народу! Не пойдете? Не пойдете? Вот видите? Идем, капитан!

- Вон отсюда! - закричал подполковник с тем самым выражением, с каким он только что кричал это и Марусе.

Алеша резко обернулся к Троицкому. Где-то в кухне затрещал звонок, Маруся шмыгнула мимо Алеши в переднюю.

Он в суматохе чувств заметил все-таки ее развевающуюся косу и с неожиданной улыбкой сказал Троицкому:

- Я вас понимаю! Вы - попович! А вот этотот... чудадак будет... какакая там честь! Будет... продажная сабля!

Опять зашумели, но Алеша шагнул к выходу. Навстречу ему из передней вышли Пономарев и Карабакчи. Пономарев - тучный, рыжебородый, Карабакчи мелкий, черный, носатый.

Пономарев с удивлением остановился, поднял от галстука рыжий веер бороды и сказал приятным, бархатным голосом:

- Простите, господа, задержались.

Троицкий приветливо поклонился. Алеша ловко повернулся на каблуке здоровой ноги, с галантным сарказмом торжественно протянул руку по направлению к гостям:

- Пожайлуста! Покупателили!

Пономарев отшатнулся к роялю, выпучив глаза. Алеша быстро прошел мимо него в переднюю, за Алешей, по-прежнему неся впереди ьезмятежную угрюмость усов, проследовал капитан. Позади раскатился неудержимый, звонкий хохот Бориса Остробородько. Уже в коридоре, рядом с испуганной Марусей, Борис догнал их и закричал на весь дом:

- Здорово! Честное слово, здорово! Может, ты и не прав... а только... все равно... не хочу.

35

- К черту-ту! - сказал Алеша, выйдя на крыльцо поповского дома. - К черту! Ударный полк! Сволочи!

- Да не обращай внимания! Охота тебе! - сказал Борис. - А здорово ты это... Люблю такие вещи, понимаешь.

Капитан молча стоял на краю крыльца и неподвижно рассматривал даль бедной песчаной улицы. Потом он спросил:

- А кто... вот эти... черный и тот, с бородой?

- А заводчики здешние! - ответил Борис. - Пономарев и Карабакчи. Папиросы Карабакчи курите?

- Папиросы? Угу... - он поднял на Бориса ленивые свои глаза. - А им... им какое дело... вот до офицеров? Папиросы, ну, и пусть папиросы...

Алеша положил руку на плечо капитана:

- Вы святой человек, капитан. Идите домой, а я к Павлу...

Капитан послушно двинулся по улице. Алеша быстро, припадая на один бок, зашагал в другую сторону. Борис еще подумал на крыльце и бросился за ним:

- Алеша! Алеша!

Он догнал его и пошел рядом. Алеша оглядывался, переполненный одной какой-то мыслью, - ему некогда было слушать Бориса.

- Я тебе забыл сказать. Нина обижается, почему так долго не приходишь. Ты знаешь, она получила место заведующей клубом.

- Нина? Нина! Мне очень нужно ее видеть. Я сегодня приду.

- Приходи, друг, - весело сказал Борис. - А я пойду посмотрю, что там еще делается у Троицкого.

Он сделал ручкой и побежал назад. Алеша захромал быстрее. Он широко шагал палкой и каждый шаг больной ноги встречал озлобленной миной и говорил про себя:

- К черту!"

Его встревожило возвращавшееся заикание, доказывающее, что он еще не вполне здоров, но тревожило в особенном смысле: не столько как опасение за здоровье, сколько как ненужная, досадная помеха чему-то очень важному.

Павла он встретил у калитки вместе с Таней. Она приветливо прищурилась на Алешу, но он, бросив на нее привычный ласковый взгляд, напал на Павла:

- Слушай, Павло! Какого черта волынка!

- Ну, как там офицеры?

- Оружжжие! Давай оружжжие! Понимаешь ты?

- Кому оружие? Чего ты?

- Есть оружжие?

- Алешка, постой! Вот горячка! Ты что, уже выздоровел? А чего ты заикаешься?

- Бедный Алеша! - Таня подошла вплотную к нему и положила руку ему на плечо. Ее глаза выражали печальную ласку. Алеша улыбнулся.

- Не бедныный! Отставить бедный! Ты милая, Таня! Павлушка! Надо с оружием!

