Марш - Страница 76

Когда полковник Тик узнал о смерти президента, он решил, что это, должно быть, серьезный заговор, раз на обоих — президента Линкольна и генерала Шермана — произошли почти одновременные покушения. Того солдата-южанина перед расстрелом даже не допросили, и это еще одна ошибка генерала. Когда происходят подобные вещи, необходимо выяснять все, что только можно! Следует разобраться, то ли это был фанатик-одиночка, то ли за ним стоит организация. Это ж надо так хитро придумать: явиться под видом аккредитованного фотографа!

Тик встал с кровати и, превозмогая боль (да тут еще рука в последнее время что-то ослабела), пошел на встречу с капитаном полевой жандармерии, которому приказал привести к нему черномазого, работавшего с фотографом.

Да мы не знаем, где тот черномазый, — ответствовал капитан. — Мы его даже не задерживали. Его отдали медикам.

То есть как это?

Так ведь его хозяин в него же и пальнул. Теперь доктор должен подписать разрешение, чтоб нам его судить.

Отлично, найдите мне того доктора!

Легко сказать. Полковник Сарториус больше у нас не служит. Да и госпиталь его расформирован.

Ну, знаете ли! — только и выговорил ошеломленный Тик. — Что-то мне это не нравится. Совсем не нравится. Где-то же должен быть тот черномазый! Да, кстати! У них еще фургон был! Где он?

Сэр, тут такая была неразбериха…

Что-то ведь он мне говорил, он знал, к чему дело клонится, — пробормотал полковник Тик. — И я найду его. Что? Говорите, ранен? Значит, далеко не уйдет. Если надо, я сам поеду его искать.

Переговоры все продолжались и продолжались, уже и Гранта, не особо это афишируя, прислали в Рэлей, чтобы он переписал слишком великодушные формулировки Шермана — там ни слова, кстати, не говорилось о том, чтобы южане признали освобождение негров, — а то ведь перемирие штука хрупкая, неровен час… а соглашений все нет! Дошло до того, что военачальников стали подталкивать к миру сами войска, на собственный манер ускоряя процесс сближения. Никто не хотел снова идти походом на Юг, да и у конфедератов в солдатской массе давно созрело понимание того, что их дело проиграно. Дисциплина ослабла, и в некоторых лагерях между Рэлеем и станцией Дурхэм началось настоящее братание — толпами приходили безоружные оборванные южане и присаживались к кострам своих северных коллег. В армии Джонстона пищевое довольствие было скудным, нижние чины голодали, и многие солдаты-федералы делили с ними паек. А еще серым с синими можно было поболтать о битвах, в которых те и другие участвовали — это тоже сближает, все-таки нечто общее!

Стивен Уолш считал, что все это благоприятствует плану, который разработали они с Кальвином и Перл. Готовя свое собственное путешествие на север, он сам стал вроде фуражира — на новом муле без седла каждый день ездил за много миль по разным передовым лагерям и с невинным видом отоваривал довольствие, становясь в очереди к интендантским палаткам. Вопросов никто не задавал, потому что, когда военная машина начинает проворачиваться вхолостую, воцаряется благодушие и вседозволенность. Да тут еще и теплынь настала. Конфедераты в открытую дезертировали толпами — им-то домой бежать ближе! По дорогам постоянно текли ручейки серых мундиров. В предвкушении триумфального шествия по улицам столицы некоторые северяне потихоньку меж собой тоже решили добираться туда на свой страх и риск, тем более что уже известно было, какие подразделения будут этой чести удостоены, а какие, наоборот, станут гарнизонами в стране, которая теперь называлась Департаментом Северная Каролина. Все это совершенно затмило собой необходимость каждодневной муштры и шагистики, так что даже полевые офицеры позевывали при мысли о том, чтобы заняться привычным делом. Из солдатской массы наверх ползли вялость и лень, хотя и не достигли еще уровня генералов с их штабами, которые вовсю продолжали военное планирование, будто война и не думала кончаться, мало того, интенсивный обмен сердитыми посланиями между Вашингтоном и верными сторонниками Шермана создавал такое напряжение, словно открылся новый театр военных действий.

