Марш - Страница 69

Внимание генерала Килпатрика в этот момент отвлекли две молодые черные женщины, вошедшие в комнату с серебряными подносами, на которых стояли чашечки с кофе и графинчики с бренди. Женщины были молоды и милы и улыбались, как улыбаются вольные юные девчонки — вольные улыбаться и вольные делать все что их душе угодно.

Генерал! — недовольно окликнул его Шерман.

Да, сэр! — моментально отозвался грубый голос Килпатрика. Он чуть ли даже не вытянулся по стойке смирно.

Я спросил, как у вас с перековкой лошадей.

В лучшем виде, генерал. На днях все будут с новыми подковами и готовы к походу.

Потому что только от вас будет зависеть, как удастся отрезать врагу путь на запад. Там надо будет запереть все дороги и держаться, пока не подойдут мои колонны, — пояснил Шерман.

По окончании совещания генералы расслабились, стали радостно общаться, со всей доступной им элегантностью попивая кофеек из маленьких фарфоровых чашек. В комнату заглядывало солнце, суля скорую победу. Как это водится у военачальников, каждый из них был не чужд соблазна выделиться за счет других, но наука, которую они превзошли за долгие годы войны, сгладила взаимные претензии; вместе пройденные дороги, форсированные реки, преодоленные препятствия и вопреки всему сохраненная жесткость организации (у каждого в своей сфере, но при четком понимании того, что их усилия направлены на достижение общей благородной цели) — все это способствовало тому, чтобы ценить и уважать друг друга. Бесстрашный покоритель болот Мауэр на отдыхе был робок и застенчив. Слокум, решительный командующий левым флангом, ходил как в полусне, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, хотя все знали, что соображает он мгновенно, да и считать умеет не хуже банковского аналитика. Ховард (правый фланг) был этаким архетипическим папашей: толстый заботливый увалень, любящий поговорить о своих детях и с неподдельным участием выспрашивающий подчиненных об их семейных делах. И среди них, справившись наконец со своим дурным настроением, с шутками и прибаутками прохаживался Шерман; купаясь во всеобщем восхищении, он и сам в свою очередь всякими намеками, смешками, кивками и хмыканьем выражал им то, как он их ценит и как доволен ими.

Что ж, это тоже важная черта руководителя, — отметил про себя полковник Тик, который, будучи дежурным офицером, стоял у одного из окон. — Знать, когда можно проявить человечность, когда, не заискивая перед подчиненными, можно дать им понять, что веришь в них. Чтобы в трудный час каждый из них при необходимости не задумываясь отдал за тебя жизнь.

Продолжая над этим размышлять, Тик невзначай глянул в окно. А под окном как раз остановился фургон армейской фотографической службы, перед которым руки в боки стоял человек в долгополом пальто и мягкой фетровой шляпе и смотрел вверх, прямо Тику в глаза. Шерман, раскуривая сигару, прошел мимо Тика, тоже заметил человека на улице и, сразу оценив подвернувшуюся возможность, обратился к присутствующим в зале. Джентльмены, — сказал он, — слава сама пожаловала к нам. Пойдемте, нас сфотографируют. Сядем там вместе на солнышке, и пусть над городом Голдсборо при этом реет флаг США, осеняя собою славное офицерское братство Армии Запада.

Когда подъехали к окруженному часовыми зданию верховного суда штата, Арли сказал Кальвину: Ну вот и славно, приехали, он здесь. Теперь будем делать историю. Я сниму генерала Шермана. Но если ты будешь мне мешать…

Да зачем бы я стал мешать вам? — притворно удивился Кальвин.

Потому что ты свободный негр, а свободные негры коварны. А скажи-ка мне, ты в рабстве-то был?

Нет.

Это еще хуже. Потому что ежели ты не был в рабстве, то не знаешь, что бывает с такими, как ты, когда они неправильно себя ведут.

Думаю, что знаю.

Надеюсь. Бог воспользовался этой войной и в обычной для него мистической манере проверяет нас. Храбрость нашу проверяет, проверяет тем, что жжет нас, отстреливает, а вас, черных, заставляет думать, будто вы лучше, чем вы есть. Но это вовсе не значит, что ваш президент Линкольн выиграет войну. А значит это, что нас поглотило пламя, после которого мы восстанем из пепла новые и возрожденные. И больше ничего это не значит! Разве я не прав, Уилл? Зачем иначе Богу было сажать тебя в тюрьму за дезертирство, а меня за то, что заснул на посту? Зачем, если не готовил Он для нас в посрамлении нашем нового и величайшего прославления?