- Проклятый город, - сказал Павло со злостью и улыбнулся. - Проклятый, мелкий, сволочной город! Здесь нет оружия! Идем!

- Куда?

- Идем в комитет. Дело, понимаешь, спешное. Как раз ты и будешь начальником Красной гвардии. Хорошо?

- Павлушка! Это... здорово! А ваша милиция?

- Да, наша милиция. С нашей милицией одна беда. Несколько берданок, револьверы, всякая дрянь, бульдоги. Идем! Таня, так завтра увидимся. До свидания!

РТаня кивнула Павлуше и сказала тихо:

- Алеша, на минутку.

Алеша с удивлением посмотрел на нее, потом на Павла. Павел подтвердил:

- Поговори, поговори. Я подожду.

- Таня, некогда, родная.

Таня вплотную подошла к нему и склонила в смущении голову почти на его грудь.

- Алеша, надо нам с тобой поговорить. Нехорошо так...

- Ты скоро уезжаешь?

- И уезжаю. И вообще надо. Как-то нехорошо получается. Почему это так?

- Да ведь ты павла любишь! Таня, правда же?

Таня еще ниже опустила голову:

- Люблю.

- И всегда любила. Всегда. С первого дня.

- Ничего подобного, Алеша!

Алеша засмеялся и оглянулся на Павла. Павел открыто скалил зубы, как будто наверняка знал, о чем они говорили.

- Ну, хорошо, Алеша, - сказала Таня, сияя голубыми глазами, - а ты?

- Я? Я теперь солдат, то был офицер, а теперь солдат революции. Сейчас насчет оружия. Война будет, война!

- Алеша, милый, какой ты еще ребенок!

- Ребенок? Черта с два ребенок! До свидания. И ты, Таня, не то... не ври. Я с первого раза все видел, все видел.

Он дружески потрепал Таню по плечу. Павел громко рассмеялся.

- Идем, идем, - сказал Алеша.

Они быстро зашагали по улице.

- Мы давно хотели тебе поручить, да все думали, больной ты. У нас это дело плохо. Людей сколько хочешь, а оружия нет. Здесь же нет никакой части, сам знаешь. Сделали рабочую милицию, так тут - прямо препятствия, и все. Если и работать, и милиция, трудно - надо жалованье. Кинулись к Пономареву: какой черт, и говорить не хочет. Да теперь пойдет другое, вот идем.

Завод Пономарева занимал довольно обширную территорию, но на ней не стояло ни одного порядочного здания. Деревянные, холодные сараи, называемые цехами, окружены были невероятным хламом производственных отбросов и всякого мусора. Только в механическом цехе, где производились металлические детали, был кое-какой порядок, но и здесь кирпичные полы давно износились, в стенах были щели, под крышали летали целые тучи воробьев. Бесчисленные трансмиссии и шкивы со свистом и скрипом вертелись, хлопали и шуршали заплатанными ремнями, вихляли и стонали от старости. Работала только половина цеха, обслуживающая заказы на оборону.

Переступив через несколько высоких грязных порогов, Павел остановился в дверях дощатой комнаты заводского комитета. Сквозь густые облака табачного дыма еле-еле можно было разобрать лица сидящих в комнате людей, но Алеша сразу увидел отца. Положив руку на стол, свесив узловатые, прямые, темные пальцы, Семен Максимович с суровой серьезностью слушал. Говорил Муха, старый заводской плотник, человек с острыми скулами и острой черной бородкой. Он стоял за столом, рубил воздух однообразным движением ладони:

- А я вам говорю: ждать нечего. Что вы мне толкуете: Ленин. У Ленина дело государственное. Ему нужно спихнуть какое там никакое, а все-таки правительство, а у нас здесь, так прямо и будем говорить, никакой власти нет. Мы должны Ленину отсюда помогать. Да и почем вы знаете? Пока мы здесь все наладим, Ленин у себя наладит, вот ему и легче будет. А по-вашему сиди, ручки сложи, ожидай. Ленин дал вам лозунг: вся власть Советам. И забирай. Если можешь, забирай, а Ленину донеси: так и так, у нас готово, на месте, так сказать. А тут и забирать нечего. Вот оружия только не хватает. Достанем. Подумать надо.