Марш - Страница 64
Да, мэм, я слышу.
И совсем ни чуточки не боишься?
Не-а. Я есть хочу, — сообщил он.
Она достала из ящика с сухим пайком галету, дала ему, и вскоре он беззаботно жевал, рассматривая зажатый в кулаке сухарь, кусая и снова изучая то, как он становится меньше и меньше.
С телеги Перл соскользнула на дорогу и постояла, разминая ладонями затекшую поясницу. Развязала ленточку, скреплявшую волосы, и вновь собрала их, перевязала, а когда стояла, закинув руки за голову, заметила, что два офицера прервали разговор и на нее уставились. Заканчивать охорашиваться пришлось отвернувшись. При этом проскользнула у нее и такая мысль: Ах, Стивен Уолш, тебе бы лучше поскорее возвращаться, а то ты не один такой — найдется кому на мою красоту позариться!
Едва подразделения генерала Карлина обратились в бегство, Моргану тут же зашли во фланг, и его войско, только что отразившее фронтальную атаку, вскоре оказалось под ударом с тыла. Произведя выстрел в одну сторону, солдаты разворачивались круг ом и стреляли в другую. Генерал Дэвис, командир Двадцать четвертого корпуса, спешно ввел в прорыв резервную бригаду, и тут Хью Прайс воспользовался моментом, чтобы удрать от офицеров штаба. Пропуская мимо ушей то, что ему кричали в спину, он решительно направился в сторону передовой — сперва вскочил на лафет проезжавшего мимо орудия, потом спрыгнул с него и побежал, перемахивая через камни и проламываясь сквозь кустарник, — в тот момент им овладело безумное возбуждение, он мчался, а его длинный, намотанный на шею шарф вился сзади как личный вымпел. Ха-ха! Никто! Никто из конкурентов не сможет рассказать о том, что он сейчас увидит собственными глазами!
Под ногами захлюпало. Вокруг густое мелколесье. Пальба совсем близко. Он нашел дерево побольше, подтянувшись, взобрался на нижний сук, сел на него верхом и стал глядеть сквозь дым, вслушиваясь в сокровенный пульс битвы: выкрики, хрипы, гнусавые взвизги пуль, рикошетящих от бревен и камней. Чувствовались даже волны жара, исходящего от множества изрыгающих огонь стволов. Война изменила и погоду: день побледнел — едкий дым наплывал клубами, будто души погибших, спешащие на небеса. И лишь когда в сгустившейся атмосфере боя произошел внезапный сдвиг, он вдруг понял, что позицию выбрал довольно странную и по отношению к битве находится не совсем в том положении, как хотелось бы. Война подобралась вплотную. Прямо под ним солдаты дрались стенка на стенку, валили друг друга наземь, резали ножами, кололи штыками, с размаху били прикладами ружей, и отчаянные их усилия сопровождал почти что слаженный хор надсадных звуков, похожих на сиплые аккорды расстроенного органа. Никогда еще Прайс не подходил так близко к сражающимся, никогда еще не видел въяве всех деталей войны, но вот увидел, и что же? Весь его репортерский запал вдруг куда-то канул, и единственное, что он почувствовал, это ужас перед вулканическим извержением допотопной, первобытной жестокости. Оказывается, война — это не приключение и не благородная борьба за правое дело, а лютая дикость, абсолютно бессмысленная массовая злоба, лишенная какого бы то ни было оправдания и не опирающаяся ни на идеалы, ни на мораль. Как будто Бог в ответ на самонадеянность и наглость человечества превратил его в дерущийся клубок безликих и безмозглых бесов. И тут все мысли в репортере прекратились, потому что послышался жуткий свист ядра, Прайс вскинул руки зажать уши ладонями и чуть-чуть поздновато заметил, что сшибленная верхушка дерева с треском валится на него.
В один далеко не прекрасный момент волна наступления накрыла даже территорию госпиталя. Сперва мимо лекарских палаток нестройной толпой промчались федералы, останавливаясь лишь затем, чтобы выстрелить в преследователей и бежать дальше. Через минуту после синих нахлынули серые. Галопом подскакал офицер с целой свитой из конной пехоты. Кто здесь начальник? — зычно проорал он. Из палатки появился Сарториус, без шляпы, руки по локоть в крови, поверх мундира окровавленный фартук. Что вы хотели? — спросил он. На земле возле палатки лежало человек двенадцать раненых и двое уже мертвых. Считайте себя военнопленным! — повелел офицер. Что ж, ладно, — ответил на это Сарториус и ушел обратно в палатку.