Всего генералов было одиннадцать. Вынесли стулья и поставили перед ступенями крыльца. Одно шикарное кресло для Шермана, четыре стула с прямыми спинками для генералов — по два с каждой стороны от кресла. Остальные стали в ряд позади стульев. Шерман, естественно, приказывал — кому сидеть, кому стоять и где. По мере того как шли приготовления, собиралась и толпа зевак. Полковник Тик приказал усилить подразделение охраны, так что между генералами и уличной публикой теперь выстроились солдаты с винтовками наперевес.

Задувал легкий ветерок, было по-утреннему прохладно. Следовало поговорить с полковником. Но как до него добраться? Кальвин тянул время. Он преувеличенно долго возился с каждой деталью оборудования, бегал в фургон и обратно то за одним, то за другим под всяческими надуманными предлогами. То и дело менял положение камеры, то приближал ее, то отдалял, ставил то левее, то правее. Знал, что рано или поздно генералам это надоест и они возмутятся. Шерман сидел, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди, — он принял позу, в которой хотел быть запечатленным на века, и ждал, когда же наконец фотографы сделают свое дело.

Арли бормотал: Шуруй, Кальвин, шуруй, нам торопиться некуда, но имей в виду: все генералы федерального Севера ждут тебя! В ответ Кальвин уронил фотопластинку. Ударившись о землю, она разлетелась на кусочки. Пришлось собирать осколки и бежать в фургон за новой. Это повергло Арли в некоторое смущение, как если бы он действительно был мистером Калпом. Лишнее время он решил занять тем, что стал инструктировать генералов, кому какую позу принять. Между теми, кто стоит, распределял, кому смотреть прямо, а кто должен обратиться к камере в профиль. Оттянув себе пальцами углы рта вниз, показал, что улыбки неуместны. Откуда он только взял это? — удивился Кальвин.

Впрочем, — подумал Кальвин, — если бы Арли готовил какую-нибудь пакость, он бы уже совершил ее. Будучи так близко к генералу Шерману, он имел для этого массу возможностей. Кальвин поглядел на генералов, изображающих серьезность и значительность, на белые колонны здания суда позади них и подумал, что, если бы их действительно сфотографировать, это было бы замечательное историческое фото. Но он принял меры. Пластинка, которую он вставил в камеру, раствором не обработана, значит, изображения не запечатлеет. Для полной гарантии он еще и объектив вкрутил не тот — не на то расстояние между камерой и объектом. Чувствовал себя при этом странно: ведь получается, что он предает свое ремесло, самой истории не дает вступать в свои права! Но он был уверен: так надо. Что бы ни случилось, что бы ни затеял этот спятивший южанин, никакой фотографии ему не сделать!

Поскольку генералы его инструкций слушались, Арли сделался вальяжен. Расхаживая взад и вперед, любовался столь внушительным собранием, взмахивал полами пальто и радостно заламывал шляпу мистера Калпа. Этот момент останется в веках, — провозгласил он. — Военный Салон фотографии мистера Калпа имеет честь запечатлеть его!

К этому времени Шерман стал проявлять нетерпение: вот повернул голову, что-то пробормотал, почесал у себя в бороде, привстал, сел, закинул ногу на ногу сперва так, потом этак. Теперь, джентльмены, главное! — вещал Арли. — Вы небось сами знаете, что, когда камера снимает, вам даже пальцем пошевелить нельзя, иначе фото будет испорчено. — В этот момент он сделал вид, будто только сейчас заметил, что генерал Шерман сидит неправильно. — Сэр, — сказал он, — не будете ли вы так любезны позволить мне использовать применительно к вам держатель головы? Потому что из-за этих утомительных приготовлений вы можете потерять способность к сохранению полной неподвижности, начнете ерзать на стуле, и тогда изображение выйдет нерезким. Шерман нахмурился, но согласно кивнул, и Арли послал Кальвина обратно в фургон за держателем — рейкой с двумя ползунами на ней, вроде большого штангенциркуля, снабженного ногой. Кальвин знал, что нынешний утренний свет требует экспозиции всего секунд в десять, так что никакой держатель головы не нужен. Зато это давало ему шанс. Стоя позади Шермана и закрепляя держатель, он прошептал, едва шевеля губами: Сэр, этот человек не фотограф! Это спятивший шпион-южанин! Проговорив это, Кальвин сразу отбежал. А Шерман в его сторону не мог уже и головы повернуть. Что? — спросил он. — Что там бормочет этот негритос?