За несколько дней Стивену удалось натащить полный фургон мешков муки, риса, кофе, сушеных бобов, ящиков с галетами, жбанов сорго, окороков солонины; не гнушался он и хламом, подобранным на дороге, — принес брошенный кем-то кусок палаточного брезента, лопату, какие-то походные миски-ложки, одеяла и даже старый нарезной спрингфилдовский мушкет, найденный полузарытым в канаве.

Тут вдруг Перл однажды вечером увидела знакомого офицера — она помнила его еще по тем временам, когда состояла при генерале Шермане мальчишкой-барабанщиком. Это был тот самый когда-то неразлучный с ним высокий полковник, он ехал теперь рысцой вдоль обоза и всюду совал свой нос, будто кого-то ищет. Так что они стали еще более осторожны. Боковины навеса привязали к бортам телеги, чтобы не маячила вывеска с именем Иосии Калпа. Ехали теперь еще ближе к хвосту обоза, где много беженцев-негров. Нынче их стало меньше, чем было когда-то на марше, но достаточно, чтобы Кальвин Харпер мог среди них затеряться.

Каждое утро Перл в форме санитарки шла к Кальвину, промывала ему глаза, меняла повязку и смазывала лекарством, которое прописал еще доктор Сарториус. Кальвин сидел при этом среди черных женщин и детей, которые следили за каждым движением Перл. В первый день-два негритянки в присутствии белой леди держались отстраненно, но в конце концов она покорила их постоянством ежедневных визитов и той заботой, с которой обихаживала Кальвина Харпера. Приносила она им и еду, за что ее от всей души благодарили.

Ну, как у нас сегодня настроение? — появившись, обычно спрашивала Перл, и присутствующие высказывались в том смысле, что все у них хорошо. — А ты, Кальвин, как себя чувствуешь? Кальвин, моргая на свету глазами, освобожденными от повязки, как правило, отвечал: По-моему, сегодня немножко лучше, спасибо, мисс Перл.

Не нравилось Перл только то, что Дэвид окончательно выбрал себе в покровители Кальвина. Они стали неразлучны. По причинам, в которые она не вдавалась, ее огорчил такой оборот событий, хотя она признавала, что в чем-то это хорошо: мальчик теперь находится там, где есть другие дети, с которыми он может играть. Что, Дэвид, — сказала она как-то утром, — я вижу, ты нашел себе друзей? Да, мэм, — отозвался Дэвид. Не «да, мэм», — нахмурилась Перл, — не «да, мэм», Дэвид! Просто «да». Ну-ка, повтори. И когда он, слегка опешив, повторил, она сказала: Отныне отвечать на вопросы ты должен только так. Не «да, мэм» и не «нет, мэм», а «да» и «нет» — два простых и ясных слова, ты понял меня? Да, мэм, — ответил Дэвид, и все засмеялись, в том числе и Перл. Ей стало неловко, что она вдруг так распалилась.

Стивен с таким терпением и так неторопливо вел приготовления, что Перл уж думала, они не пустятся в путь никогда. А он все ремонтировал дуги, поддерживающие тент, что-то там крепил, приколачивал — старался, чтобы брезент фургона был натянут туго-натуго, давая побольше места внутри для пассажиров и груза, да и вообще: транспортное средство должно быть красивым! Да и Кальвин его поддерживал, надеясь, что по дороге они смогут снова заняться фотографией и кое-что этим подзаработать.

Да как же он будет фотографировать, ведь он ничего не видит! — сказала Стивену Перл, глядя, как он трудится.

Он нас научит, если уж на то пошло. Все, что нужно, у нас имеется. Все его кюветы, баночки и реактивы. Камеру немножко поцарапали, всего и делов.

Кальвин говорит, что это наш полковник-доктор сунул ее назад в фургон, когда он, раненный, свалился у крыльца. Внутри-то доктор добрый был, правда же? Хотя ничего такого не говорил никогда. Делай это, держи то. А уж мы-то как его слушались! А теперь вдруг взял и исчез, и никому ни слова. Поминай как звали.

Получил новое назначение, — сказал Стивен.

Конечно, назначение, но нам-то что с того? Его больше нет с нами, вот и все. Я чувствовала себя как-то уютнее под его защитой, а ты?