Офицер нахмурился — он явно силился вспомнить, что еще положено делать в такой ситуации. Кто-то из раненых стонал, кто-то вскрикивал. Конфедерат развернул лошадь, поставил двоих солдат стеречь пленных и уехал, свита мелкой рысцой за ним.
Стивен высунулся из палатки глянуть на часовых, которые, похоже, испытывали неловкость. Один наклонился, хотел из своей фляги дать напиться кому-то из раненых, и Стивену пришлось сказать ему, что этого делать нельзя. Когда подошло время заносить в операционную очередного пациента, Стивен сказал: Ну-ка, помоги мне, — и охранники, кажется, были чуть ли не рады, что к ним обратились.
Через несколько минут подразделение конфедератов, далековато зашедшее в угаре наступления, покатилось назад, серые во весь дух побежали между палатками лазарета — скорей, скорей к своим редутам. А за ними рота федералов — с воплями и улюлюканьем набежали, и первыми от их выстрелов пали оба часовых, которые помогали Стивену. Один, получив пулю в живот, был обречен. Второму попали в ногу, вдребезги раздробив кость. Его положили вместе с ранеными федералами, и когда подошла его очередь, Стивен с санитаром подняли его, внесли в палатку, где Сарториус произвел двухлоскутную ампутацию ноги чуть выше колена.
Лейтенант Оуки доставил в полевой штаб генерала Слокума записку от Килпатрика. В ней говорилось, что кавалерия, дислоцирующаяся в нескольких милях к юго-востоку, готова поспособствовать.
Слокум, в этот момент занимавшийся развертыванием Двадцатого корпуса, который должен был заделать брешь в обороне федералов, сказал: Господи, еще не хватало! Короче, пусть ваш генерал Килпатрик ждет приказаний и не рыпается.
Юноша Оуки (до войны он был учителем в начальной школе и собирался, когда кончится вся эта катавасия, учиться на священника) попытался было отбыть восвояси, но обнаружил, что заперт — все подходы запружены войсками. Заблудился в болотах и сдуру заехал прямо в гущу битвы, как раз туда, где подразделения генерала Моргана сдерживали главный удар мятежников. Оуки торопливо спешился и затесался в драку. Обороняющиеся выстроились за бруствером в две шеренги; те, что впереди, стреляли с колена, те, что сзади — стоя; командиры выкриками упорядочивали залпы. Понеся тяжелые потери от их плотного огня, повстанцы стали отходить, но в это время северяне обнаружили, что их атакуют с тыла, потому что еще одна бригада генерала Карлина, хоть и усиленная резервом генерала Фиринга, не выдержала натиска. Что делать? Солдаты Моргана поперескакивали через бруствер и залегли за его фронтальной стенкой, стреляя в обратную сторону. Однако среди атакующих они заметили синие мундиры. Минутная нерешительность оказалась фатальной. А что, надо было стрелять по своим? Впрочем, Оуки на удочку не попался: он вспомнил, что такую же хитрость мятежники применили против Килпатрика у Монро-Конерс, когда надели синие мундиры северян, чтобы посеять в их рядах хаос и сбить с толку. Это враги! Мятежники проклятые! — вскричал он, потрясая револьвером, но уже через минуту оборону прорвали, а на самого лейтенанта Оуки прыгнул и сбил с ног один из атакующих в синем.
Оуки был хлипкий малый, к тому же носил очки. Которые сразу же слетели у него с носа, как только две мощные влажные ручищи схватили его и принялись колошматить затылком оземь. Повстанец был огромен и могуч. Своим весом он чуть не расплющил правую руку Оуки с зажатым в ней револьвером. Однако, примериваясь нанести последний сокрушительный удар, повстанец приподнялся, и лейтенанту все же удалось применить оружие: направив дуло вверх, он выстрелил нападающему прямо в живот. Потом еще и еще раз, пока тот не навалился на него недвижимый. Из последних сил Оуки оттолкнул от себя обмякшую тушу, нашарил очки, кое-как вытер их рукавом и водворил на место. Заляпанные грязью, они все равно не давали возможности видеть ясно, но протирать их он больше не пытался. Ничего толком не видя, он чувствовал себя спокойнее.